Аккумулятор пространства

Скорость передвижения в пространстве изменяет и восприятие самого пространства. Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

Сегодня уже вряд ли кого-нибудь можно удивить констатацией очевидного факта: сетевая парадигма (Сеть) становится фактором естественного, точнее – интеллектуального, отбора – и стран, и хозяйствующих субъектов, и индивидуумов. Но остается самый загадочный вопрос – что делает ту или иную сеть жизнеспособной, превращая ее в глобальную инфраструктуру (Интернет) или, наоборот, низводя до уровня локального «недоразумения»? Другими словами, что придает сетям, если можно так сказать, феноменологическую легитимность?

Существует вполне объяснимый соблазн любые артефакты материальной и информационной сферы жизни человека объявить точкой кристаллизации, из которой разовьется та или иная сеть. Тем более это соблазнительно в эпоху, когда многие из этих артефактов уже чуть ли не официально рассматриваются как индексы и символы глобального общества.

Хороший пример – глобальная сеть ресторанов быстрого питания McDonalds, ставшая «красной тряпкой» для антиглобалистов. Однако изъятие этого элемента ничего не меняет в структуре социума: очень легко себе представить мир без ресторанов McDonalds. Что действительно образует новые техносоциальные устойчивые структуры, так это сам принцип быстрого питания (fast food). Вот без него мир уже труднопредставим! Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть статистику заболеваний, связанных с избыточным весом.

Исследование Университета Иллинойса в Чикаго показало, что ожирение сокращает срок жизни человека на 2–5 лет. Эксперты считают, что эпидемия «тучности» непосредственно связана с распространением ресторанов fast food. По данным, которые приводились на конференции Международной ассоциации сельскохозяйственных экономистов в Австралии (2006 год), число жителей планеты, страдающих ожирением, превысило число тех, кто недоедает. Сейчас избыточным весом или ожирением страдает более миллиарда жителей планеты, в то же время систематически недоедающих в мире насчитывается около 800 млн.

Изъятие же таких артефактов, как шариковая ручка (изобретена в 1930-х годах венгерским журналистом Ласло Биро) или канцелярская скрепка (изобретена норвежским математиком Иоганном Ваалером в 1899 году), повлечет такое потрясение социальных сетей, которое можно было бы сравнить, пожалуй, только со знаменитой проблемой «Ошибка 2000» (ожидавшийся сбой автоматического распознавания даты в компьютерных программах при переходе с обозначения года 1999 на 2000).

Именно способность порождать сетевые структуры и есть тот самый признак, отличающий эффективный, в смысле социального проектирования, гаджет или семиотический фантом от миллионов и миллиардов материальных и информационных следов, остающихся как бы невоспринимаемыми социумом. Таких вещей-объектов, создающих сетевые структуры (массовую «ритуальную» активность, «бессубъектное сообщество», «молекулярное» (балансирующее, консенсусное) устройство как внутренней, так и внешней политики») достаточно много. Но они все-таки вполне счетны…

«В конечном счете, – приходит к выводу, анализируя закономерности развития такого рода сетевых структур, немецкий социолог Рогер Хойслинг, – всякое формирование чего-либо на сетевом уровне можно возвести к импульсам/вмешательствам. Сети пластичны! Виртуозность при содействии их формированию может появиться лишь в случаях, если при формировании сетей мы будем вести себя активно. Ведь правила формирования сети могут узнаваться только методом проб и ошибок».

Тут не до баловства со всякими технологическими штуковинами-гаджетами типа беспроводного широкополосного Интернета – надо выживать. Фото Reuters

В России традиционно главными сетеобразующими артефактами были природные условия и законотворческая деятельность государства. Отсюда – пресловутая «общинность», которая вроде бы имманентно присуща населению, проживающему на этих незаметно перетекающих одна в другую великих равнинах – Русская, Туранская, Западно-Сибирская: стихиям геологического (даже космологического) масштаба невозможно противостоять в одиночку… Пространство как артефакт (как гаджет, если угодно) формирует семиотическое поле.

Мало того, за счет возникновения обратных связей (feedback) само пространство, вернее, образ пространства, становится семиотическим фантомом, который воспроизводится с удивительной устойчивостью. Этот процесс и порождает то сетевое семиотическое поле, которое называется «Россия». По мнению отечественного географа и культуролога Дмитрия Замятина, наиболее важная особенность развития этого пространства «состоит в формировании и развитии российского пространства как своего рода «ментального продукта», являющегося в известном смысле знаково-символической конвенцией господствовавших в российских сообществах социальных групп и их дискурсов».

Таким образом, Россия – это некий аккумулятор пространства и одновременно фабрика по его производству. Тут не до баловства со всякими технологическими штуковинами-гаджетами типа беспроводного широкополосного Интернета или оральных контрацептивов (многие исследователи, кстати, считают, что именно это изобретение привело в итоге к тому, что называется «Парижская революция 1968 года»). Люди, живущие на этом гигантском поле пологого рельефа, абсолютно поглощены серьезным делом – обслуживанием семиотического фантома «Россия». Это может выражаться, например, в совершенно официальном госзаказе академической науке – разработать «национальную идею».

Западные сообщества всегда стремились освободиться от влияния сетеобразующих артефактов «низкого уровня» (факторы окружающей среды, волюнтаризм чиновников). В итоге подстриженное, чисто выметенное и «вылизанное», пронизанное всеми возможными инфраструктурными коммуникациями пространство Запада давно уже перестало восприниматься аборигенным населением как внешняя среда. Скорее это весьма функциональная форма одежды западного человека эпохи modernity. Некое предельное расширение физиологического пространства человека. В Западной Европе, например, территорий, которые не затронула хозяйственная деятельность человека, осталось меньше 3% от общей площади (в основном – в Скандинавии). В России таких ландшафтов – 60–70% (правда, все они тоже находятся на Севере).

У нас в стране до сих пор еще остается более чем актуальной задача – взять и слепить из пространства, понятого как «ментальный продукт», нечто более или менее соразмерное человеку. А пока этого не произошло, индивиды существуют здесь, как бы опровергая саму возможность антропного принципа: окружающее пространство делает все, чтобы даже их след в нем простыл. Нынешняя критическая волна рождественских морозов и грядущая – крещенских – хорошее напоминание об этом.

Здесь не человек проектирует пространство, а пространство – человека. Тот же Дмитрий Замятин верно подметил, что в отношении современного геополитического устройства России даже «федерализм можно определить как геоидеологию крупных или масштабных пространств, стремящихся к своей самоорганизации или самоструктурированию… географические образы регионов в данном случае есть лишь инструмент федералистского «пространствоустроения».

Бесполезно пытаться увернуться от этого семиотического фантома, ведь мы сами его и создаем. Что можно сделать в целях сознательного социального проектирования в таких условиях – попытаться переопределить этот семиотический фантом именно как сетеобразующий метагаджет. Переопределить именно в своем сознании. Тогда и гаджеты помельче, задающие новые локальные социальные сети, будут с легкостью внедряться в богатую русскую почву. Тогда и люди, проживающие под сенью семиотического фантома «Россия», оторвутся наконец-то от бесконечного строительства светлого будущего и займутся предсказанием настоящего времени.