Странные сближения во времени

Для реки времен мы все, живые-мертвые, равны.
Николай Эстсис. Из серии "Фигуры". 2008

Есть удивительный пушкинист – Леонид Аринштейн. После Сергея Бонди, который четыре месяца читал мне, строка за строкой, петербургскую повесть «Медный всадник», ведя меня, как чужестранца, по пушкинскому тексту; после Виктора Шкловского, который не был пушкинистом и презирал все «исты», «измы», ибо он сам был всем, – после Бонди и Шкловского Аринштейн, его труды и книги стали для меня открытием.

Он подарил нам с женой книгу «Пушкин. Непричесанная биография», с сердечной надписью.

А я вдруг вспомнил и сказал: «Знаете, Леонид Матвеевич, ведь я был знаком с современником Пушкина». – «Как?! Этого не может быть! Надеюсь, вы знаете, когда он скончался?» – «В 1837-м». – «Вот и выходит, что вы никак не могли быть знакомцем современника Александра Сергеевича». – «И тем не менее… В паспорте моего знакомого черной тушью был вписан год рождения – 1835».

1835-й. Давно написан «Вертер» (1774). Но не написано: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Нет «Мертвых душ», «Войны и мира», «Братьев Карамазовых», «Обломова». Великой русской прозы еще нет. Салтыков-Щедрин еще не родился. Чехова нет и в помине; только что родилась Евочка (Евгения Морозова) – мама Антона Павловича. А мой знакомый уже был, родился. Конечно, его рождение историей осталось незамеченным. Но для реки времен мы все, живые-мертвые, равны.

Это все присказка. А сказка такова.

Весной 1978-го меня, корреспондента «Огонька», вызвал главный редактор Анатолий Софронов.

– Скоро день рождения самого старого человека. Фамилию вам скажут. Командировка оформлена. Готовьте очерк.

Жил тот человек неблизко. В Азербайджане, в Талышских горах. Самолетом до Баку, оттуда поездом до Ленкорани, дальше на «газике» в райцентр Лерик. Оттуда – из-за снега – на лошадях до селения Тикабанд.

Мне повезло. В райцентре, куда я прибыл, оказался председатель колхоза, он тоже спешил в Тикабанд – и в свой колхоз, и поздравить колхозника Меджида Агаева, которому назавтра исполнялось 143 года. Для позравления в раймаге был куплен маленький, но дефицитный телевизор «Юность».

Председатель оказался талыш, он и стал переводчиком. Мы успели к праздничному столу. Сидели на полу, на ковре. Угощение: плов с курицей, лепешки, зелень, домашний сыр, свой мед, грецкие орехи, конфеты, печенье, чай. Спиртного не было.

Справа и напротив виновника торжества сидели его сыновья – старший, 110 лет, и младший, 47, всего на 10 лет старше меня. Старший курил, курить выходил во двор (в присутствии некурящего отца – нельзя). А Меджид курил самосад всю жизнь. Но лет 10 назад кто-то ему сказал: это вредно, и он бросил.

Старшего сына родила первая жена Меджида. Она умерла, когда чуть не вымерло все селение от какой-то напасти. Меджид и сын остались вдвоем. Тогда один из его родственников сказал дочери: «Кинаназ, ты будешь женой Меджида». Девочка (ей было 15 лет) плакала, но не могла ослушаться. Она родила Меджиду сына через 41 год.

Три дня я прожил в доме Агаева. Видел, как он молится (талыши – мусульмане, шииты), ест, говорит с односельчанами, дремлет, пьет чай, сидит во дворе, молчит. Если у кого что болит, даст печенье или конфету – чуточку поплевав. Как Иисус слепому: поднял щепоть земли, поплевал и приложил к незрячим глазам. Верующий прозревал. Неверующему, наверное, не помогало.

Когда Меджид был мальчиком, на селение напали разбойники: многих убили, молодых женщин, детей увели, продали в рабство. Меджид стал рабом-водоносом. Родственник, 10 лет искавший его, отыскал его в Тегеране, выкупил и вернулся с ним в Талышские горы. Бывший раб со временем стал чабаном-передовиком, депутатом районного Совета. С гордостью носил депутатский значок, не снимал с пиджака, даже когда месяцами пас отары.

Горы он знал, как свой двор. Маленький сад, маленькое поле.

Однажды чужой буйвол вытоптал его поле. Меджид привел к себе буйвола. Ждал, пока хозяин придет, заплатит по обычаю за потраву. Но тот оказался глупее своей скотины – не только заупрямился выкуп платить, но злыми словами обидел Меджида в его же доме. Меджид ударил его ладонью (а ладонь его в две моих и загрубевшая, как буйволиная кожа, годная лишь на подошвы) и задрал ему лоб на затылок. Он был очень сильным.

Много вопросов задал я Меджиду. Он слушал, кивал, и, видно, столько раз его спрашивали одно и то же, что все односельчане заранее знали ответы. К счастью, самый глупый вопрос «Как прожить долго?» я не задал. Но всем, искавшим секрет долголетия, Агаев отвечал так: надо выпивать каждый день по ведру воды и съедать две охапки сена. И пояснил мне: «Шутка. Глупые! Просто мне Аллах даровал две жизни». И верно: дающий одну жизнь человеку разве не может дать и вторую?

Меджид Агаев умер в 1978-м, вскоре после поездки в Париж, куда его повезли на конгресс геронтологов – то ли как экспонат, то ли для международного исследования.

Пушкин рвался надышаться Францией. Но даже в Китай, куда просился хоть секретарем православной миссии в Пекине, его не пустили.

Маяковский мечтал жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва. На этой земле, в самом центре ее, на Лубянке, он застрелился. В столице страны победившего пролетариата.

Но гимном Страны Советов стали не его – лестницы-строки, а стихи французского шансонье, коммунара Эжена Потье (1816–1887). Тоже, замечу, современника Пушкина, но Александр Сергеевич не мог бы перевести «Интернационал» – он был написан много позже. Перевел его (1902) Аркадий Коц, горный инженер.

И музыку написал иностранец – Пьер Дегейтер из Гента, рабочий и сын рабочего. В 1928 году Дегейтера пригласили в Москву. Отметить три памятные даты: 80-летие композитора, 40-летие «Интернационала» и 10 лет, как он стал гимном Республики (и оставался им до 1943-го).

Гостя всюду сопровождал репортер «Комсомолки» Саша Лазебников, «снайпер пера» (так назвал его маршал Василий Блюхер, вручая наградное оружие, из которого, по версии НКВД, в Международный юношеский день он, Лазебников, готовился застрелить тов. Сталина, если бы тот стоял на Мавзолее, а Лазебников шел бы в колонне ликующей молодежи). Дегейтера звали повсюду. И, конечно, в Общество политкаторжан, к народовольцу Николаю Морозову – члену исполкома «Народной воли», 25 лет в одиночке Шлиссельбургской крепости (моему старшему другу Александру Лазебникову достались 18 лет сталинских лагерей).

Как старый зэк, Морозов первым делом насыпал в чайник заварку. Спросил гостя:

– Товарищ Пьер, вам покрепче? – Дегейтер показал пальцем чуть выше донышка стакана. – А, понял! Жиденький, каким Маркс угощал меня в Лондоне.

Карл Маркс (1818–1883), к слову, тоже современник Пушкина и даже Гете (1749–1832), мечтал стать поэтом. Даже печатался.

Я устремился в путь, порвав

оковы.

– Куда ты? – Мир хочу найти

я новый!

– Да разве мало красоты

окрест?

Внизу шум волн, вверху

сверканье звезд!

Не Гете, конечно. Даже не Шиллер. Но «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» – это посильнее «Фауста». Серьезно.

Мне кажется, я живу очень долго. Ведь я родился и жизнь прожил в стране, канувшей, как Атлантида. В прошлом тысячелетии, где и России еще не было. Русская земля была. Был первый русский летописец – Нестор. А я был знаком с последним летописцем. Круглов? Блинов? Фамилию не помню. Может, потому, что летопись писал он тайно, так же как и для староверов переписывал тайно древние книги. Он взял с меня слово, что я никому не расскажу об этом.

Он так же, как Нестор, готовил чернила, очинивал гусиные перья, пробовал на ногте расщеп и неспешно выводил слова древним почерком, полууставом; жил в Городце на Волге, где, возвращаясь из Орды, скончался Александр Невский.

А я в Городце очутился в начале 1970-х, командированный «Огоньком», чтобы написать про знаменитую городецкую роспись и вымирающих мастеров.

Всю жизнь я прожил в Москве. Молодые годы – на старинной улице Большая Якиманка, названной так по храму (взорвали его в 20-е или 30-е) Якима и Анны – бабушки и дедушки Иисуса Христа. На переменках в школе играл со здоровенными второгодниками в «жучка» – любимую потеху римской солдатни. Когда Христа схватили, Его привели в преторию (казарму), где солдаты били Его и смеялись, веля угадывать тех, кто ударял Его; а Он стоял к ним спиной.

Мир тесен. А время еще теснее. И мы все – мертвые-живые – современники.