Виталий Нуриев ≈ Вы известны своим неравнодушным отношением ко всему, что происходит в мире. В пьесах Чехова политика проходит как бы боком. Но вот вопрос: есть ли вообще там место политике?
≈ Существенно затрудняет сегодня восприятие Чехова то, что он практически узурпирован психоанализом. Это так же, как в случае с Гамлетом, которого извратили романтики. В театре Чехова принято вычитывать проблемы социального толка, и как только пускаешься в эти поиски социального, политическое виденье сходит на нет. Ведь политика у него не просто проходит фоном или вскрывается в ситуационных коллизиях, она заключается в том, что это ≈ автор, который требует интерпретации, то есть он буквально заставляет постановщика вновь изобретать некую точку, некий угол зрения, которого как такового и не существует вовсе. В этом весь фокус: нужно найти ракурс и повернуть туда пьесу. Мне вспоминается Жолдак и его «Три сестры» ≈ три украинки в ГУЛАГе. И тут же отношения между Вершининым и Машей коренным образом, ужасающе меняются. Это, конечно, не более чем пример, но и его достаточно, чтобы показать: политика Чехова ≈ сделать из постановщика настоящего созидателя, креатора, заставить его выработать своё собственное виденье. Вот в чём она, политика. Подтекст уже по определению политичен. Сегодня «не сказать всего» ≈ это своеобразный способ противостоять манере говорить всегда и везде, любой ценой и неважно как. Так же и в постановке: помещая Чехова в сценическое пространство, мы не говорим, что именно заставляет нас понимать его так, а не иначе. А у постановщика, который лишь «ставит» Чехова, Чеховым и не пахнет.
≈ Есть ли в пьесах Чехова герои, которые близки вам своими взглядами?
≈ Мне очень близок Ваня. Мне бы, может быть, и хотелось разделить взгляды Астрова, но я вынужден становиться на позицию бедняка Вани, и вынуждает к этому наша действительность, мы живём в смутное время, которое подталкивает нас к цинизму и делает в общем-то людьми несчастными.
Чехов близок мне своим созвучием с природой, своим отношением к страданию. У Чехова тут какое-то особое осознание, оно меня потрясает.
≈ С чем примиряет Чехов?
≈ С тем, что жизнь оказалась безнадёжно загубленной.
И примирить он пытается, вводя юмор, необходимый, чтобы посмеяться над собой, когда вдруг понимаешь, что твоя вера в счастье гроша ломаного не стоит, что лишь зазря обманывал себя и ошибся даже в любви.
≈ В чём его герои способны вызвать в обществе ещё больший антагонизм?
≈ Кажется, Чехов жил тогда, когда это действительно было возможно. Сейчас вряд ли, время великих идеалов безвозвратно ушло. Кто сегодня примет всерьёз аристократа? Тогда было возможно, чтобы Наташа выступила против Ирины.
А сейчас нет. Ирин больше нет. Остались только Наташи.
И даже они уже не те, что прежде. Сегодняшняя Наташа всё больше забывает, кто она есть на самом деле, и принимает себя за Ирину, гуляет с мужчинами некрасивыми и вульгарными, ищет материального благополучия ≈ машину, дорогой телефон, деньги, одевается крикливо, и крикливость эта оттого ещё более опасна, что в ней нет места юмору.
≈ Часто Чехова называют революционером в театре, но порой революционеров находили и в его героях – в Пете Трофимове, например. Вам кажется верным такое прочтение?
≈ Думаю, он придумал сад, какого ещё не существовало. Мне кажется, в истории западного театра есть четыре сада: сад Софокла, Шекспира, Чехова и Беккета. Сад Чехова населён людьми обыденными, которые пустоту собственного существования противопоставляют пошлости себе подобных и ничего не находят лучше, как посмеяться над этим сквозь слёзы. Да, сад у него получается революционный. Чехов спускает трагедию на уровень простых смертных. Это ≈ не короли и королевы, это ≈ люди.
≈ Ставили ли вы когда-либо Чехова в своей жизни?
≈ Только пьесу «Три сестры».
Еще хотелось бы поставить «Дядю Ваню», но подходящий случай пока не представился.
