Чашкой об стену. Как я участвовал в поэтическом слэме и что из этого вышло

Чем можно «взять» поэтическую публику?..

Поэт Андрей Родионов предложил мне принять участие в слэме, который будет проходить в клубе «Жесть». Что же, думаю, в клубе с таким жестким названием должно быть прикольно. А что такое этот самый слэм, на месте узнаю. И я согласился. Правда, не удержался, дома залез в Интернет и выудил из него такую информацию. Слэм в середине 80-х годов придумал чикагский поэт Марк Келли Смит. Суть этого ристалища заключается в том, что жюри, случайным образом набранное из публики, оценивает по пятибалльной системе выступления поэтов. При этом каждому выставляются по две оценки: за содержание текста и за артистизм исполнения. В результате определяется победитель, который забирает призовую сумму баксов.

Ну, что же, думаю, опыт у меня есть. Во время безумной по энергетике перестройки, когда в Москве все бурлило, поучаствовал в поэтических вечерах, например, в театре МГУ, которые собирали до тысячи взвинченных слушателей. Прекрасно помню, как они зажигались от пары точных строчек, как зал превращался в единое существо, ахающее, взрывающееся смехом, не щадящее ладоней своих. Помню, как эта ажитация передается читающему и как они заводят друг друга – тысячезевое чудовище-зал и стоящий у микрофона выступающий. В общем, чистая наркомания без какой бы то ни было разрушающей организм химии.

С той поры градус эстетических переживаний в столице, естественно, понизился. Но и с этой, сегодняшней публикой вполне можно работать. А для этого необходимо выбрать адекватный моему почти почтенному возрасту и, увы, расширившейся комплекции сценический образ. Что же, думаю, предстать безумцем, опасным безумцем, от которого можно ожидать любых неожиданностей, это в клубе «Жесть» будет в самый раз. Поэтому к подборке стихов соответствующего содержания необходимо присовокупить и должный костюм. Таковой у меня был: майка ядовитого желтого цвета с литографией XIX века, на которой изображена психически больная, прогнувшаяся назад буквой Г. А сверху надпись: «Умственные эпидемии».

В назначенный день облачился и поехал. Правда, перед этим у меня была назначена одна встреча у конного памятника Юрию Долгорукому. По поводу принять–передать и разъехаться. И назначена она была на крайне неудобное время – до начала слэма оставалось почти два часа. Вот товарищ мой и посоветовал пойти в малый Манеж, где идет выставка «Дары вождям».

Прихожу, покупаю билет, подхожу к гардеробу, расстегиваю молнию на куртке… И вспоминаю, что под курткой ничего, кроме сценического костюма, на мне нет. И что, раздевшись, я буду бродить по залу этаким ходячим экспонатом, этаким точным комментарием к экспозиции «Дары вождям» – «Умственные эпидемии»! Ну а поскольку народ в зале сильно ностальгирующий по советскому великолепию, то людей в черных пиджаках мой вид будет сильно травмировать.

Но собрал волю в кулак, сконцентрировался на арии из ныне забытой оперетты – «да, я шут, я циркач, так что же, пусть зовут так меня вельможи!» и начал осматривать параноидальные подношения народов мира Сталину, Хрущеву, Брежневу и Горбачеву. Ковры, карабины, сабли, действующие макеты экскаваторов, шкатулки, национальные костюмы, шахматы, ювелирка, чеканка, финифть, палех, гжель… Все это произвело на меня тягостное впечатление – создалось ощущение, что попал на раскопки неведомой языческой цивилизации. И вдруг – маленькое обручальное колечко, которое работница уральского комбината сняла с пальца и подарила товарищу Сталину на 70-летие. Я даже всплакнул немного.

Впрочем, плакал не я один. В выгородке крутили киноленту с каким-то сталинским съездом партии. С высокой трибуны Долорес Ибаррури говорила что-то пламенное. На экран глядели шестеро 17-летних юношей и девушек, и сладкие слезы струились по их нежным ланитам. Умственные эпидемии – forever!

В «Жести», естественно, была совсем другая молодежь. И тоже аномальная для данного заведения – слишком пугливая.

Поэты, коим я по возрасту приходился как минимум отцом, пришли со своими группами поддержки, которые создавали нелепый ажиотаж, что называется, на ровном месте. И лишь я был один как перст. Андрей Родионов, который играл роль рефери, очевидно, желая мне немного подсобить, выбрал в жюри (большинство членов коего представляло чьи-то интересы) какую-то 45-летнюю даму. Видимо, он думал, что она моя жена. Оказалось, что она чья-то мать. И именно она более всех меня возненавидела за один особо циничный стих.

Ристалище, в котором каждому было отведено по три минуты, началось. Поэты были разными. От откровенных дилетантов, рифмующих свои «уникальные» переживания по любым, в основном любовно-чувственным, поводам. До вполне не только талантливых, но и профессиональных особей как мужского, так и женского пола – человека четыре. Рядом со мной перешептывались по поводу некоего Чемоданова, который щас как выйдет, как зажжет, как всех уроет! Что же, думаю, вначале я зажигать буду, поскольку моя фамилия по алфавиту раньше идет.

В общем, вышел. Под недоуменные взгляды публики и три кислых хлопка: это что еще за реликт такой выискался? То есть появился дополнительный стимул выдать им чистую энергию, пусть знают, что были люди в наше время, не то что нынешнее племя – богатыри, не вы! Читаю «Если птице отрезать крылья». Начинаю заводиться, драйв ловить. Читаю ремейк текста Розанова: «Глянешь на русского человека острым глазком…» Ощущаю, что зал заводится. Далее идет совершенно садистский текст, по окончании которого «не моя жена – чья-то мать» всем своим видом и некоторыми междометиями демонстрирует отвращение. Однако она находится в явном меньшинстве. Зал уже мой.

...Гениальными стихами? Безумной энергетикой? Фото Екатерины Богдановой

И вот два последних текста, парных.

Бросил в пруд камень.

Круги не пошли.

Пора к психиатру.

И второй:

Бросил в пруд камень

и написал стихотворение 

про то,

как бросил в пруд камень,

и написал стихотворение 

про то,

как бросил в пруд камень,

и написал стихотворение 

про то,

как бросил в пруд камень…

Это «у попа была собака, он ее любил…» повторяется долго, пока не надоест. И в конце идет: «И круги пошли по воде!»

И вот я накручиваю эту незатейливую конструкцию аки Джимми Моррисон, совершаю колебательные телодвижения, гипнотизирую. Зал затаился и ждет, что сейчас будет нечто ужасное, что может выкинуть безумец в такой майке?

Беру чашку и на «бросил в пруд камень» швыряю ее в противоположную стену. И хоть перед этим я намеревался лишь обозначить бросок, но, поскольку ломовой драйв был, сдержать себя не смог. Удар получился мощный, мелкие осколки разлетелись в радиусе трех метров. (При этом никто не был не только ранен, но и поцарапан.) Три секунды царила мертвая тишина – это был шок. И выкрик «Круги пошли по воде» никто не только не понял, но, думаю, и не услышал. Первыми очнулись группы поддержки моих соперников: «Хулиган! Дисквалифицировать его!» Потом начали выставлять оценки, и результат был ожидаемым и лестным для меня: два человека поставили по две пятерки, все остальные – единицы. Настоящее искусство должно восприниматься именно так – одни от него тащутся, другие ненавидят. Тут же другая половина зала начала свистеть: «Уроды! Засудили!» В общем, получился отменный эстетический скандал. Понятно, что 100-долларовую бумажку я не выиграл. Но что она в сравнении с убедительной внутренней победой, которую я одержал? Чуткий Чемоданов это понял. И, выступая вслед за мной, он был тих и вял, поскольку был сломлен и деморализован.