В культуре: Сверхчеловек нам поможет

Немощного певца Заратустры мать и сестра моют в ванне в четыре руки. И этот человек – Ницше?!
Фото с сайта www.meyerhold.ru

К концу недели культурная жизнь кое-как выпуталась из кинематографических страстей. Не скажу – успокоилась. Ну разве на время – Никита Михалков, это ясно, так легко с оппонентами не расстанется и теперь уже, боюсь, никогда Марлен Мартынович Хуциев не завершит своего кинодолгостроя – фильм о Чехове и Толстом, по собственному сценарию или даже пьесе: до того как начать работу над фильмом, Хуциев начинал ставить эту пьесу в театре с Филозовым и Глузским в главных ролях... Появилась возможность отрешиться от будничных забот, чего требовал спектакль, привезенный на два дня в Москву: «Заратустра» Кристиана Люпы, который сыграли в Москве в пятницу и в субботу в Центре имени Вс.Мейерхольда, длится пять часов и, конечно, требует сосредоточенного внимания. Тексты, правда, не только одного Ницше, вываливаются на головы зрителей большими периодами, и нужно усилие, чтобы не отринуть от себя эти потоки философской «болтовни» и увидеть смысл в этих спорах и в метаниях героя. Люпа когда-то сочинил манифест зависшего театра, что можно понять и как театр очень медленный, где идеи недопроявлены, во всяком случае не выражены коротко, а неторопливые передвижения актеров важны в процессе переваривания только что сказанных слов.

Вот и первое «кстати»: если бы не вся эта чехарда в Доме кино с заявлениями Никиты Михалкова о том, что он готов уступить свое кресло, да только – читалось между строк – кто еще в нынешней ситуации сумеет справиться со всеми проблемами, можно было бы сказать, что споры о сверхчеловеке остались в далеком прошлом. Что, мол, не Бог умер, а Ницше с его поэтическими фантазиями. Нет, не умер. И потому одна из самых сильных сцен в спектакле Люпы – диалог Заратустры с Последним Папой Римским, который у режиссера-поляка и склоненной набок головой, и всей своей малоподвижностью схож с Иоанном Павлом Вторым. Мизансцена – опять же для Польши, и глубоко католической и пронизанной непреходящей любовью к Каролю Войтыле – почти непотребная: какими-то трубочками, проводками Папа соединен с лежащим за его спиной в каком-то аквариуме с жидкостью стариком, со стигматами на ногах и руках... Как быть Папе, если – Заратустра и Фриц это знают! – Бог умер?.. Остается одно: стать последним Папой.

Третья часть или третья глава в этом спектакле может быть названа послесловием к двум предыдущим – это рассказ о самом Ницше, заглядывающем под юбку к сестре с любопытством юного натуралиста, как – с некоторой опаской и одновременным интересом – впервые высовывают нос за родную калитку, со своего двора, где все знакомо, а там – там всё манит неизвестностью и обещает приключения. Именно так выглядит певец Заратустры: слабый, больной, которого мать и сестра раздевают, сажают в ванну, предварительно заливая туда воды, и моют в четыре руки, как чуть позже – играют на фортепьяно. И этот человек – Ницше?! Который первый осмелился сказать, что Бог умер, который сказал о сверхчеловеке и сам наверняка воображал, что он и есть сверхчеловек, который придет на смену Богу, отменит простых людей, которые на фоне сверхчеловека покажутся недолюдьми, букашками, человеческим материалом?! Где он и где Заратустра?!

Когда зрители входят в зал и еще не все сели, вдруг раздается первый вопль героя, первого Заратустры. И тут выясняется, что и женщина с сумкой, и полноватый дядя в очках, которые сперва замерли, а затем стали задавать невинные – зрительские, то есть самые естественные вопросы, – они все «в заговоре», все – актеры. Так режиссер обосновывает появление и слов, и всех последующих событий (слов в спектакле, думается, все же больше).

Не знаю, как у них в Польше – говорят, и в Кракове спектакль играют раз в год по обещанию, а у нас, в России, трудно представить режиссера, который бы поверил в готовность публики не то что выслушать так много слов – просто высидеть пять часов, когда больше говорят, чем что-то делают на сцене. Для пяти-то часов, проведенных в театре, два голых мужика и одно «задрапированное» групповое соитие – для требовательного современного зрителя это почти ничто. А вот ведь – сидят, слушают. Правда, одна пара довольно шумно покинула зал в начале и еще двое – не дождавшись конца, минут за десять до финала. Остальные аплодировали долго, никак не отпуская актеров. Как будто с ними заодно с авансцены уйдут и все слова, вроде бы из истории литературы, а вот, выясняется, и нашей жизни не чуждые.