Светлана Гамзаева
Теперь мы думаем как Интернет. Фото Reuters
Мы – это инструменты, которые мы используем. Меняются инструменты – меняется мир.
Например, Интернет сегодня нельзя ужать или ограничить. Ведь это сон, который мы все уже смотрим и не готовы проснуться. Или тоталитаризм сегодня уже невозможен. Потому что тоталитаризм – это радио, а радио больше нет.
В фильме «Жестяной барабан» (знаменитая австрийская картина по роману Гюнтера Грасса) главный герой – мальчик, который родился вместе с нацизмом и в три года решил больше не расти. «Уже все соседи слушают Гитлера, а мы...» – возмущалась его мать, требуя от мужа купить радио, чтобы было как у всех. И вот и по их квартире разнесся истеричный завораживающий фальцет. А на улицах как раз зашагали марши коричневорубашечников.
В советских городах и весях дело Сталина точно также обеспечивала тарелка на столбах. «Для заслушанья достижений и директив», – писал Андрей Платонов. В его «Котловане» жилище землекопов было снабжено радиорупором, «чтобы во время отдыха каждый мог приобретать смысл классовой жизни из трубы». И героям романа «становилось беспричинно стыдно от долгих речей по радио; им ничего не казалось против говорящего и наставляющего, а только все более ощущался личный позор».
Люди того времени вообще были похожи на радио. Резонирующие в едином ритме, не имеющие выбора, что и как слушать. Ведь когда мы слушаем, у нас нет выбора. Звук линеен и сам собой проникает в нас. Иное дело, когда мы смотрим. Можно переключиться на разные детали или перевести взгляд и не смотреть вовсе.
Первый массовый телевизор в СССР появился в 50-е. Помните, в фильме «Пять вечеров» – маленький, с водяной линзой, диковинный (это еще повезет, если есть хотя бы один на всю коммунальную квартиру). Его появление означало, что Сталину настала пора умереть. А Черчиллю – пережить закат своей карьеры. Великие вожди были возможны только в эпоху радио. Ведь политический лидер перед камерой выглядит уязвимым. Уже не небесным, а земным. Тем более что мелькание картинок разнообразит восприятие мира. Расширяет сознание и способствует рефлексии.
 |
| С эпохой радио ушли и диктаторы.
Фото РИА Новости |
Так что с телевидением началась новая эпоха. Появилось поколение, похожее на телевизор. Пока с одной программой. Сначала серый, потом цветной. Голубой огонек, Хрюша, Степашка, программа «Время» – предсказанная ведущими жизнь, но уже без радиофанатизма.
Сладкий сон мог нарушить только свист и шорох приемника, волнующий воспоминанием, что в этом мире есть еще что-то за пределами голубого экранчика. В детстве мне нравилось медленно крутить ручку на нашем семейном «грундике» и ловить эти звуки Вселенной, ощущая и свою нелокальность тоже. Диссидентство вряд ли бы возникло, если бы не короткие радиочастоты. И причина тут не во вражеских голосах, а в полифоническом способе воспринимать мир.
Мое поколение было первым, кому в школе разрешили писать в прописи сразу шариковыми ручками, не оттачивая каллиграфию перьями. На наших партах еще были чернильные пятна от наших предшественников и дырка для чернильницы, но мы оказались первым разболтанным поколением. (Ведь от шариковой ручки почерк становится разболтанным.) Начались 70-е.
Чем ты пишешь, тем и дышишь. Пушкин вот творил гусиными перьями, он любил их грызть и писать огрызками. И теперь чернильные брызги на его рукописях – следы его полета. Достоевский же писал уже ручкой с металлическим пером, гусиным такое напряжение не создашь. А когда появилась печатная машинка, золотой век русской литературы закончился. Или, может быть, вообще весь Золотой век человечества, с его традиционностью, локальностью, неспешностью.
Ницше впервые создал свою работу на печатной машинке в 1882 году. Как ни удивительно, это была «Веселая наука» – та самая, где он написал, что «Бог умер». И с которой и начался, по сути, весь нынешний постмодернизм. Газета Berliner Tageblatt тогда отметила, что «Веселая наука» резко контрастирует с прежними значительными трудами философа, еще бы. А сам Ницше охарактеризовал свой первый машинопечатный опыт так: «Инструменты, которые мы используем для письма, используются нами и для формулирования наших мыслей». Не удивительно, что Хемингуэй слышал в стуке печатной машинки пулеметную очередь. Весь XX век хранил в себе дух «ундервуда».
Теперь в соцсетях популярна картинка с машинками, на которых писали знаменитые западные авторы прошлого века. Каждая индивидуальна, насколько индивидуальны их стили. А в СССР, сопоставляя машинки и самиздат, КГБ ловил диссидентов: у одной слегка западает клавиша, у другой неровно пропечатывается определенная буква…
Советский Союз закончился с изобретением ксерокса. Репрессивный строй был не в состоянии противостоять массовому распространению копировальной машины. И, может быть, не так уж виноват Рейган с его звездными войнами или Горбачев с миротворчеством и даже падавшие цены на нефть, как обычно думают. Тем более что вслед за ксероксом перевернуть мир готовился ПК. А за ним и Интернет. Привычное восприятие мира расползалось по швам.
Один из первых исследователей психологии Сети Джон Сулер сравнивал Интернет со сном. Изменчивое пространство, в котором «можно делать все что угодно: летать, проходить сквозь стены». Тут не существует времени. Вместо утра или вечера «доброе время суток». Коллективное сновидение, где все находится на расстоянии одного клика. Сад расходящихся гипертекстов. Глобальный квест, где с помощью новых аккаунтов и аватарок можно бесконечно играть с идентичностью. Где с помощью копипасты становишься и с гением на дружеской ноге. Да и вообще исчезает гениальность. Как и стирается авторство у картинок и цитат. Потому что любой сам себе художник, писатель, вообще творец. Двигая пальцем по экрану, выбирай себе свои новости, свой мир, свою этику и эстетику. Где критерием популярности чаще становятся не вложенные деньги, а созданное настроение. Это эпоха спонтанности, а поэтому и разнообразных общественных (не обязательно политических) движений, социальных инициатив, самопроизвольных (а не инициированных сверху) массовых флешмобов. Как и с радио или с печатной машинкой, меняется весь мир. И эту реальность невозможно отменить, как невозможно отменить погоду.
Конечно, смена эпох – это всегда и конфликт поколений. Отец Жюльена Сореля из «Красного и черного» Стендаля ругал его за чтение книг. Наши родители шпыняли нас за телевизор. Потом предметом поколенческой войны стали игровые приставки. Затем компьютерные игры. Теперь – Интернет и социальные сети. Родителям кажется, что они теряют в Интернете своих детей, мужьям – что своих жен, а правителям – своих подданных. Но ветер уже задул. Если вспомнить Ницше, мы уже думаем как Интернет. И создаем новую реальность на своем внутреннем тачскрине.
