Григорий Заславский. ≈ Дорогие немецкие друзья! ≈ по-русски обращается к публике потсдамского Ханс-Отто-Театра Владимир Путин. И предлагает сесть тем, кто встал, чтобы поприветствовать президента России.
Так начинается спектакль Пьетры Луизы Мейер, премьеру которого сыграли 7 октября, в день рождения Путина. Он так и называется: «У Путина день рождения». Из других исторических персонажей на сцену выходят бывший канцлер ФРГ Герхард Шредер и Анна Политковская: ее убили 7 октября 2006 года, и спектакль посвящен годовщине со дня ее гибели.
Поскольку речь о настоящем убийстве, сказать «разыгрывается» как-то неловко, тем не менее в спектакле это есть: пока Шредер и Путин обмениваются любезностями, женщина средних лет выходит на сцену с полиэтиленовыми пакетами из супермаркета в руках, останавливается в глубине сцены и молча слушает. В какой-то момент рядом с ней возникает молодой человек в черной спортивной куртке, в черной бейсболке ≈ такого и зафиксировала видеокамера в подъезде ≈ и стреляет несколько раз. Политковская падает.
Не замечая этого, Шредер выкатывает на сцену огромный торт. Шредер произносит пространный тост, Путин слушает, чуть иронически поджав нижнюю губу. Иногда, когда Шредер вдруг замолкает, Путин подсказывает ему слова┘ Потом Путину протягивают тарелку, ножик: «По традиции человек, у которого день рождения, первым отрезает себе торт┘» Пробует:
≈ Это вишни?
≈ Да.
≈ Как в «Вишневом саде», у Чехова.
В другом месте Путин говорит, что любимая его книга ≈ «Анна Каренина», и в финале, склоняясь над уже мертвой Политковской, обращает к ней совсем не документальный монолог: мол, почему ты не бросилась, как Анна, под поезд, ведь ты так на нее похожа┘
Живая героиня, которая стоит с сумками в руках, молчит. Мертвая, она поднимается, подходит к праздничному столу и вступает в разговор. Вернее, начинает произносить монологи ≈ о Чечне, Беслане, трагедии «Норд-Оста». А Путин и Шредер продолжают выпивать за здоровье и успехи друг друга, опустошая к концу спектакля три или четыре бутылки шампанского.
В материалах, которые можно найти на сайте театра, во всех интервью Пьетра Луиза Мейер особо подчеркивает, что, готовясь к этой работе, она прочла все книги Политковской, книгу о ней, изучила выступления Владимира Путина и почти на каждую реплику готова предоставить ссылку.
И начинается спектакль с документальных кадров сегодняшней Москвы: пока занавес закрыт, к публике выходит некий ведущий вроде конферансье, рассказывает, что в Москве сегодня находятся офисы крупнейших домов моды ≈ Диор, Гуччи, Гермес┘ И вот такая радость ≈ к нам сегодня приехал президент России: «Давайте порепетируем: «Хэппи бёздэй ту ю!..»
Путин появляется в глубине сцены и знакомой походкой подходит к микрофону: «Дорогие немецкие друзья! Я очень рад видеть здесь так много знакомых лиц┘»
В какой-то момент Путин и Шредер хором поют песенку популярной когда-то в ГДР и Советском Союзе группы «Чингис Хан» «Москоу, Москоу┘», но в основном они едят торт и пьют шампанское. А Политковская в это время выводит президента на чистую воду.
Приводит примеры чудовищных ошибок и преступлений.
Он ей ≈ не отвечает.
Это заставляет задуматься: а зачем их было сводить нос к носу, если вопросы так и остаются без ответа. Так было в жизни, но в театре, в «подстроенной», вымышленной ситуации вопросы неминуемо должны были встретиться с ответами. Если ответы не предусмотрены сюжетом, к чему было сочинять всю эту фантазию с «посмертными» вопросами, которых собеседник ≈ снова! ≈ не слышит?
В спектакле Анна Политковская (Рита Фельдмейер), так получается, обращается не столько к Путину (Андреас Херрман), сколько к добропорядочной немецкой публике. Впрочем, это тоже ≈ из жизни: на Западе ее было слышно лучше, чем в России.
Странное впечатление оставляет ведущий: то ли он журналист, то ли ≈ актер, конферансье. Слышит ли он, что говорит Политковская? Если слышит, почему не переадресует ее вопросы президенту России? Если не слышит ее слов, в какой мере его можно считать ведущим?
Известно, что Путин почти не употребляет спиртного. Герой спектакля пьет не останавливаясь. Как только опустошается одна бутылка, он тут же отправляется за новой┘
После того как ведущий вдруг напяливает на себя лысый парик и ложится на стол, изображая отравленного Литвиненко, с песней «Расцветали яблони и груши» на сцену выходят мать Салина и бабушка Света, обе ≈ из Беслана. Мать держит в руках свечку, то есть в трауре, при этом ≈ с голыми до плеч руками, белыми крашеными волосами и в юбке выше колен.
Захотелось спросить у режиссера, видела ли она вообще хоть один репортаж из Беслана и видела ли она бесланских матерей?
О чем, кроме нелюбви к Путину, она хотела сказать?
Пока мать рассказывает свою страшную историю, бабушка┘ пьет с Путиным шампанское. Закончив свой рассказ, мать закуривает. В этот момент в зал потянулся сладковатый запах марихуаны┘
Правда документа не дает авторам никакой новой правды, тем более не дает им правду художественную. Напротив, вместо одной неправды, которую, вероятно, авторы спектакля хотели развенчать (и к позорному, как говорится, столбу!), ≈ сразу много мелких и крупных неправд. Хотя┘ Не знаю, хотели того или нет в Ханс-Отто-Театре: героиня спектакля у них ≈ неуравновешенная, скорее даже истеричная, не знает компромиссов. Она и не журналист вовсе, поскольку пафос всех ее выступлений один: «Я обвиняю┘» Согласитесь, описание ужасов войны, ее грязи ≈ вовсе не обязательно подразумевают признание правды и правоты противника. А у героини Риты Фельдмейер одно следует из другого.
В финале режиссер все-таки отступает от «документальной правды»: нужный ей Путин залезает на стол, сравнивает себя с Петром Великим, который построил Петербург, ≈ подобно ему, Путин тоже построит что-то великолепное, а именно небоскреб «Газпрома»: «Анна, я хотел тебе показать «Газпром»┘ «Газпром»┘ «Газпром»┘ «Газпром»┘ Я ≈ «Газпром»!..»
Документальный жанр ≈ штука хитрая: живой человек сам кузнец своего счастья, в пьесе ум и порядочность героя ≈ в руках автора аппликации, который склеивает цитаты из разных выступлений и интервью, выстраивая нужную ему логику характера и поступков. А поскольку речь о гибели всерьез, смерти настоящей, а не театральной, то выходит, что спектакль сделан людьми циничными, такими же, как тот несимпатичный сильно пьющий человек, которого в течение полутора часов театр выдавал за президента России.
Андреас Херрман: «Я даже специально переодеваю кольцо и часы на правую руку»
≈ Как вам в роли российского президента?
≈ Вы меня простите, но, по-моему, нельзя показывать людей, которые еще живы, в такой трагедии. Нельзя путать журналистику с театром. А наш спектакль имеет отношение больше к журналистике, чем к театру. Играя Путина, постоянно думаешь о границе между вымыслом и правдой...
≈ По-вашему, Путин может быть фигурой шекспировского театра?
≈ Чтобы ответить на этот вопрос, надо выйти из журналистики, для этого фигура Путина должна превратиться из реальной в театральную.
≈ Вам он был интересен психологически или нет, и хотели ли вы его хотя бы немного понять?
≈ Как актер, я хотел даже защитить эту фигуру. Не разнести его на чем свет стоит, а попытаться понять его ≈ через пластику, через цитаты из его выступлений. В том, как я его играю, я искал динамику, но я не хотел быть похожим на него. Хотя перед спектаклем я специально переодеваю кольцо и часы на правую руку... Вы не заметили? Даже странно. Я много смотрел телевизор и, кроме прочего, обратил, конечно, на это внимание и думал об этом... Но я придерживаюсь мнения, что эта история для театра непригодна, это не задача театра ≈ иллюстрировать государственного деятеля, причем любого государства. Этим должны заниматься политики, а не театр. Театр существует для того, чтобы раскрыть отношения между людьми, а не показывать политиков из соседних государств.
Роланд Кушенбух: «Я отношусь к Герхарду Шредеру
с большим уважением»
≈ Скажите, насколько вам был интересен Шредер?
≈ Это ≈ трудный вопрос, поскольку я играл исторических персонажей. Например, Гитлера. Но они все мертвы, а сейчас наш спектакль вступает в конфронтацию с живыми историческими личностями. Я отношусь к Шредеру с большим уважением, а в данном случае его очень легко оскорбить... Непросто играть. Вообще я немного побаиваюсь таких фигур ≈ уж слишком легко ошибиться. Как актер, я не хочу и даже не пытаюсь говорить, как он, жестикулировать, как он. Я играю Шредера, но без желания добиться полного отождествления. Я, конечно, интересуюсь политикой. Я читаю газеты и другие источники, например много рылся в интернете. Мои уши и глаза открыты. Хотя, честно говоря, как актер я гораздо больше знаю о том, что мы представили в пьесе. В спектакле мы характеризуем Шредера как человека, который способен на сделки. Он занимается бизнесом и заключает сделку с президентом Путиным, и тем самым он не так тонко показан с психологической точки зрения. Но я могу сказать личное мнение: многие политики любят быть вместе с Путиным.
≈ Если бы на спектакль пришел реальный Шредер или, боюсь сказать, реальный Путин, вы бы смогли играть?
≈ Если бы он пришел, я бы играл даже сильнее, поскольку я ему смог бы сказать: «Вот посмотри, Шредер, ты сейчас сидишь внизу, а я на сцене тебя играю».
≈ Я не знаю, как насчет Шредера, может быть, для немецкой публики ваша игра не кажется пародийной, но образ Путина показался мне почти карикатурой...
≈ Вы так думаете? Я не воспринимаю это как карикатуру. У нас не было намерения сделать карикатуру. Как вы знаете, почти все тексты в спектакле документальны. И наших героев мы хотели показать такими, какие они есть. Мы не хотели, чтобы это стало похоже на кабаре...
Дарья Гармоненко