Всё – ничего! О старом новом парадоксе российской действительности

Новый год – не самый экзотический зимний праздник для русских. Фото Reuters

Пора уже, ядрена мать,

Умом Россию понимать!

Игорь Губерман

Нам нравится быть загадочными. Да что греха таить, мы и правда тут у нас, в России, сотканы из загадок.

Вот сегодняшний, например, праздник – старый Новый год. Диковинный такой день. Человеку стороннему и не объяснишь, в чем прикол. Казалось бы, теперь не до застолий. Новый год мы уже отыграли и не раз повторили, все выпито и съедено, и тоже не раз. Праздники наконец закончились, побаловав и измотав: и вот она здесь, сейчас, настоящая взрослая жизнь, сухая и трудная, и впереди только скучные будни длиною в год. И самое время взять ноги в руки, а руки в зубы и приступить к своим непосредственным обязанностям. Но не на тех напали: у нас опять праздник. И ничего, что не выходной. Так даже интереснее. Ну не может у нас быть все так правильно и степенно, как диктует официальный календарь. И пусть весь мир считает, что старое новым быть не может, да и новое старым как-то тоже. Только не у нас. У нас все наоборот, и это нас особенно радует. Поэтому старый Новый год существует уже несколько десятилетий и почитается из года в год. Такая у нас традиция.

Наша традиция – она вообще песня особая, как ни у кого больше. Потому что на первый взгляд и нет у нас никакой традиции вовсе. Ведь если взглянуть на столетия российской истории, мы только и делаем, что страстно ломаем старое и вдохновенно строим новый мир. Чтобы, так и не успев его достроить, с началом новой эпохи опять-таки от души сломать. Реформы сменяются реакциями, причем в период реформ мы ненавидим реакцию, а в период реакции, наоборот – реформы. Искренне так ненавидим, от всей души, без всякой игры и кокетства. Мы то открываем границы с миром, то закрываем их. И тоже каждый раз от всей души. Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Не успевая оплакать, пускаемся на новые подвиги. Эпохи становятся все короче и короче, бег времени ускоряется, а тенденция остается той же. Мы то и дело переписываем историю. Переворачиваем концепции на зеркально противоположные, включаем параграфы, исключаем параграфы. Создаем много разных учебников, чтобы отразить разнообразие взглядов. Пишем один-единственный, потому что история-то у нас, братцы, одна.

И где же тогда наша традиция? Да как раз в ломке этой самой традиции! Таков он, наш лонгитюд (лонгитюдное исследование – научный метод, применяемый в социологии и психологии, в котором изучается одна и та же группа объектов в течение времени, за которое эти объекты успевают существенным образом поменять какие-либо свои значимые признаки) и удивительный исторический парадокс.

Так что многое, многое у нас вверх тормашками. И главное – нам оно именно таким и нравится. Например, весь христианский мир начинает зимние праздники с Рождества, а заканчивает Новым годом. А мы – наоборот. Сначала мы чревоугодничаем, взрываем шутихи, распиваем и распеваем – и все это в самые тихие, по идее, дни поста. А потом, когда чувствуем себя вконец уставшими и пресыщенными, отмечаем Рождество. В этом – тоже наш парадокс. Теперь парадокс веры. Ведь в глубине души мы знаем, что, только нагрешивши, можно всем сердцем прийти к Богу. «Вымажемся и покаемся», – сформулировал эту формулу Мераб Мамардашвили. Да разве не об этом наша великая русская литература? Раскольников с Сонечкой Мармеладовой вряд ли смогли бы столь горячо и проникновенно читать Евангелие, не будь они идейным убийцей и проституткой. Точно так же и Нехлюдов в «Воскресении» у Толстого: не соблазни он когда-то Катюшу Маслову, разве прошел бы он свой трудный путь духовного обретения?

Вся эта парадоксальность, пожалуй, главная радость в сложной палитре русского национального чувства. Поэтому так охотно мы множим в соцсетях самые разные доказательства своей загадочности. Языковые в том числе. Как это, например, обросшее миллионами лайков:

«– Есть пить?

– Пить есть, а есть нет».

Наши мастера могут подковать даже блоху, и неважно, что скакать она потом уже не сможет. Кадр из мультфильма «Левша», 1964

И тут тоже скрытый парадокс, оксюморон. Ведь у нас-то часто бывает наоборот. Есть-то есть, а вот пить порой не хватает. Например, у Довлатова: «Как обычно, не хватило спиртного, и, как всегда, я предвидел это заранее. А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!»

Или есть в русском языке такое волшебное словечко – «ничего». Отто фон Бисмарк, неплохо знавший русский язык, признавался, что восхищен этим словом. И охотно употреблял его в своих немецких письмах. Германского канцлера покорило богатство его нюансов. От умиротворяюще-позитивного: «Как живете, караси? – Ничего себе, мерси». До совершенно негативного, полного отрицания, пустоты, небытия, нежити «ничегошеньки-ничего».

Нюансы. Да из них вообще соткан русский язык. Ничего невозможно понять, не учитывая контекста. И поэтому он постоянно дарит нам новые загадки и парадоксы. Точно так же контекстуальны и парадоксальны и говорящие на нем люди. СrazyRussian, «сумасшедшие русские» – для нас это не фраза, а именины сердца, бальзам на душу.

Ну да, мы сумасшедшие, ура! Есть в нас эта особая удаль. Нам нравится быть странными. Такая у нас страна. И не случайно даже сами слова «страна» и «странный» – однокоренные. Вся эта чудаковатость заложена в нашем национальном мифе. Глубоко-глубоко, где-то на самом дне самого бездонного колодца. Наверняка с живой и мертвой водой. Вперемешку. И тоска у нас – в веселье. А удаль – в лени. И за дремотой у нас – тайна, «и в тайне почивает Русь».

Мы можем так подковать блоху, чтобы весь мир удивить. И пусть она больше скакать не сможет, в этом тоже наш парадокс.

Или еще одна загадка, из последних: чем хуже экономическая ситуация в стране, тем больше мы ею, страной, гордимся. Тоже не исследованный пока нонсенс. Но мы ведь и не хотим свои загадки исследовать. Ведь тогда общим аршином мерить придется. И вся таинственность – в тартарары.

А нам нравится, когда нас не понимают. Почему? Может быть, потому что мы сами себя не очень-то понимаем. И тогда в этой нашей непостижимости и устанавливается какая-то особая связка с миром.

Хотя в каждом перевертыше обычно заложен важный смысл. Как заметил Гилберт Честертон, парадокс – это истина вверх тормашками, которая пытается привлечь ваше внимание.

Что именно пытается привлечь внимание в нас самих этой нашей парадоксальностью? Мы пока не знаем. Пока нам нравится просто быть загадочными – и всё.