Игорь Шумейко
Бунтовщиков много, но Эйнштейн дал пример «инвариантности» нонконформизма, единой природы его неверия. Почтовая открытка с изображением памятника (слева) Эйнштейну
в родном городе ученого – Ульме (Германия). Справа – городской собор Ульма
Факт, признанный за эту сотню лет, проверяемый ныне и интернет-поисковиками: из всех теорий физики именно Эйнштейнова теория относительности наиболее явно шагнула в философскую, культурную историю человечества. Даже отрицавшие научное значение теории Эйнштейна невольно признавали факт ее духовного влияния. Ленард, глава группы «Немецкая физика», в 1930-е годы утверждал: «Пример опасного влияния – Эйнштейн со своими теориями и математической болтовней, составленной из старых сведений и произвольных добавок. Недостойно немца быть духовным последователем еврея».
Согласитесь, трудно представить духовных последователей законов Ома, Фарадея, уравнений Максвелла, даже при том что последние – научная предпосылка теории относительности.
Кроме признания коллег, надо сказать о феномене «признания публики». Если б нобелевцы ввели, подобно Евровидению, определение победителя по сумме оценок специалистов и результатов sms-голосования, Эйнштейн получил бы не менее дюжины премий. В том смысле, что именно он стал Абсолютным (немного забавно для автора теории относительности) Эталоном Ученого ХХ века, неким «Единственным Камнем». Сразу скажу: автор интерпретации фамилии на основе раздельного произношения: Эйн Штейн («Один камень») – одна из его поклонниц, Елизавета, королева Бельгии... Она преподнесла комплимент в звучных стихах: «И молюсь сейчас, когда все камни пошатнулись,/ Чтоб Один Камень остался неколебим».
Два века железно-неуклонного прогресса (и торжества Британии) подвели общественное сознание к тому, что «новозаветный» физик Альберт Эйнштейн будет и внешней противоположностью «ветхозаветному» сэру Исааку Ньютону. Кузен премьер-министра Франции – Пуанкаре? Аккуратист Лоренц? Не то. А вот пацифист, анархист, икона нонконформизма Эйнштейн. Особо хороши свитера, всклокоченность, это полутолстовство (не босиком, так на босу ногу!), высунутый язык на знаменитом фото: жаль, никто пока не сопоставил его с другим высунутым языком, эмблемой столь же великих нонконформистов, выдающихся на своей стезе, – группы «Роллинг Стоунз». Кстати, неким «хит-парадом», рейтингом включенности знаковых персон в культуру ХХ века можно признать ту самую обложку битловского альбома «Сержант Пеппер». Среди 54 фигур писателей, спортсменов, гуру, актрис… ученых – трое. И то двое из них… – Маркс и Юнг. И третий, ближе всех, слева от Леннона, – он самый, Физик и хипстер.
Бунтовщиков много, но Эйнштейн дал пример «инвариантности» нонконформизма, единой природы его неверия: и в необходимость носков, и в необходимость допущения абсолютного Пространства-Времени. «Прежде думали, что если убрать из мира все предметы, то пространство и время все-таки останутся; я же показал, что в этом случае не будет ни пространства, ни времени» – его пояснение на пальцах теории относительности.
Картина формирования мировоззрения Эйнштейна хорошо показана в книге «Колючий треугольник» Александра Мелихова. Автор, известный писатель, но и – кандидат физико-математических наук, обращает внимание на важную роль знакомых нам, но совсем по другим делам немецких «вульгарных материалистов» и «позитивиста Маха». В романе «Отцы и дети» Базаров рекомендует Кирсанову как новую Библию книгу «вульгарщика» Бюхнера «Сила и вещество» (Stoff und Kraft). А главная философская книга В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» посвящена Эрнсту Маху, точнее, тотальной борьбе с ним.
Мелихов поясняет, чем были для Эйнштейна те полузабытые ныне герои: «Мах чрезвычайно раскрепостил фантазию Эйнштейна. Сила Маха заключалась, пожалуй, больше в последовательности, с которой он из множества «очевидных» физических принципов, объясняющих устройство мира, стремился выбрать наиминимальнейший их набор… Мы все равно имеем дело не с предметами, а с комплексами ощущений, рассуждал Мах, так давайте и не гнаться за недоступной реальностью, а станем наиболее удобным, «экономным» способом описывать эти самые комплексы, не пугаясь никаких «неестественных» моделей».
Вообще-то сей подход известен: «бритва Оккама». Мах был важен Эйнштейну актуальной фактурой, «бритьем» именно современных, конца XIX века, теорий. Ну и энергичностью, скоростью. Эдакая «электробритва Оккама». «Я усматриваю подлинное величие Маха в его неподкупном скептицизме и независимости», – запишет Эйнштейн в автобиографии.
Итак, «раскрепостив фантазию», расширив сознание, то есть использовав Маха, как поп-художники, рок-музыканты используют марихуану, Эйнштейн пришел к признанию: «Наука может быть создана только теми, кто насквозь пропитан стремлением к истине и пониманию. Но источник этого чувства берет начало из области религии. Оттуда же – вера в то, что правила этого мира рациональны, то есть постижимы для разума. Я не могу представить настоящего ученого без крепкой веры в это. Наука без религии хрома, а религия без науки слепа».
«Чтоб покарать меня за отвращение к авторитетам, судьба сделала авторитетом меня самого», – горько иронизировал Эйнштейн. Итак, судьба сделала его неким эталоном, просто «Ученым ХХ века» (иногда говорится и без привязки к веку), что обязывало его вляпываться во все «дискурсы». Феминистский: «Первая жена Эйнштейна Милева Марич – истинный автор теории относительности». Национальный – тут изящно сформулировал он сам: «Благодаря тому, что сегодня теория относительности удовлетворяет вкусам читателей, в Германии меня называют немецким ученым, а для Англии я швейцарский еврей. Если дойдет до ее очернения, характеристики поменяются местами: для Германии я стану швейцарским евреем, для Англии – немецким ученым». Исторический: «Осенью 1919 года экспедиция Эддингтона в момент затмения зафиксировала предсказанное Эйнштейном отклонение света в поле тяготения Солнца. Измеренное значение соответствовало не ньютоновскому, а эйнштейновскому закону тяготения. Сенсационную новость перепечатали газеты всей Европы, хотя суть новой теории излагалась в беззастенчиво искаженном виде».
Задумаемся: Эйнштейнова сенсация 1919 года была, наверно, первой невоенной общемировой новостью, первой после газовой атаки у Ипра, Верденской мясорубки, битвы у Соммы, капитуляции Германии...
Что-то явно эйнштейновское в чеканной формуле Иосифа Бродского «Тюрьма – недостаток Пространства, компенсируемый избытком Времени» и во всей его стихотворной метафизике. Рискнул бы поспорить (проверить, наверно, можно текстовыми программами), что Бродский – рекордсмен по присутствию в строках Пространства, Времени, Вещи… причем взаимодействующих там – именно по-релятивистски.
Вот, например, заключительные строфы из знаменитого стихотворения Бродского «Назидание» (1987):
…помни: пространство,
которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле
нуждается сильно во
взгляде со стороны,
в критерии пустоты.
И сослужить эту службу
способен только ты.
Или – из не менее знаменитой «Колыбельной Трескового Мыса» (1975):
Состоя из любви, грязных
снов, страха смерти, праха,
осязая хрупкость кости,
уязвимость паха,
тело служит в виду океана
цедящей семя
крайней плотью
пространства:
слезой скулу серебря,
человек есть конец
самого себя
и вдается во Время.
Сама блестящая игра смыслов говорит о давней, успешной включенности Эйнштейна в культурный контекст.
Дарья Гармоненко 
