Улица корчится безъязыкая

	Помочь русской архитектуре литература пока явно не может. Фото Артема Чернова (НГ-фото)

Архитектуроведение советских лет тоже влияло на архитектурный процесс. Когда в 70-е годы ученые - во главе с Евгенией Кириченко - бросились любить опальный модерн, их книгами зачитывались как раз те, кто тогда учился, а сегодня строит. Вот откуда неомодерн "Наутилуса" и Нижнего Новгорода. Но чем дальше - тем больше убывал вес слова. Той же Евгении Ивановне не удалось реабилитировать "русский стиль", да и храм Христа Спасителя она бы не вытащила, если бы не одно обстоятельство. Повальная ХХС-ностальгия началась задолго до Лужкова и была отнюдь не архитектуроцентрична. Все печаловавшиеся о храме прекрасно знали ему цену, но печаль их все равно была светла, потому что была про другое. Это "другое" - один из центральных интеллигентских и сугубо московских мифов - миф о "Москве тринадцатого года", в которой все было прекрасно. И только внутри которого ХХС был существенной частью. Но Лужков всех обертонов не расслышал и сделал, как проще: вместо скрупулезной регенерации среды отгрохал то, что в массовом сознании было главным символом той Москвы.

То есть сугубо архитектурный вектор в России никогда не был доминирующим. Архитектуроведение все время подменялось краеведением. История примерно как с философией - которой в России тоже не было и которую заменяло философствование. Дом в России - больше чем дом. Это история, люди, улицы, лирика, метафизика, мистика, то есть все сразу (отсюда же - однозначный приоритет средового подхода перед любым, пусть и самым совершенным сооружением). Рассуждать о мире чистых и, в сущности, абстрактных форм здесь умели лет двадцать - с 1910-х до 1930-х. Потом полагалось только восхвалять (а если и ругать, то лишь тогда, когда дана отмашка - как было с "архитектурными излишествами" в 50-е). Традиция литературного писания об архитектуре оборвалась Аркиным, Грабарем, Габричевским - и вплоть до Паперного и Ревзина ничего тут не было. Вышеупомянутые труды Кириченко и других обретали силу лишь тогда, когда сопрягались с чем-то более мощным типа всенародной тоски по России, которую мы того. Поэтому сегодня слово не имеет никакого веса в архитектуре. Можно сколь угодно долго ругать Посохина, но он все равно будет лудить свои башенки, а главный московский строитель хихикать: "Ну надо же и критику дать заработать!"

В этой социальной невостребованности и оборванности литературной традиции язык современного архитектурописания фактически отсутствует. Есть язык монографий и ученых сборников, где "оконный проем" неизменно "венчает лестничный пролет". Нормальный такой формальный анализ, который, конечно, неизбежен, но от которого у любого читателя сводит скулы. И за которым, как правило, никогда нет концепции. Есть язык глянцевых "архитектурных" журналов, от которого просто тошнит: тут уже "богатая пластика камина в стиле хай-деко ненавязчиво перетекает в роскошный узор унитаза, а феерия апельсиновых тонов подчеркивает романтический уют этой таинственной обители". Понятно, что ни то ни другое не способно сформировать у читателя привычки к книгам по архитектуре. Вообще - вкуса к архитектуре.

То есть в достоинствах архитектуры старой (на которую были брошены все силы советских ученых) русский читатель не сомневается. Но уже с конструктивизма начинаются проблемы. Что говорить об обывателе, если даже на охрану здания 20-х годов стали ставить совсем недавно, да и то со скрипом. Сталинский ампир любят редкие эстеты, архитектуру 60-70-х - вообще никто. Естественно, что и к новейшей русской архитектуре наш человек относится с предубеждением. Это прочно впитавшийся скепсис советских лет, когда ничто новое по определению не могло быть хорошим. Новое могло только разрушать старое: Дворец съездов, Калининский проспект, Олимпийский, Новокировский и т.д. Однако последние десять лет говорить есть о чем. Но - некому. Архитектурный критик - профессия экзотическая, первый вопрос, который слышишь, представляясь в компании иных интересов: "Ну и как вы относитесь к Церетели?" Хотя я почему-то не спрашиваю слесаря-сантехника, как он относится к продуктам, прошедшим долгий путь прямой кишки.

Что же касается архитектуры западной, то в советские времена книжек о ней у нас было даже больше, чем о западной же живописи. Конечно, главенствовал в них критический ракурс, но выбираться из-под гроздей классового гнева с крупицами полезной информации все уже умели. В основном это были переводы, в которых доминировала "прямая речь" (например, блестящий однотомник "Мастера архитектуры об архитектуре") - но с непременно суровым комментарием. Даже Дженкс, сам и без того язва, сыскал в комментариях еще кучу язвительных стрел. Его "Язык архитектуры постмодернизма" вышел у нас, кстати, сравнительно быстро - с запозданием всего на семь лет (1985), и считается книгой, многих перепахавшей. И если так, то кичуха "московского стиля" становится вполне объяснима: это ирония постмодерна, помноженная на иронию Дженкса, плюс ирония комментаторов.

С наступлением же новых времен все "стройиздаты" впали в тяжкие раздумья: любить или не любить современную западную архитектуру? Да так в них и замерли. Роль проводников новейших ценностей взяли на себя журналы, но там (за исключением "Проекта России"), как правило, дамское рукоделие. Тут мы, кстати, натыкаемся на уже почти мистический аспект проблемы. Большинство текстов об архитектуре написано женщинами. И почему-то у них не получается любить современную архитектуру. Модерн - еще туда-сюда, а как дело доходит до хай-тека - беда. Может быть, потому что женщина вообще не умеет любить настоящего - она любит или прошлое, или будущее. А может быть, это такой "женский заговор" - поскольку архитектура остается последним из искусств, до которого феминизм не добрался.