Памятник одиночеству

Я ПРИЕХАЛ в Лондон в деньтраура по погибшим в Нью-Йорке.

Сойдя на Виктории с поезда ровно в 11.00, я оказался на картине Магритта: сотни людей застыли на платформе с поникшими головами. Вечером того же дня я пытался купить букет на свадьбу - но в лавках лишь разводили руками: все живые цветы в тот день легли к памятнику Рузвельта.

Да, по всем каналам обсуждалась проблема борьбы с терроризмом. Да, выступали политики, очевидцы и комментаторы. Да, целыми днями по ТВ крутилась страшная хроника.

Но.

Американцы, отмолившись за души погибших по CNN, на пороге храма проголосовали за полное уничтожение подозреваемых территорий. Более того: опрос населения показал, что средний житель Штатов - тот самый, который пять минут назад рыдал в прямом эфире, - готов закрыть глаза на невинные жертвы, которые возможны в ходе акции возмездия.

Другое дело Англия, действительно воспитанная в христианских категориях "добра и зла". Тут, наоборот, говорили о том, что любая месть противоречит христианской доктрине. Вопросы, как жить и, главное, как верить после Нью-Йорка, дискутировались на том же уровне, что и политика, и бизнес: по всем лондонским каналам, да еще с привлечением лидеров религиозных общин.

А это что-нибудь да значит.

Но вернемся в Лондон, о котором, собственно, и пойдет наша речь. Е-mail в Лондоне можно отправить из телефонной будки, но энтропия все равно сожрет этот город: только облака будут клубиться в его фантастическом небе, как на картинах у Тернера или Констебля.

Все остальное, что называется, - дело времени и погоды.

Погода - вот последний форпост англичан. Это она по-прежнему непредсказуема и вдохновенна. Это она, как у Шекспира, причудлива и беспардонна. Это здесь времена года меняются каждые пять минут, как сцены Уайльда. Это в Лондоне человек без зонтика - не человек, а нуль без палочки. Метеосводки в одной газетке печатаются под шапкой "Не пора ли делать ноги из страны?" - но лукавят, лукавят жители Лондона: погода - последнее, что у них осталось.

Лондон, однако, начинается раньше.

Однажды, например, со мной в самолете летела влюбленная пара. Один, помладше, был белобрысый и русский - стриженный бобриком. Другой, постарше, был белобрысый и англичанин - и тоже стриженный бобриком. В общем, со мной летели два педераста, стриженных одинаковым педерастическим бобриком.

И что же?

За сорок минут они высосали 0,7 Baily"s, а потом целовались и бегали, хихикая, в туалет. Всю дорогу они ругались, мирились, миловались и несколько раз засыпали в объятиях друг у друга. Полтора часа они потратили на то, чтобы выбрать галстук в Duty Free у стюарта (загоняли беднягу) - и этот галстук купили. В общем, из своей жизни, стриженной все тем же убогим бобриком, они сумели сделать шоу.

Как могли.

Это и есть Лондон - show must go on здесь любой ценой, так что в ход по бедности идет все: волосы, половая принадлежность, части тела, в общем, натура. Однажды я полночи провел в кабаках Сохо с парнишкой, который подсел ко мне на одной свадьбе, а ближе к утру оказалось, что я весь вечер пил с девушкой. И не просто с девушкой, а с девушкой, которая имеет на меня конкретные виды. Это потом оказалось, что она была лесбиянка, которая решила вернуться с моей помощью в традицию. Но каково было мне - заново идентифицировать человека? Не говоря уж обо всем остальном?

И это в порядке лондонских вещей.

В Лондоне - или, точнее, Вавилондоне - мешанина крови, секса и стиля, что называется, концептуальна, а не естественна, как в Штатах. Да и политика в отношении иммигрантов здесь довольно жесткая. Родина демократии принципиально принимает всех, причем коренное население выступает "за" в первую очередь. Однажды, например, я был свидетелем удивительной демонстрации. Несколько сотен респектабельного вида англичан выступали в поддержку неких китайцев, которых держали в карантине и никак не пускали в страну. "Shame on you!" - вежливо кричали аборигены в адрес какого-то парламентария. Полдня они мерзли с плакатами у парадного подъезда - а я смотрел на них из окна и пытался представить москвичей с лозунгами "Россия для китайцев (узбеков, сербов)".

Получалось плохо.

В общем, Лондон - не Москва. Это - город открытый: заходи, если сможешь, кто хочешь.

Но у этой монетки, как и положено, две стороны. Действительно, большая часть иммигрантов спасается в Лондоне от режимов на родине. Улицы пестрят улыбчивыми женщинами в мусульманских одеждах, а индусская чалма - самый распространенный в Лондоне головной убор.

В метро белый цвет лица - редкость.

Определить национальность соседа можно только по мобильному телефону, который трезвонит у него в кармане.

Только в двух из десяти случаев по этому телефону отвечают на английском.

Но Лондон (в отличие опять же от Штатов) моментально оказывает на приезжих цивилизующее воздействие. Через год арабы, африканцы, китайцы, мексиканцы, русские - кто угодно - становятся просто лондонцами. Теперь они - cool: знают цену себе и своему городу и несут это знание с дружелюбным достоинством. Дружелюбное достоинство витает в воздухе города и читается на их лицах.

И это, черт побери, приятно.

С другой стороны - английский язык. Мой добрый знакомец, выпускник того еще, классического

Кембриджа, сетовал как-то, что в лондонском языке размываются и исчезают нормы словоупотребления, правила и каноны синтаксиса и орфографии. Что из-за иммигрантов язык превратился в усредненную лингвистическую массу.

"И зачем, спрашивается, я столько лет учил его в Кембридже?"

Тоже энтропия.

Свобода совести, печати, собраний, исповеданий и т.д. - весь этот джентльменский набор спокойно, без американской истерики, реализован в Англии. И что же? Спецслужбы утверждают, что именно в этнических общинах Лондона зреют коварные замыслы против "прогрессивного человечества". Да что говорить - сводная сестра бен Ладена живет в Лондоне! И это - тоже английская политика.

Лондонское метро - это отдельная песня: не время оглашать ее полностью. Это действительно самое разветвленное метро в мире. Пытаясь противостоять энтропии, оно кустится, как шотландский шиповник, ежедневно переваривая миллионы разноцветных пассажиров. Состав улетает в тоннель, через две секунды оттуда мчится другой, а ты стоишь и думаешь: как они там разминулись? Страшное дело.

Естественно, долго так продолжаться не может, и в один прекрасный день система дает сбой. Тогда-то у входа на эскалатор и появляется дяденька в спецодежде. Одной рукой он прижимает к уху переговорное устройство, а другой пишет мелом на доске все новые и новые изменения маршрутов.

Стирает - и пишет. Стирает - и пишет. Стирает - и пишет.

Лондонцы и сами, как могут, противостоят энтропии. "В одном тазу" здесь не эвфемизм, а реальность - поэтому горожане послушны и отзывчивы, благодарны и внимательны.

Лондон - город огромный и, главное, разностильный. Немцы изрядно раздолбали его своими бомбежками, и англичане сделали из этого правильный вывод: не восстанавливать, а строить заново. Да, поначалу город пугает мешаниной стилей и эпох. Да, ночной колпак Святого Павла отражается в стеклах небоскреба, и с этим уже ничего не поделаешь. Да, викторианские домики лепятся к бетонным дебаркадерам, а пакгаузы заслоняют решетки классических парков. Но в этом и заключается смысл городской застройки. Несмотря на разностильность, город сохранил главное - естественность. Так что если нет у пустыря хозяина - будет стоять пустырь в центре города до скончания века. А если я купил бесхозный кусок набережной напротив Парламента, то уж будьте уверены, воткну здесь колесо обозрения до самого неба - или развешу белье и буду поплевывать в желтую воду огромной реки, запивая все это дело "Логовулином".

В общем, глядя на лондонское хозяйство, я понимал, что в Москве, в свое время еще как раздолбанной, нужно делать примерно то же самое.

Не клонировать, а пустить на самотек.

Не реконструировать, а строить наново.

Город - это ведь существо живое: само разберется, каким ему быть. Лишь бы не мешали.

Ну а мое любимое сооружение - это заброшенная теплоэлектростанция сразу за Темзой: символ, если хотите, Лондона. Ее хорошо разглядывать из окна электрички, которая отходит с Виктории в сторону Орпингтона. Вам она, впрочем, должна быть знакома. Помните обложку пластинки "Animals" Пинк Флойда? Она самая - и собор, и мечеть, и ангар, и Тейт Модерн - все сразу, поскольку все - в будущем и они, лондонцы, еще не определились.

Это и есть - Лондон: самый энтропийный город, который все равно продолжает бороться против средней температуры в своей незамкнутой системе. Да, поезда все чаще сходят с путей, а маршруты меняются каждую минуту - но еще далеко до конца. Хотя бы потому, что огромная теплоэлектростанция все еще пустует.

Лондон - это город больших пространств, но Лондон - город огромных одиночеств. Собственно, это и значит "быть лондонцем": иметь право и вкус к своему одиночеству даже в час пик на станции "Пиккадили Серкус".

Поэтому один из моих любимых памятников в Лондоне - это памятник одиночеству. Он стоит на платформе наземной станции "Брикстон". Это бронзовый человек в натуральную величину, обычный горожанин с рюкзачком, который прислонился к решетке в ожидании поезда. Напротив него на платформе стоит другой памятник - это бронзовая девушка с пакетами из супермаркета, которая тоже ждет своего состава.

Так и стоят они на платформе - английский рабочий и колхозница, лондонский Веничка и его белоглазая дьяволица: навсегда разделенные рельсами.

Какого поезда они дожидаются?

Сколько времени простоят, глядя друг другу в глаза?

"Вы не один", бежит рекламная строка, и, глядя на два силуэта в лондонских сумерках, я понимаю, что это - правда.