Евангелие от Еремы

В ДЕКАБРЕ 1945 года некто Мухаммед Али и его братья - арабские крестьяне, приехавшие накопать мягкой плодородной земли в районе Наг-Хаммади, что в Верхнем Египте, отрыли красный глиняный кувшин. Хрупкий сосуд, разлетевшийся на куски под ударом мотыги, явил их разочарованным взорам не джинна и не золото, а всего лишь тринадцать папирусных книжек. Вернувшись домой, Мухаммед Али забросил находку в кучу соломы, которой его мать растапливала очаг. Его с братьями ждали дела поважнее - кровная месть за погибшего отца. Предприятие это окончилось полным успехом: враг был убит, его сердце вырвано, поделено поровну между мстителями и съедено.

В 1947 году бедуин Мухаммед эд-Диб, разыскивавший свою пропавшую козу, забрался в одну из пещер Вади-Кумрана, пустынной местности на северо-западном побережье Мертвого моря. Там он и наткнулся на глиняные сосуды с кожаными свитками. Поскольку коза так и не нашлась, он решил утешиться, нарезав из свитков ремни для сандалий. Но и здесь его постигла неудача: кожа свитков оказалась слишком непрочной.

Так были сделаны два знаменитых открытия нового времени, перевернувшие наши представления о дохристианском и раннехристианском мире: папирусы из Наг-Хаммади представляли собой гностическую библиотеку, куда входило Евангелие от Фомы, о котором сразу же заговорили как о "пятом Евангелии", а рукописи Мертвого моря поведали о кумранской общине.

С тех пор минуло немало лет, обе библиотеки успели породить обширную научную литературу и новые исследовательские дисциплины. И вот, наконец, в 1999 году они стали источником вдохновения для режиссера Руперта Уэйнрайта и сценариста Тома Лазаруса. Творческая фантазия создателей фильма "Стигматы" смело объединила тексты из Наг-Хаммади и пещер Мертвого моря. Так, дошедшее до нас в коптском переводе с греческого гностическое Евангелие от Фомы, вокруг которого разворачивается мистическая интрига фильма, неожиданно превращается в свиток на арамейском языке, найденный в Палестине. Но оставим в стороне причудливую логику авторского замысла, на то она, в конце концов, и логика художественного произведения, а не сухого и выверенного академического труда. Гораздо любопытнее другое.

Через весь фильм лейтмотивом проходит небольшой, но яркий отрывок из перевода арамейского текста Евангелия от Фомы. Его в исступлении твердит главная героиня, Фрэнки Пейдж, одержимая духом покойного Аламейды - бразильского священника, пророка нового откровения. Если внимательно присмотреться, то обнаружится, что текст этот очень искусно смонтирован из разных кусочков - это и стих из Евангелия от Луки, и фраза собственного сочинения, и, наконец, подлинные отрывки из Евангелия от Фомы. Трудно сказать, насколько авторы фильма сознавали, что используют излюбленный прием гностиков: повинуясь озарению, предаться вольному толкованию священного текста, стремясь извлечь из него недоступный профанам тайный смысл.

А смысл вот в чем. Церковь незаконно присвоила себе роль единственного посредника между человеком и Богом, в то время как ни в каком посредничестве человек не нуждается, что и доказывает Евангелие от Фомы, содержащее истинные слова Иисуса. Поэтому так обеспокоен кардинал Хаусман, который сначала прикладывает все усилия для того, чтобы сокрыть настоящее Евангелие, а когда это не удается, пытается погубить Фрэнки. Церкви, представляемой фанатиком Хаусманом, чудеса не нужны - стихия чудесного слишком непредсказуема, свободна и неподконтрольна. Она грозит подорвать основанный на многовековой традиции авторитет пастырей. Поэтому всем чудесам Хаусман ведет строгий учет, разоблачая их с помощью добросовестного ученого, отца Эндрью Кирнана. Но именно эта добросовестность Кирнана и оборачивается против Церкви.

Спору нет, Церковь предстает в весьма непривлекательном виде: могущественная и чудовищно авторитарная организация, подавляющая всякое инакомыслие, тут же объявляемое ересью; монополизировав знание о божественном, она, по сути, грешит против элементарной исторической достоверности (Фрэнки замечает, что на Распятии в храме гвозди вбиты в ладони Христа, в то время как у нее самой стигматы на запястьях. Смущенный Кирнан бормочет что-то об условности изображения, но Фрэнки уже ясно - Церковь не может дать удовлетворительного объяснения тому, что с ней происходит).

Но, увы, когда дело доходит до рассказа о мистическом опыте героев, все начинает трещать по швам. Не спасает даже изящно и тонко выстроенный видеоряд с его бесконечными, перетекающими из одного в другой образами воды, крови, огня, свечей, белоснежного голубиного пуха - так сквозь пласт будничной беззаботной жизни парикмахерши из Питтсбурга просвечивает иная реальность, надвигаясь грозным предвестием: скоро, скоро струйки крови, стекающие из глаз мраморной Мадонны, побегут по бледному лицу измученной Фрэнки, жизнь которой превратится в кошмар. Символика имен - имя Фрэнки говорит нам о св. Франциске Ассизском, а отец Эндрью, несомненно, призван выступить в роли апостола Андрея Первозванного, проповедующего новое истинное Евангелие, - тоже безнадежно провисает, никуда не уводя. В чем смысл перенесенных героиней испытаний? Получила ли она свои стигматы в знак высшей сопричастности божественному? Нет, Фрэнки бесконечно далека от каких бы то ни было представлений о вере, да и вселившийся в нее дух Аламейды подтверждает: "личность посланника не имеет значения". Действия Фрэнки совершенно бессознательны. Потому тот эпизод фильма, когда мы видим, как девушка смотрит вниз с крыши высокого здания на оживленные городские улицы, - очень значимая по своей символической насыщенности сцена (искушение Христа) - не получает в действительности никакого серьезного наполнения. Выразительные средства, которыми располагает режиссер, почерпнуты им из арсенала триллеров. Ничего не поделаешь: кровь, льющаяся из ран Фрэнки и оборачивающаяся в следующем кадре вином в бокале или в потире, упорно воскрешает в памяти лишь стилистику "Дракулы", и ничего более. История о просветляющем душу откровении скомкана и отброшена на второй план, а на первый выходит история типично привиденческая, о простом "маленьком" человеке, ни с того ни с сего оказавшемся жертвой страшного невидимого существа и чудом вышедшем живым из очень тяжелой передряги. Почему жестокий Аламейда так мучил Фрэнки? И почему его после всего этого следует считать чуть ли не святым?