Спутник

Писать о Чехове ≈ чистая дерзость. О нем написано столько книг, высказано столько суждений, что все они, собранные вместе, могут составить библиотеку. Чтобы прочесть её целиком, потребовались бы долгие годы.

И всё же имя его по-прежнему властно притягивает к себе, и каждый, кто к нему прикоснулся, однажды с волнением понимает, что обойтись без него не может.

Есть в Англии известный исследователь нашей словесности Гордон Маквей, всю жизнь свою посвятивший Чехову. На протяжении многих лет приходят ко мне из Бристоля письма, в которых он обстоятельно делится своими мыслями и сомнениями, своими находками и догадками. Ни разу не видели мы друг друга, но Чехов нас сблизил и подружил, и эта эпистолярная связь не истончается, не иссякает, ибо герой её неисчерпаем.

Кроме Толстого и Достоевского, никто из писателей-соотечественников не получил такого признания, никто не был принят всей нашей планетой так благодарно-безоговорочно, никто не прошёл с таким триумфом по сценам мира ≈ после Шекспира он самый репертуарный автор. Но почему же меня поныне не оставляет чувство, пожалуй, даже необъяснимое, что он ≈ недооцененный художник?

Ибо никто не совершил такой революции в словесности, какую совершил Антон Павлович. Трудились в ней сотни взволнованных Треплевых, десятки талантливых, умных Тригориных, все ощущали и все твердили, что ей необходимы реформы. Но только прелестному человеку, родившемуся в портовом городе, в громадной многоголосой семье, то ли от внутреннего протеста, то ли от безупречного вкуса унявшему юношескую весёлость, только ему удалось расслышать новый и долгожданный з в у к, который помог литературе сойти, наконец, с учительской кафедры. Приблизиться вплотную к читателю. Увидеть Россию глаза в глаза.

Эта мелодия, этот звук каким-то непостижимым образом вошли не только в наше сознание, они вошли в состав нашей крови, им отозвалась с редкой готовностью каждая русская душа, но ≈ удивительное дело! ≈ к ответному голосу чеховской родины присоединились, примкнули разноплеменные голоса, эта магическая музыка вдруг обнаружила свою общность с музыкой «мировой души» (о ней он когда-то писал в своей «Чайке»), она оказалась универсальной и родственной каждому человеку.

Так же, как и у многих избранников, отмеченных счастливой судьбой, жизнь его не была счастливой. Чахотка её сократила вдвое, ближние вдоволь её отравили завистью, пошлостью, толстокожестью. Они не сумели ему простить его превосходства, его суверенности, ни тем более глубины его дара. А пуще всего того, что почувствовали ≈ этот шутник и добрый малый, вчера еще бывший одним из многих, сегодня ушёл не только от них, от тесной компанейской среды, он попросту перерос свое время, живёт среди будущих поколений. Понять это было невыносимо.

Но мы, отчетливо сознающие, что так же, как Чехов опередил своих современников, точно так же уйдёт он от нас к тем, кто нас сменит, мы не испытываем обиды и уязвлённости ≈ лишь благодарность. Он жил на нашей с вами земле, он сделал за свой короткий век так много, что всем его современникам такая работа была не по росту, поныне он согревает нам души.