Анатолий Королев Смех смехом, а между тем разница между нами в детстве и в зрелые годы вполне сравнима с ситуацией «два черепа». Лев Толстой, отмечая эту несхожесть, писал в старости: «Между мной сейчас и шестилетним один шаг, между пятилетним мальчиком и шестилетним ≈ бездна».
Такая же пропасть разделяет поколения в нежном возрасте.
Между первоклашкой и старшеклассником бездна. А что сейчас для меня значит разница в 10 лет или в 15? Почти ничего не значит. В зрелые годы поколения начинают сливаться в один финальный поток, где шаг в 15 и даже в 30 лет уже почти неразличим.
Первое поколение, которое я заметил в детстве (и к которому сам отчасти принадлежал), было поколение шпаны, отморозки послевоенного времени, верзилы с наколками и злобные шкеты. Эти банды внушали подлинный ужас, дробление города на дворы и подворотни было на уровне львиного прайда┘ Вот наш двор бежит бить «сорок пятых». Это ребятня из дома напротив, где есть магазин под номером 45┘ Нас человек 20, впереди шкеты ≈ заводить крутой разговор, в середине трусы, сзади уркаганы с кастетами, практически взрослые парни среди малышни. Никаких причин для драки нет, просто настала пора бить. Навстречу выбегает кодла из «сорок пятого», тоже человек 20, но впереди толпы почему-то реет, как знамя, взрослый мужик, босой бритоголовый верзила, каковой в руке держит стеклянную баночку. Баночка настораживает. Верзила замахивается с воплем «Кому кислоты, суки! Шары выжгу!».
Мы в ужасе делаем дёру.
Бойцы с кастетами тоже пятятся жопой к стене ≈ черт его знает, что там в той банке, а вдруг соляная кислота?
В те годы дойти до школы было проблемой, по утрам мы собирались стайкой у дома и обсуждали маршрут, шагать ли мимо завода или мимо кинотеатра «Победа»┘ Если мимо завода ≈ можно получить по шее от заводских, что обитают в домах напротив проходной┘ а если мимо кино, то там длинный забор, за которым прячется Палкин с камнями и целит, гад, прямо в голову.
Эта война дворов длилась все моё детство как отражение недавней Большой Войны, но вот какой парадокс: одновременно с расщепом людей на стаю собак и воров тогдашняя жизнь демонстрировала редкую однородность, где возраст практически не имел значения. Летним вечером, когда в наш двор выносили фильмоскоп (мой фильмоскоп!), тянули провод из квартиры первого этажа, натягивали простыню и показывали детские истории: о Голубой змейке из сказов Бажова или о глупом котёнке Маршака, ≈ эти разноцветные сны собиралась смотреть не только детвора, а еще и взрослая публика, в том числе вчерашние фронтовики ≈ инвалиды, страшные калеки на костылях, без руки или ноги. Выносили стулья, табуретки, рассаживались на земле, и в этом единстве общего застолья была решительно перемешана всякая разница лет.
Царил тип общения, характерный для Средних веков, где дети считались абсолютно взрослыми, только пока еще маленькими, невеличками и коротышками. Причём у малышни были друзья среди взрослых, и эти отношения отличались взаимной преданностью и сердечностью, всё было общим: и наша мелочь, и их папиросы. Не было никаких тайн друг от друга, все варилось в месиве общих переживаний. Помню, как один туповатый верзила слесарь принёс из больницы свой вырванный зуб и, развернув клочок газеты, показывал его пацанам с изумлением: смотри, от боли кость раздвоилась. Остолоп не знал, что у зуба два корня.
Зато какое стилевое единство!
Но сделаем шаг длиной в 10 лет ≈ в 60-е годы прежнее единство распалось, и на свет появилось различие, во всяком случае, студентом я заметил первые признаки разницы. Например, мы были пижонами и стилягами, а вот наши протагонисты объявили себя хиппи и адептами йоги. Причем хиппари обычно были намного старше и вызывали удивление своим видом: длинные волосы, бусы, пончо, книжечки йоговских поз, травка в самокрутках из бумаги, музыка Равви Шанкара┘ Непонятно, откуда они взялись в нашей русской провинции. И так получилось, что с одним из лидеров пермской йоги я почти подружился. Он искал преданных учеников и расценил любопытство пижона как знак свыше: вербуй! Вот где впервые проживалась мной неизвестное прежде чувство отличия одного от другого┘
Мой наставник был, между прочим, весьма экзотичной фигурой, он был дирижёром циркового оркестра. В его тесной гримуборной среди реквизита были расставлены миски, где в воде томилось зерно. Русский йог питался только проращенным зерном и при этом был здоров, как черный атлет. Вот попробуй, это росток пшеницы┘ Я вяло отбивался и говорил, что жареная кура намного вкуснее этой травы. Йог возмущался: твоя жалкая курица погасит все вкусовые пупырышки на языке, лишь диета и занятия йогой делают рот очень чутким индикатором вкуса, не убитые мясом пупырышки подарят едоку самые необычайные вкусовые переживания, которые будут намного богаче, чем поедание куриного крылышка. И для доказательства своей правоты дирижер съедал пригоршню своих зелёных букашек. Увы, все мои попытки заменить курицу рожью во рту были тщетны. Желудок урчал. Хотелось есть.
Поход в хиппи оборвался внезапно.
Надо же такому случиться, наш дирижёр разошелся с женой, но жить остался в прежней квартире, куда переселился ее новый супруг, не замечая присутствия прежнего. Я уже не помню, как такое чудо-юдо могло случиться, но в ответ на мое удивление ≈ мол, как же так, в однокомнатной тесноте делить площадь с соперником, йог отвечал, что его такая ситуация нисколечко не колышет, сделав несколько упражнений дыхания, он влезает в спальный мешок и спит на полу до утра, отрешившись от звуков любовных утех, какие долетают из бывшей семейной кровати. Мне такой стоицизм показался полным идиотизмом, и я оставил все попытки стать йогом.
Сделаем еще один шаг, на этот раз длиной в 30 лет┘ Я в квартире Василия Павловича Аксенова в высотном доме на Котельнической набережной. Аксенов живёт на две страны, завтра улетает в родимые Штаты и собрал народ на отвальную вечеринку. В квартире одни знаменитости: Белла, Андрей Вознесенский (увы, ни их, ни хозяина уже нет на свете┘), саксофонист Козлов, Рейн, Мессерер и т.д. Пишу об этом вовсе не потому, чтобы подчеркнуть свою вхожесть в дом классика, а только затем, что годы окончательно стерли разницу в возрасте и мы общаемся, почти как погодки, хотя... Хотя ведь Он был из числа моих кумиров в школьные годы.
Когда я первый раз увидел Аксенова живьем, он как раз готовился к бегству из краснознаменной отчизны, откуда-то с заднего ряда в малом зале столичного ЦДЛ (куда ещё нужно было попасть!) я с обожанием слушал, как Василий Павлович иронично читает отрывки из романа «В поисках жанра». Зал забит под завязку, все знают: сегодня последняя читка, вот-вот самолёт в Вашингтон. Опоздав, Евтушенко тащит с собой стул, чтобы сесть прямо напротив героя. А я краем глаза пожираю его вельветовые штаны в мелкий рубчик┘ бог мой, джинсы уже не носят┘ и альпийские шузы на толстой подошве. И вот надо же, однажды мы столкнулись нос к носу в пекинском аэропорту и обнялись.
А ведь когда-то он казался мне почти стариком.
Сегодня старики вообще куда-то исчезли, в нашем литературном застолье все встали настолько тесно друг другу, что общий возраст начала XXI века украсил сединами всех, даже совсем молодых.
А я еще помню подлинных стариков, например, провинциального Мафусаила, который был знаменитым провинциальным борцом цирковой французской борьбы ещё до революции. Мы приехали на машине местного ТВ снять сюжет для городских теленовостей, старик вышел из старого ветхого частного дома в свой маленький дворик, сутулясь, пришагал к турникету, тяжело подпрыгнул, схватил руками верхнюю перекладину и вдруг стал крутить безумное сальто-мортале, в миг превратился в круг, в пропеллер. Вот это старость! Как отчаянно скрипел турникет!
Сегодня старость ≈ это всегда тропка назад, возвращение в молодость.
В квартире Александра Мишарина (увы, его тоже уже нет) то и дело закипает разговор о Тарковском, хотя последнего нет в живых больше десяти лет. «Он снился мне в новой рубашке», ≈ говорит Александр Николаевич, в ответ я рассказываю почти мистическую историю, как на днях в районе Завода имени Михельсона (ныне электроламповый) увидел живого Тарковского! Моложавый Андрей, стоя на краю тротуара и покусывая ногти, пытался поймать такси┘ Я понимал, что этот человек всего лишь жутко похож на покойника, но не настолько же!
Мишарин, подумав, легко объяснил сей морок:
– Там же рядом Щипок, родной дом Андрея, весь район у Щипка имеет особую физиономию времени, тип лица, там много таких двойников, я знаю, сам пару раз ошибался, ≈ и повторил легендарный жест с обгрызанием ногтей. Я вздрогнул, Тарковский тенью промчался сквозь солнечный сумрак квартиры на Соколе.
Так рождается странное чувство, что в недавнем прошлом мы все одногодки, все из одного жуткого 5-го «Г» моей родной школы, все толчёмся в буфете, в одной очереди на большой перемене: Вовка Сажин, Валерка Колотов, я, Васька Аксенов, Андрюха Тарковский, Сашка Мишарин, Володька Высоцкий и даже их Ален Делон, тот, что не пьет одеколон.
Ещё немного, и в эту очередь за сарделькой с пюре встанет киевлянин Мишка Булгаков и римлянин Марк Аврелий.
И последнее.
Вот уже пять лет я веду мастерскую прозы в Литературном институте и могу ответственно заявить: скорость смены поколений нарастает с пугающей быстротой. Еще четыре года назад мой первый набор составляли сочинители фэнтези. 70% присланных текстов были пушистые сказки из мира грез┘ Джоан вскочила на коня и поскакала к звездолету! Я не знал, как справиться с этим облаком в штанах и в пирсинге. И вот новый набор. Читаю тексты, присланные на конкурс. Ни одного фэнтези! Царит другая окраска ≈ эротика, жесткая, фантазийная, иногда почти мягкое порно... Не верю глазам. Куда подевались дети индиго, о которых трубили психологи? Где ранимость и нежность? Всё круто закручено на проблематике пола. Больше того, две девушки недавно мне заявили, что они будут юношами, возьмут имена мужчин, будут писать от лица мужчин, и вот оно, доказательство ≈ паспорт, подтверждающий смену имени и фамилии. Что ж, изумлённо вычеркиваю дамское имя в журнале и вписываю новое, рыцарское.
Итак, отныне у меня на курсе на два мальчика больше, чем было.
Итак, в начале нового века два поколения снова заявили о своей непохожести. Пора робких различий, незначительных перемен и тихих водоразделов кончилась, время снова стучит копытами по черепам Моцарта. Цок┘ цок┘ цок┘
