Сладкий ужас и безумие школы

Школа – это не только нудная учеба. Фото Евгения Зуева (НГ-фото)

В школе нам часто говорили: «Вот окончите – будете скучать». Мне хотелось рассмеяться в лицо каждому, кто такое заявлял. Скучать? По этому абсурду и безумию? Да вы шутите! Но вот прошли годы, как сказали бы старинные романисты. И что вы думаете? Скучаю! Слишком много живости и ярких красок в этом абсурде и безумии. Затягивает.

Сегодня я расскажу вам о нескольких уроках в своей школе, как они мне запомнились. Начнем с химии...

– Закройте дверь, – сказала Елена Андреевна, – дует как из ведра. Итак… – начала она, как вдруг душераздирающий крик из коридора отвлек всеобщее внимание.

– Бредова в пол вколачивают, – пояснил Хазаров, старательно отчеркивая поля.

– Да уж, – филозофически вздохнул мой друг Валера, – один в школе не воин.

– Год в школе – за три на воле, – ввернул Сизов свой излюбленный афоризм.

– Так вот, – сказала Елена Андреевна. – Сегодня у нас, как вы помните, практическое занятие № 3… Гучев и Сизов! Вы сюда что, отдыхать пришли?

– Вы сюда что, подыхать пришли? – эхом отозвался Саша, другой мой друг.

Сизов развил тему:

– Да-а, как только мама видит, что мне плохо, она гонит меня в школу, чтобы самой с трупом не возиться.

– Сизов, – сказала Елена Андреевна, – закрой окно с той стороны. Так вот, – снова заговорила она, – разделите страницу на две половинки: одна побольше, другая поменьше… Слева будет то, что вы сделали, а справа – через что вы это делали, с уравнениями реакций.

– Да уж известно через что! – скептически хмыкнул Валера.

– …И коэффициенты чтоб все расставили! – продолжала Елена Андреевна, неожиданно заводясь. – А то ишь, моду взяли! Ванько ведь хлебом не корми, дай уравнение без коэффициентов написать… А ты, Почечуева, раздай инвентарь.

Почечуева встала и пошла разносить по партам подносы, уставленные баночками с разноцветными жидкостями, пробирками и спиртовыми горелками. В своем голубоватом костюме она очень напоминала стюардессу, разносящую пассажирам напитки. Тем более что и звали ее Женей – почти что Жанной…

Я был в бригаде с Лехой Куницыным, Сизовым и Сашей. Леха налил в пробирку соляной кислоты и бросил туда бляшку цинка. В пробирке зашипело.

– Аспирин «Упса»! – радостно захихикал Куницын.

– Я те ща такой аспирин устрою! – сурово сказал Сизов.

– Ты че, Костян, это же первый пункт плана! – возмутился Леха.

– Все равно. Страна на тебя бляху цинка извела, а тебе все хиханьки-хаханьки…

Химические опыты могут быть весьма увлекательными. Фото РИА Новости

Сизов был сыном физика, работавшего в Москве на грант Фонда Сороса. Впоследствии он стал программистом и уехал в Канаду, «потому что там никто не указывает тебе, что делать». Сизов любил известного поэта-постмодерниста Дмитрия Александровича Пригова, цитировал иногда его бессмертную строчку: «Что-то веник не фурычит».

Когда Сизова кто-то раздражал, то он не призывал к порядку, как другие люди, а складывал ладони на груди и затихал. Когда его спрашивали, что он делает, он отвечал: «Злость коплю». Когда злость его достигала критической массы, он с диким ревом, призванным вселить в жертву ужас и парализовать ее, внезапно набрасывался на противника, ошеломляя и сминая его силой напора. Подобную методику охоты Сизов вычитал в серии книг Эдгара Берроуза о Тарзане. Ее используют пантеры и львы в ночных джунглях Африки.

В его семье было принято держать дома доберманов – больших, суровых, немногословных псов устрашающего вида. От их голоса непривычный человек невольно вздрагивает. Манеру общения со своими доберманами он в какой-то мере переносил и на одноклассников. Так, на просьбу истекающего слюнками знакомого «дать яблочко» на перемене, Сизов считал доблестью ответить:

– Было бы – не дал!

Как-то раз он пришел в кабинет алгебры раньше Доры Львовны и большинства одноклассников. И провел время с пользой. Он стал лазить в кипе проверенных учительницей контрольных работ и исправлять на свой вкус ее комментарии. Так, Саше Гучеву она, как обычно, написала: «Чудовищно!» Сизов исправил это на «Ты – чудовище!» – причем красной ручкой учительницы, то есть вроде как от ее имени. Мне Дора Львовна написала: «Молодец!» Сизов изменил это на «Молодец хренов! Всё списано у Сизова». Хотя на самом деле это я помог Сизову на той контрольной, и он прекрасно об этом помнил.

…Когда работа по химии была закончена, а время еще оставалось, Сизов взял с полки сборник «Калий: упражнения и эксперименты» и исправил его на «Фекалии, испражнения и экскременты». Затем он спросил Куницына, хочет ли он Елену Андреевну. Елена Андреевна, пожилая замужняя женщина, вздрогнула, но сделала вид, что не слышала.

В конце урока, когда все разом бросились с вопросами и тетрадями, она всплеснула руками и в отчаянии возопила:

– Стойте, стойте, вы и так на меня какую кучу уже навалили!

Лабораторные по физике делали обычно в пятницу на последнем, шестом, уроке. Петр Аркадьевич уходил по своим делам почти в самом начале, раздав аппаратуру и ценные указания, и возвращался часа через полтора, причем нередко еще заставал в классе человек 10. Эти мученики, в число которых попадали Валера, Саша и я, должны были проверять на практике непреложные законы физики, с допустимой погрешностью не более 16%. В действительности погрешность оказывалась в лучшем случае 16 млн процентов.

Итак, нажимая на калькуляторе решающее «равно», мы получали свои дикие, нелепые результаты, замирали в суеверном страхе и в изнеможении падали лицом на парту. Очнувшись, открывали глаза и испытующе смотрели в лицо Эйнштейну, Резерфорду и Ньютону, висевшим над исчерканной доской, и готовы были поклясться, что гении прячут в усах улыбку. В порыве отчаяния Саша схватил однажды двигатель внутреннего сгорания и хотел им запустить в лукаво сощуренного Ломоносова, но железная рука Валеры остановила его.

– Этим приборам по 30 лет, – сказал он. – Михайло Васильич тут ни при чем.

– Нет! – закричал Саша. – Наука стоит на трухлявом основании! Ни одна работа еще не прошла нормально! Не может быть, что мы все дураки!

– Не мы, а приборы, – повторил Валера. – Саша, не буянь.

– Наши представления о Вселенной ошибочны! Вглядись в эти порочные лица, – указал он на Лейбница и Лапласа. – Ничего, кроме самодовольства и хитрости. И их слова мы принимаем за истину! Эти люди говорят, что нет Бога, и мы им верим!

– При чем тут Бог?.. – тяжко вздохнул Валера.

Но Саша не унимался. Вместо «Погрешностью измерения можно пренебречь» он как-то автоматически написал в конце работы: «Грешностью можно пренебречь?!» Впрочем, по сравнению с подвигом Ванько на экзаменационном изложении по русскому в конце девятого класса это было лишь маленьким безобидным экспромтом. Прогуливаясь по рядам актового зала, где проходило это торжественное действо, Алина Петровна заглядывала в тетрадки учеников. Дойдя до Ванько, она на весь зал воскликнула:

– Илья, букву «м» перед словом «удилище» убери!

– А, – лениво потянулся Илья, – это я, Алина Петровна, так, по привычке…

Говорят, что он даже не стал замазывать эту букву, а просто зачеркнул ее одной аккуратной, интеллигентной черточкой. Действительно, ведь члены городской комиссии, которые собирались проверять это изложение, просили не разводить в тетрадях грязь, а Илья Ванько был мирным и послушным мальчиком…