Мой Турбин не погибал

Если говорить о русском офицере и его изображении в литературе и драматургии, то образ этот выходит двояким.

С одной стороны ≈ Скалозуб. Я бы сразу заметил не без некоторого ехидства пассаж из «Горя от ума», на который обычно никто из поклонников Чацкого за всю историю свободомыслящего истолкования не обратил внимания. Своему приятелю Горичу Чацкий советует отправиться в полк. Не уверен, что это тактичный совет друга, к тому же в присутствии жены. Причем они недавно поженились. Но самое главное: это говорит человек, про которого нельзя сказать, что он не вылезает из армии, только что приехал из-за границы. Представьте себе человека, приезжающего из Куршевеля и советующего приятелю: «А ты давай-ка жену-то оставь и поезжай в Чечню, в Дагестан». В сущности, Чацкий говорит Горичу то же, что говорит Фамусов Чацкому: «Поди-ка послужи!» Только Фамусов сам служит на своем посту, а Чацкий посылает друга туда, куда сам ехать совершенно не собирается. Мы знаем, он пойдет по свету, но наверняка не поедет воевать на Кавказ. И тем не менее образ офицера в «Горе от ума» явно дан без всякого сочувствия. Чацкий еще и дополняет: «Мундир! один мундир! он в прежнем их быту/ Когда-то укрывал, расшитый и красивый,/ Их слабодушие, рассудка нищету». Как мне представляется, в этой первой гениальной русской пьесе образ офицера намечает весь будущий контекст данной темы. Тут, конечно, «Кричали женщины ура,/ И в воздух чепчики бросали». Можно предположить, что армия до некоторой степени уже надоела штатским своими триумфами Бородина, Парижа. Есть и легкая зависть к гвардии у других родов войск, что чувствуется у Скалозуба. С другой стороны, у штатских, особенно у тех, кто не успел повоевать с Наполеоном, некоторая зависть к армии тоже есть. Ведь армия может быть образцом жизни только тогда, когда она действующая армия. И она, конечно, всегда подгнивает, когда нет войны. В этом парадокс, быть может, даже и трагический.

Офицерский быт

Печорин в «Герое нашего времени» Лермонтова ≈ вот первый настоящий офицер. Николай I не почувствовал глубину страданий Печорина, но проявил литературное чутье, оценив по достоинству образ штабс-капитана Максима Максимыча. Ведь от Максима Максимыча тянется нить и к натуральной школе, и к раннему Достоевскому, вплоть до образа несчастного отца Илюшеньки в «Братьях Карамазовых», ≈ он тоже штабс-капитан, только на сорок лет позже. Тягловую силу войны, тягловую силу служения, на которой и стоит армия, как ни парадоксально, почувствовал Лермонтов. Казалось бы, образ Максима Максимыча не должен был быть ему близок, но описал он его с редкостным проникновением ≈ такой эскиз армейского человека, служаки.

С образа штабс-капитана Максима Максимыча открывается тема офицерства в истории русской литературы ≈ офицерства непоказного, непарадного. В XX веке было сказано: «не до ордена, была бы Родина». Максим Максимыч никогда бы так пафосно не выразился, но тем не менее ≈ и орденов он никогда не получит много, и денег, и вряд ли женится. Армия, конечно, держится на таких, как он.

У Достоевского военные чаще всего отставные, возможно, потому, что он сам рано вышел в отставку. Штабс-капитан Снегирев и Митя Карамазов ≈ отставные офицеры. Не мной открыто, что у Достоевского люди, которые полностью принадлежат какой-то профессии, редко становятся главными героями именно потому, что они безбытны. Проще всего дать понять, о чем рассуждают, философствуют Ставрогины, Версиловы.

Штабс-капитан и Мармеладов. Все чины у Достоевского не выше штабс-капитана и все отставные, спившиеся, лишенные состояния, перспектив. Униженные и оскорбленные офицеры.

Произведения Льва Толстого, писателя, который прошел войну, ≈ следующий важный этап в истории офицерства. Опускаю эпизодические фигуры, описанные в севастопольском цикле, но когда мы по большой литературе начинаем вспоминать образы офицеров, то сталкиваемся с сильным, мощным, без кавычек патриотическим чувством автора. Но есть у него и сострадание именно по отношению к тому офицеру, на плечах которого выносится весь ужас, вся беда войны, без какой бы то ни было рисовки и восхищения войной. С пониманием того, что человек делает свое мужское дело.

Я говорю о произведениях Толстого, еще не ставшего толстовцем. Мы знаем его позднее отношение к армии, впрочем, как ко всем институтам государства. Ранний Толстой, который пошел добровольцем на фронт (как сказали бы в 1941-м), побывал в Севастополе (а это максимальная война в масштабе середины XIX века) и описал ее не как сторонний наблюдатель, а как участник, как тот, кто находится в эпицентре. Там поднимаются очень важные для Толстого темы: показное≈непоказное геройство, театральность поведения при виде смерти. Подлинный героизм, который свойственен солдату и младшим чинам. Высоких чинов там не видно.

Наконец, «Война и мир», где Толстой описывает много офицеров, тех, кто сразу попал на войну, не только по доброму выбору, как штатский Пьер Безухов, но и по долгу. Андрей Болконский, Николай Ростов, Петя Ростов. Говорят, что Достоевский ≈ «жестокий талант», а я, сколько ни перечитывал «Войну и мир», как дохожу до смерти Пети Ростова, сам чувствую, что пробивает слеза. Будь я писателем масштаба Льва Толстого, у меня Петя Ростов никогда бы не погиб. Не смог бы его убить, причем так бессмысленно, мгновенно, жутко. Денисов, Долохов, Курагин, Андрей Болконский. Любопытно, что Толстой вкладывает абсолютно антитолстовские (по отношению к позднему и даже к среднему Толстому) слова в уста одного из самых близких ему героев ≈ Болконского: «Пленных не брать». Война ≈ жестокое дело, и если ты на него идешь, то надо идти до конца. Тоже ведь ≈ жестоко со стороны автора вложить эту парадоксальную для XIX века, для европейцев мысль. Такие речи могли бы естественно прозвучать в устах Долохова. Нет, у Толстого говорит это Андрей Болконский. Здесь ≈ серьезное отношение к смерти и к тому, что ты делаешь на войне. Если ты выбрал служение в армии, то с белыми руками не выберешься, руки будут в крови. Во имя чего, ради чего ≈ другое дело.

Офицер выбирает сам

Самая офицерская дореволюционная пьеса ≈ конечно, «Три сестры». Самые интеллигентные люди ≈ военные, причем самые разные типы офицерства. И кадровый офицер Вершинин, и семья Прозоровых по происхождению офицерская, и случайно попавший в армию Тузенбах, и наигранный кадровик Соленый, и молоденький Федотик, Роде, и военный доктор Чебутыкин. Фраза «Самые культурные люди в городе» может быть истолкована по-разному: что же это за город, в котором самые культурные люди ≈ военные. А может быть иначе: город культурный, а военные в нем самые культурные. Для Чехова, как позднее для Булгакова с его «Белой гвардией» и «Днями Турбиных», правильна вторая трактовка.

Я всегда думаю как сложится судьба чеховских героев? Пройдет два года, начнется Русско-японская война. Где погибнет Соленый, где ранят Вершинина? Тем более они все направляются в Читу. Быть может, Вершинин раньше уйдет в отставку, хотя и он еще не старый человек, а такие, как Федотики, как правило, под пули и ложатся┘

Можно вспомнить «Поединок» Куприна, можно вспомнить и жесткое его произведение «Кадеты», но тут же не могу не назвать одну из самых моих любимых книг в русской литературе. Ничего, на мой взгляд, более тонкого в понимании юношеского отношения к армии, чем купринские «Юнкера», нет. И я удивляюсь, что театры прошли мимо этого произведения. Кинематограф не прошел. Некоторые сюжетные ходы, и главное ≈ юнкерские отношения, чувствуются в «Сибирском цирюльнике» Никиты Михалкова. Образ, который создал Владимир Ильин в этом фильме, перекликается с образом штабс-капитана Дрозда в «Юнкерах».

Антисоветский Турбин

Наконец, ≈ вершина, «Белая гвардия». Мне было шесть лет, когда отец мне сказал, что есть спектакль «Дни Турбиных» во МХАТе. А потом, когда мы приехали в Москву с дачи, он дал мне самиздатовское издание, полученное от Елены Сергеевны Булгаковой. И как были дети, которые играли в Чапаева, и у них Чапаев не тонул, я играл в Турбиных, и мой Алексей Турбин не погибал. И мы вместе с ним понимаем Белое движение. Побеждает, конечно, Петлюра. Но поскольку я проникся идеями Турбина и считал, что самое страшное не Петлюра, а большевики, мы шли освобождать Москву и ее освобождали ≈ на этом в моих играх наступала пауза, потому что я не знал, какой я хотел установить строй. Знал только, что государь убит.

Восхищало у Булгакова рыцарское отношение офицерства к женщине, ко всем вокруг. Меня это потрясало: поссорились два полковника ≈ Турбин и Тальберг. Приходит Елена. «Жена не виновата, господин полковник». Пьеса всегда упрощает. Роман «Белая гвардия» я прочел позднее. Роман стал последним осмыслением Белого движения в 1925 году и вызовом. Тут Булгаков был велик ≈ настолько велик, что победил власть. Судите сами. «Дни Турбиных» прошли, кажется, 989 раз во МХАТе с 1926 по 1941 год. 900 человек сидели в зале ≈ каждый раз зал был переполнен. Белому движению конец, разумеется, но то, что большевики еще страшнее, чем петлюровцы и немцы времен Первой мировой, было сказано и театром, и автором со сцены открыто. Конечно же, Булгаков каждой своей строчкой ≈ на стороне Турбиных, а не Троцкого, о котором он пишет в «Белой гвардии». И недаром другой капитан, уже Советской армии, автор на долгие годы единственного честного произведения о Второй мировой войне, капитан Виктор Некрасов, автор книги «В окопах Сталинграда», однажды сделал мне такое признание. Мы с ним в начале декабря 1966 года выпивали в одном из московских ресторанов. И он мне сказал, цитирую дословно: «Боренька, я же ≈ советский Алексей Турбин, ≈ и тут же поправил себя: ≈ Конечно, антисоветский Алексей Турбин». Тот Виктор Некрасов, который не только написал «В окопах Сталинграда», но и впервые обратил внимание на Булгаковский дом и ввел его в культурное сознание. Вечером, накануне отъезда из Советского Союза, Некрасов пошел во МХАТ на «Три сестры». В 1974 году спектакль был абсолютно разваленным. Но Некрасов шел прощаться с МХАТом. Тех «Трех сестер» уже увидеть было нельзя, но хоть чуть-чуть, что в его представлении оставалось символом русской культуры.

Пир победителей

Я бы пропустил военную трескотню особенно первых советских лет: такие фальшивки, как «Оборона Царицына» или «Незабываемый 1919-й». Опустим также все послевоенные пьесы, в которых сверкали орденами и наградами генералы и маршалы. Мне кажется, не считая повести Некрасова, новое отношение к войне пошло с 60-х годов, с недооцененного произведения Константина Воробьева «Убиты под Москвой» и лейтенантской прозы Василя Быкова. Опять-таки его офицер ≈ неказистый, непривлекательный персонаж, который идет на смерть.

Назвал бы также капитана Солженицына. Война ≈ не то парадное описание, иногда даже метко схваченное, как у Константина Симонова, но я все-таки процитирую слова одного пушкиниста, который сказал, что «проза Симонова ≈ проза парикмахера, который во время войны стал майором». Для меня война приходила из прозы Солженицына. Я тогда почувствовал, что это могло быть со мной. Говорю не только про ранние его произведения, но и про те, что были напечатаны совсем недавно, после его возвращения, как «Желябовские выселки», о майоре Боеве. И конечно, пьеса «Пир победителей» и спектакль в Малом, который стал одним из самых заметных явлений театра в 1995 году. Спектакль играли 9 мая, а после его окончания актеры выходили на улицу и братались с прохожими. Народ в них видел подлинных офицеров. Конечно, я думаю, что Солженицын ≈ а пьеса писалась в лагере, даже не писалась, а запоминалась ≈ тоже имел в виду Булгакова и «Дни Турбиных». Он старался показать такое же офицерство: бесстрашное, совестливое, мыслящее, любящее, жертвенное.

┘Когда в Североморске на праздновании Дня Военно-морского флота в 2001 году я слушал от офицеров разговоры: «Мы мечтаем выйти в море по той простой причине, что там не пьют и не воруют, а здесь жить не на что и нечем», немножко по-другому относишься к московским разговорам на кухне. И когда я узнаю, что сейчас наша эскадра вновь выходит в море, то отношусь к этому без всяких имперских амбиций, но, помимо всего прочего, понимаю: это еще и оздоровляет атмосферу в армии. А значит, ее возрождает.

Отнюдь не певец армии, Василий Розанов в книге «Война и русское возрождение» пишет: «На одной из улиц увидел идущие войска. Идут, идут, идут. Когда я начал чувствовать, что не только боюсь. Это определенное чувство было. Но и заворожен ими, зачарован странным очарованием. Произошло странное явление. Преувеличенная мужественность того, что было предо мною, как бы изменила структуру моей организации и отбросила, опрокинула эту организацию в женственную. Я почувствовал необыкновенную нежность, истому и сонливость во всем существе. Сердце упало во мне любовью, волны сошли, этот однообразный гул, эти ни на что не взирающие лица, как они горды, самонадеянны. Суть армии, что, кроме полководцев, она никого не видит и не знает, суть ее ≈ в великой самодовлеемости». Это очень перекликается с парадом, который смотрит Ростов, когда приезжает император. И то же самое ≈ парад юнкеров, когда также приезжает император. Это же ≈ практически и кадр из «Сибирского цирюльника».