Грустная морщинка на чулке

Синьора с подсолнухами, вы прекрасны! Поль Гоген. Рыжеволосая женщина и подсолнухи. 1890. Институт искусств Чикаго, США

Череп со стразами

В трамвай вплывает обладательница могучего, неоглядного корпуса – дама почтенных лет и многих печалей: большой, унылый нос оттягивает крупную голову книзу, на лице заботы долгих дней, скептическая складка у губ. На даме кокетливая ветровка с капюшоном, снабженным розоватыми заячьими ушами. Уши грустно обрамляют носатое лицо с волевым подбородком, делая даму похожей на пожилого зайца из мультфильма «Пиф-паф, ой-ой-ой!».

Старенькая мама и ее взрослая дочка едут, вероятно, из храма: длинные юбки в пол, волосы убраны под белесые платочки. Дочь заботливо поддерживает родительницу на крутых трамвайных поворотах. Подернутая старческой патиной мама в ветхой белоснежной блузке. Могучую дочкину грудь обтягивает футболка с решительным вырезом, на футболке выразительный принт: украшенный стразами розовый череп кокетливо курит пахитоску. Крестик на золотой цепочке вынырнул наружу, угодил черепу в правый глаз, да так там и замер.

Подмигивая круглым глазом

В аптеке у соседнего с нашим окошка могучий пожилой батюшка в рясе уточняет дозировку лекарства. Петя, с круглыми от удивления глазами:

– Мама, смотри, священник! В аптеке!

– Что же тебя удивляет? Священники не живут вместе с нами на земле, не болеют и не ходят в аптеки?

– Нет, конечно, я так не думаю. Просто в форме не ходят. Снимают форму и тогда идут в аптеку.

– Надо говорить «облачение». У священников облачение, форма у военных. Еще форма у школьников.

И неожиданно для самой себя добавляю:

– Они тоже что-то вроде военных – себе не принадлежат.

Батюшка оборачивается и подмигивает нам круглым, веселым глазом. Петя окончательно сражен – священники не только ходят в аптеки, они еще и подмигивают.

Пойду и упьюсь

Второй этаж, книжный магазин.

– Добрый день! Та-ак, две книжечки у вас. Карта социальная, карта скидочная?

– Социальная.

– Извините, родительская социальная у нас не действует.

– (Упавшим голосом.) А какая действует?

– Пенсионная социальная.

(Значит, вот как я выгляжу?! Значит, вот оно что! Значит, все думают, будто я уже на пенсии?! О, горе мое, горе-злосчастье! День пропал, ничего не хочу, пойду, забьюсь куда-нибудь в уголок, упьюсь жалостью к себе.)

Первый этаж. Аптека.

– Здравствуйте, у вас есть трататализин?

– Здравствуйте, вам какую форму?

– А какие бывают формы?

– Просто трататализин и трататализинпренатал, для беременных.

– Нет, что вы, зачем мне для беременных, дайте обычный.

– Женщина, откуда я могу знать, беременная вы или не беременная?! Правильно, ниоткуда. С вас 300 рублей.

(Беременная – значит, пока еще не похожа на пенсионерку, беременные пенсионерки редки. Ура, значит, можно пока не упиваться! Впрочем, нашла чему радоваться – такая толстая, что уже принимают за беременную. Нет, все же пойду. Пойду и упьюсь.)

Тяжела ты, доля женская...

Весы – враг человека

Утром встала на весы, зажмурилась. Открыла глаза – вздохнула с облегчением: все оказалось не так скверно, как казалось.

По этому случаю, проходя мимо кондитерской, на радостях купила вафельный торт.

Пошла потом к доктору и еще раз вздохнула с облегчением: доктор меня похвалил, обнадежил. А я тогда, опять же на радостях, похвалила себя: усердно лечусь, одеваюсь по погоде, стараюсь не простужаться, ноги держу в тепле и сухости.

Матушка моя говорила:

– Ты даже если окажешься в засушливой пустыне и там будет одна-единственная грязная лужа, обязательно в нее наступишь.

Вчера ведь не было дождя в Москве? Не было. И луж не было.

Хотя нет – одна все-таки была и это была моя персональная лужа. Мы встретились, и я сразу же, как только обтекла, пошла обратно в больничный корпус, купила в киоске носки для одиноких пациентов, которых некому навестить, и переоделась в сухое. Иду, улыбаюсь. Хвалю себя за находчивость. И едет такая пузатая поливалка. Поливает все вокруг: и тротуар, и мостовую. А когда человек идет, то сразу прекращает поливать. За редким исключением. Угадайте, каким.

Стою я, значит, в новых мокрых носках, руки в боки, думаю, еще немного посмеяться или уже пора заплакать, а водитель вывесился по пояс из своей поливалки и оправдывается:

– Извини, дорогая, я тебя не заметил.

Не заметил он меня! Несмотря на мой довольный вид и новые носки.

Вернулась, прошла через фойе, оставляя мокрые следы, к больничному киоску. Охранник вышел из-за своей конторки и пристально мне вслед смотрит. Прямо спиной чувствую, хочет задать какой-то вопрос, но не может сформулировать. Купила новые черные мужские носки (белые женские я приобрела в предыдущей серии, и они оказались последними), переоделась.

Иду и ругаю себя на чем свет стоит клушей и курицей.

И никто больше меня за весь день не облил. И в лужу больше не наступила. И торт я не съела целиком на радостях, а отнесла бабушке с дедушкой.

Тут в конце точно должна быть какая-то мораль вроде «поменьше гордись собой, побольше гляди по сторонам».

И под ноги тоже смотри – хотя бы боковым зрением.

P.S. Весы вообще враг человека, надо их запретить!

Я тут недавно в одной аптеке видела говорящие весы. Дяденька в них опустил какой-то жетон, весы долго что-то бормотали, а потом как завопят про неидеальное соотношение веса и роста.

И тишина. Все головы повернули и глядят молча, как в фильме ужасов или в страшном сне, когда бал какой-нибудь или высокое собрание, а ты вдруг входишь без панталон. И все головы повернули и смотрят.

Синьора с подсолнухами

Веселая пешеходная московская улица с множеством летних кафе: за цветочными перегородками сидят перед экранами неторопливые болельщики, мимо спешит истомленное летней жарой будничное народонаселение.

Впереди небодро движется к метро миниатюрная молодая женщина с букетом подсолнухов и скрипичным футляром за спиной: слишком темные для прекрасного летнего дня чулки на щиколотке стекают в грустные складки (французы говорят, лучше три морщинки на лице, чем одна на чулке). Разноцветные гортензии, развеселые болельщики – мимо, мимо, двум мирам никак не пересечься: тут шипучие пузырьки в круглой пивной кружке в виде мяча, там дети проголодались в далеком спальном районе, ждут, когда с работы явится хрупкая женщина со скрипичным футляром.

Смуглый, кудрявый человек что-то кричит маленькой женщине вслед, расписанный синеватыми татуировками смуглый лысый человек тут же переводит на ломаный русский:

– Синьора с подсолнухами! Да-да! Вы-вы! Вы очень красивая! Красивей вас мой друг никого тут не встретил!

Подсолнухи поднимают головы. Грустная морщинка на чулке преобразуется в элегантную драпировку. Спинка под скрипкой выпрямляется и приобретает упругость – два разных мира встретились – пусть даже на минутку.

Куда бежит белая лошадь?

Что-то надвигается: на небе готовится переворот – темное облако хочет захватить и уничтожить синие прогалины. Душно. Тело здесь: вот оно – шагает в магазин. Мозг где-то там: требует кислорода. Нет кислорода. Мысли, как сонные рыбы, плавают в просторной черепной коробке.

У магазина привязаны черная собачка и белая лошадь. Собачка душой и телом ждет. Лошадь, кажется, ничего не ждет: лениво жует чахлый цветок из бетонной тумбы. Прохожу мимо, иду в молочный отдел. На полпути лошадь как посторонний в городе объект достигает мозга и начинает вести подрывную работу: а была ли вообще лошадь на сонной улице почти в самом центре Москвы? А вдруг это галлюцинация на почве жары? А не пора ли мне к специалисту узкого профиля?

Кладу творожок на место. Выглядываю из магазина: лошади нет, собака на месте. Цветок тоже на месте. Вон оно как.

В замешательстве возвращаюсь за творожком. В замешательстве выхожу из магазина. Перехожу дорогу – какое облегчение: вон она, белая лошадь, черешню покупает.

То есть не лошадь покупает черешню: хозяйка лошади стоит у ларька и покупает черешню. А лошадь смирно стоит рядом и пахнет лошадью. Привидения не пахнут. Лошадь не похожа на привидение. Из ларька высовывается рука в перстнях и протягивает лошади морковку. Лошадь деликатно жует подарок. Привидения не любят морковки. Они любят, чтобы было темно и сыро.

На небе темная туча окончательно победила синие лоскуты, распухла и разразилась громкими ругательствами.

– Сейчас будет дождь, – говорит хозяйка лошади.

Мы с лошадью киваем головами.

Туча пухнет и громко ворчит.

Дождь. Я бегу к подъезду. А куда бежит белая лошадь? Где она укрывается от дождя?