Григорий Заславский
Цветные красивые камешки, фотографии кинодив и рюмка – на столе Саркисяна.
Фото Константина Ремчукова
Впечатление было какого-то чуда, невозможного, невероятного. Мы стояли вдвоем в том самом кабинете, месте, обросшем легендами еще при жизни Давида, а после смерти – получившего официальный статус легенды. Весь – как был, отгороженный от публики, от рук и глаз, прозрачной стеклянной стеной.
Я почувствовал в эту минуту себя Буратино, которому наконец открыли заветную дверь, скрывавшуюся за холстом, на котором там, в сказке, был нарисован очаг. В истории про Буратино в каморке у папы Карло тоже было холодно, а там, за дверью, – солнце и счастье для всех детей Земли.
Когда Давид Саркисян умер, все, кто был с ним знаком, прощаясь с ним, писали про кабинет Давида, во-первых, потому, что в сознании они жили неразрывно. Ты заходил в музей, вернее, сперва звонил, а он тут же предлагал зайти, это могло быть утром, днем, вечером в семь, вечером в десять, около полуночи и за полночь. Он как-то описал мне свой день, начинался он очень рано, в шесть или в семь утра, он шел в бассейн, а вот когда заканчивался и заканчивался ли его день вообще, я так и не понял. Он сидел в кабинете – как сказочник или волшебник среди готовых к работе разных волшебных приспособлений, как Альбус Дамблдор или – к Давиду Саркисяну это будет и ближе и точнее – герой какой-нибудь сказки «Тысячи и одной ночи», а вещичек, диковинных штучек, фотографий, стеклянных разноцветных шаров здесь было, конечно, больше тысячи. И все это богатство теперь собрано за занавесочкой, которую стоит только приоткрыть и – вот он, как живой – кабинет Саркисяна.
Первое ощущение – не мертвого, а живого пространства. Это – чудо, поскольку раньше-то все понимали, что эти штучки-дрючки оживали в его присутствии, а нет Саркисяна и – смерть всем его вещам. Самое очевидное сравнение – с высыхающими на солнце морскими сверкающими камешками.
А тут – все наоборот. Вот – стул Давида, и кажется, он выскочил на минуту, проводить кого-то или наоборот встретить, предупредив тебя, уже сидящего здесь час или вошедшего только что, что это будет совершенно потрясающая женщина. Ты здесь на секунду один…
 |
| Этот вполне музейный кабинет язык не повернется назвать мемориальным.
Фото Константина Ремчукова |
На сайте Музея архитектуры, который за прошедшие три года из саркисяновского серебряновечного «муара» превратился в среднестатистический «МА», о кабинете Давида пока – ни слова. Говорят, что официальное открытие впереди, вроде бы в конце мая. Но посмотреть можно и сейчас. Люстра – из кабинетных 30-х, похожая на те, которые Саркисян, как много чего другого, как живопись из номеров, спас после закрытия и во время разбора гостиницы «Москва». Камни, карандаши, раковины большие и ракушки маленькие, много фотографий, к которым, как и при Саркисяне, близко подойти не получится из-за обилия разных других вещей, преграждающих дорогу. Кабинет собирали друзья Давида, архитекторы Юрий Григорян и Александр Бродский. Видеоинсталляция Аввакумова по законам жанра пыталась уловить неуловимое, из небытия, из воздуха материализовывала кабинет-призрак, нынешняя инсталляция этот самый кабинет возрождает, и это – самое верное, самое точное слово.
Давид, который не выбирал выражений в борьбе с тогдашним (впрочем, у нас – всегдашним) вандализмом, часто скрывавшимся под маской «реставрации», принял бы, я думаю, этот трогательный труд, меньше всего напоминающий о мавзолеях или иных опытах консервации и попытках выдать мертвое за живое.
Сколько разных других кабинетов я видел раньше, начиная с кабинета Ленина в Кремле?..
Но этот - самый что ни на есть музейный, язык не повернется назвать мемориальным. Ощущение жизни возникает, быть может, еще и благодаря вентилятору, который крутит и крутит, накручивая круги – там, внутри этой стеклянной капсулы. Да, это – самая настоящая капсула, из стекла. В «Руину» залетал снег, а за занавесочкой, в кабинете Саркисяна, было тепло и светло, даже как-то солнечно. Вентиляция, влажность, температурный режим соответствуют строгим музейным требованиям, а сам кабинет собирался как классический музейный экспонат, с соблюдением всех правил музейного хранения.
В том, как ведет ныне музей нынешний его директор Ирина Коробьина, мне лично многое не нравится. Судя по недавнему решению суда, оправдавшего сотрудников музея и, наоборот, нашедшего какие-то существенные изъяны в деятельности директора, – не нравится не только мне. Но кабинет Саркисяна ей зачтется. Вскоре после назначения она переживала: «Честно говоря, не представляю, как обеспечить к нему доступ людей, во-первых, а во-вторых – как обеспечить его сохранность. Там действительно огромное количество предметов. Как их учитывать и хранить?.. Вполне могу представить, есть фаны Давида, которые захотят, как частицу Парфенона, что-то унести на память… Эту проблему уже решают мои друзья и коллеги-архитекторы Юрий Григорян и Александр Бродский. Их талант, мастерство и любовь к Давиду – гарант того, что достойное и корректное решение будет найдено». Спасибо гарантам. Так и вышло. На каких правах будет жить этот кабинет в музее, особенно – в нынешнее время, когда этот живой уголок становится материализованным немым укором сегодняшнему бытованию «МА», Музея архитектуры, – это, как говорится, вопрос. Но я – не об этом.
