Мы соль земли, мы украшенье мира

Главная ценность научного слоя заключается не в том, что он производит, но в том, что он любит. Рабочий момент типичной научной коференции. Фото Андрея Ваганова

Давно смотрю на историю как на зарождение, борьбу и распад коллективных сказок, грез. В начале 60-х меня и захватила греза: самые восхитительные люди не моряки, летчики и блатные, а физики. Сказка и привела меня на ленинградский матмех, гимн которого начинался словами: «Мы соль земли, мы украшенье мира, мы полубоги – это постулат». И это было правильное мироощущение: только чувством аристократической избранности ученые и могут оградиться от соблазнов мирской суеты.

Зато что у нас в Кустанае считалось доказательством, в Ленинграде в лучшем случае годилось в «наводящие соображения». На первом коллоквиуме никто не сумел доказать эквивалентность предела по Гейне и по Коши – преподаватель обнаруживал дырки: «А это почему? А это почему?»

Я не меньше часа вдумывался в каждое слово, чтоб заранее ответить на все вопросы. И преподаватель сказал: «Да, можно поставить пятерку, только вы начали доказывать лишнее положение, все и так было ясно».

То было слишком мало доказательств, а теперь вдруг стало слишком много... Так где же нужно остановиться?.. Можно ли найти логический атом, истинность которого была бы самоочевидна? Но – кому самоочевидна? Гению, слабоумному, дикарю в травяной юбочке? Каковы объективные законы мышления, которые позволяли бы приходить к неоспоримой истине?

Потом я работал на факультете прикладной математики, куда постоянно приходили какие-нибудь теоретики из технических отраслей. А их начинали рвать: и тут не доказано, и там не обосновано… Зато когда математик-прикладник приходил к каким-нибудь топологам или матлогикам, они начинали рвать его. И я пришел к выводу: что некая авторитетная группа назовет доказательством, то и есть доказательство. А найти самые первые, для всех самоочевидные основания всех оснований невозможно.

Но как же огромные практические успехи науки?! А на каком основании именно материальный успех следует считать критерием истины? Просто ученые выбрали именно тот критерий, по которому их истина и есть самая правильная: все критерии каждой социальной группой создаются под себя. «Что есть истина?» Истина неотделима от механизма ее формирования. Что выпускает колбасная фабрика, то и есть колбаса, что порождает наш мозг – то и есть истина.

Конференция научных работников. Москва, август 2013 года. Ученые могли бы сделаться ядром не очередной «демократической», но качественно новой Аристократической партии. Фото Андрея Ваганова

И сегодня у магии больше шансов, чем у науки, захватить массы, живущие по принципу «правда хорошо, а счастье лучше». Наука, как бы много ни открывала, еще больше закрывает. Она отрицает возможность добыть энергию ни из чего, наложением рук исцелить смертельную болезнь, словом остановить бурю, по кофейной гуще узнать будущее, посредством блюдечка связаться с умершими – это покруче всех компьютерных томографов и мобильных телефонов. Борцы с лженаукой борются не с отдельными шарлатанами, но с человеческой природой, для коей жизнь без надежды на чудо трудновыносима.

Сегодняшний разгул знахарства и ворожбы – лишь возвращение к норме, ибо за все тысячелетия своего существования человечество только минуты прожило без веры в магию, да и то больше притворялось, под давлением пропаганды и террора. Но если эту веру окончательно спустить с тормозов, цивилизация утонет в сладком океане утешительных обманов.

Роль тормозов и должна играть наука. Которая сумеет исполнить свою миссию лишь тогда, когда сохранит свой этос, заставляющий ученого наиболее усердно искать опровержения именно того, к чему тянется его душа. Поэтому главная ценность научного слоя заключается не в том, что он производит, но в том, что он любит. И потому научное сообщество должно презирать все авторитеты, которые ему навязывают сильные мира сего: верховенство производства, рынка или любое иное верховенство, кроме собственного стремления к знанию.

Еще в 92-м, когда либеральная пошлость только начала доставать своей убежденностью, что рынок - высшее мерило красоты, истины и добра, – еще тогда я опубликовал в журнале «Нева» статью «Ученые или обреченные?», где пытался внушить новым господам, что наука не просто собрание отдельных, пусть выдающихся, ученых, но это жизненный уклад, роль которого неизмеримо важнее любой «продукции». Я пытался тронуть сердца «демократов» тем, что в научной среде преобладают демократические убеждения, но сегодня это в моих глазах перестало быть достоинством.

Ученым пристали не демократические, но аристократические убеждения, убежденность в том, что не менеджеры и не трудящиеся и торгующие массы, но именно они, ученые, суть соль земли и украшенье мира. Рынок и демократия ведут к диктатуре убожества, если им не противостоит аристократия – общественный слой, предпочитающий «долготу» – «широте», ставящий перед собой не тот вопрос, который сегодня считается главным: «Насколько широкого круга людей это касается?» – но вопрос, сегодня слишком уж непопулярный: «Многих ли это будет волновать через одно-два-три-десять поколений?»

Те, кого действительно ужасает стон «Россия погибает!», должны признать первейшей задачей развитие национальной аристократии, расширение круга людей, мечтающих оставить след в памяти потомков. И ученые могли бы сделаться ядром не очередной «демократической», но качественно новой Аристократической партии. Такая партия жизненно необходима сегодняшней России, ибо из всего национального наследия – территория, хозяйство и проч. и проч. – для исторического выживания нации наибольшую ценность представляет именно аристократия.

В античные времена еврейский народ полностью утратил территорию, но сохранил духовную аристократию, хранительницу грез, – и через две тысячи лет возродил государство на прежнем месте. Меньше века назад, уничтожив аристократию – духовную, интеллектуальную, большевики почти превратили Россию в другую страну. Нужно ли продолжать их дело демократическими методами?

Кто, скажем, уважает Италию за ее средней руки достаток? Ее чтут за Леонардо, Микеланджело, Ферми. А мы уже век проедаем авторитет Толстого, Достоевского, Мусоргского, Чайковского, Менделеева, Ляпунова… Иссякание гениев более всего и должно беспокоить Аристократическую партию, ибо один национальный гений защищает свой народ от ощущения мизерности и никчемности лучше, чем 200 дивизий и миллион миллиардеров. А потому Аристократическая партия и есть самая народная.

И не нужно думать, что для нее не хватит кадров: если их собрать по всей России, романтиков, мечтающих причаститься какому-то бессмертию, числом их выйдет целая Финляндия. Целый малый народ, составляющий незримое сердце большого народа.

Есть такая партия. Осталось лишь, как выражались еще недавно, сплотить ее ряды. И, кроме ученых, я не вижу ни одной хоть сколько-нибудь влиятельной и организованной социальной силы, которой бы это было по плечу и по уму, которая уже была бы столь близка и к осознанию своей особой миссии, и к аристократическому мироощущению. Осталось только признаться в нем самим себе: да, мы соль земли, мы украшенье мира.