В доме-музее

Кабинет композитора.
Фото предоставлено Музеем И.И.Шварца

По дороге из Петербурга в Сиверскую теперь стоит большой указатель «Дом-музей композитора И.И.Шварца». Появился хороший ориентир для всех путешествующих, вообще для всех: «А потом увидите большую такую вывеску «Музей Шварца», и направо...» Странное ощущение – когда входишь в знакомый дом, где раньше бывал, вот в этой комнате, которая направо, спал, а дальше – кабинет, рояль, нотные листы, исписанные знакомым почерком. Полное ощущение, что Шварц где-то рядом, может, вышел в соседний дом, может, в парк через дорогу, сейчас Тоня, его жена, позовет всех обедать, и он скажет: «Знатный супец!» Тоня – замечательная была жена, я всегда восхищался ее терпению, хотя Шварц ее любил по-настоящему. Вдова писателя, художника, композитора – особая профессия, вот Тоня оказалась еще и выдающейся вдовой. У Шварца на участке было два дома, и в том, который в глубине, где были кабинет и, можно сказать, мастерская композитора, через год после того, как Шварца не стало, она открыла музей. Раньше можно было сойти на станции, любому водителю сказать: «К Шварцу», – его дом на Пушкинской знали все. И сейчас, получается, так и осталось: садишься, говоришь «К Шварцу» – и тебя привозят в музей, хотя в первом доме жизнь, кажется, течет тем же чередом.

Да! Сигнализация появилась настоящая, музейная, то есть серьезная. А то был случай, Шварц уехал в Москву, записывать музыку к очередному новому фильму, возвращается – нет дорогущего радиоприемника. А прослушивание радио составляло тогда большую часть интеллигентского досуга. И местный прохиндей Боря Пистолет является с предложением: «Исакосипыч, агрегат у меня...» – и, естественно, рассказывает целую историю, как купил его – спас! – у каких-то забулдыг... Вот история. Шостакович, как и Шварц, тоже любил послушать вражеские голоса и каждый раз удивлялся смелости тех, кто писал в «их» передачи письма. И спросил однажды Шварца: «Как ты думаешь, если мы напишем письмо, начинающееся словами: Митя и Изя Ш. из Ленинграда спрашивают... – как быстро за нами придут?»

Шварц был местной достопримечательностью, к нему постоянно шли с какими-то просьбами, и он исправно подписывал письма – чтобы починили водопровод, проложили дорогу, лес не рубили и не продавали никому расположенный по соседству санаторий, давно уже не работающий... Рядом селились и другие известные люди, но Шварц был главной знаменитостью, плюс к нему еще постоянно приезжали артисты, кинорежиссеры, Окуджава приезжал... Хотя Шварц сюда уехал, скрылся, можно сказать, как раз для того, чтобы не участвовать в малоприятной для него официальной жизни разных творческих союзов, в которых он тем не менее членствовал, ну и просто потому, что в Сиверской жилось и дышалось легче, свободнее. В Москве, например, он останавливался в Матвеевском, в Доме ветеранов кино. Там же останавливался тогда Айтматов, жили Арсений Тарковский, Евгений Габрилович... И часто напротив стоял «уазик» с длинными-длинными антеннами. Это называлось: слушать народ.

Фотографии с дарственными надписями. Фото предоставлено Музеем И.И.Шварца

А в Сиверской Шварц жил, можно сказать, «деревенской» жизнью. На участке – грядки, яблони свои. Книги, много книг, после обеда – обязательный для всех отдых, все читают, потом – обсуждают прочитанное. На стенах фотографии. Экскурсовод – самая настоящая! – поняв, что я в курсе некоторых подробностей жизни героя, не навязывается со своим рассказом. Такая старинная традиция, ныне почти сошедшая на нет: актеры, режиссеры надписывали фотографии друг другу, писали какие-то хорошие, небанальные слова. Смоктуновский, Ульянов, Екатерина Васильева, в ту пору жена – то ли Сергея Соловьева, то ли Михаила Рощина, то ли уже, то ли еще... И несколько выцветших цветных фотографий с Акирой Куросавой, Юрием Соломиным – это в пору работы над «Дерсу Узала». Везти Куросаву в Сиверскую не позволили, Шварца вывезли в Ленинград, сняли ему большой номер, кажется, в «Европейской»: надо же было показать, как хорошо живут в СССР известные композиторы. Кстати, жилось нелегко, я не раз спрашивал его, почему его музыку не играют. Он как-то отшучивался, потом кто-то мне рассказал про нелюбовь к Шварцу Андрея Петрова: не любил и, поскольку Петров руководил местным отделением Союза композиторов, скажем так, «не благоволил». Я однажды столкнулся с Петровым, он тогда как раз агитировал за Путина на каких-то выборах, я сперва хотел, а потом не стал его спрашивать, почему Шварца в Ленинграде не исполняют. Он о Путине, а я его – про Шварца... Не стал. А недавно был в Петербурге концерт, в котором исполняли и Шварца, и Петрова...

У Давида Самойлова, которого Шварц любил и лично знал, есть замечательное стихотворение, «Дом-музей», такое хорошее, что хотелось бы его целиком привести. «Заходите, пожалуйста. Это/ Стол поэта. Кушетка поэта./ Книжный шкаф. Умывальник. Кровать./ Это штора – окно прикрывать./ Вот любимое кресло. Покойный/ Был ценителем жизни спокойной./ .<...> Вот поэта любимое блюдце,/ А вот это любимый стакан. <...> Здесь он умер. На том канапе,/ Перед тем прошептал изреченье/ Непонятное: «Хочется пе...»/ То ли песен. А то ли печенья?/ Кто узнает, чего он хотел,/ Этот старый поэт перед гробом!/ Смерть поэта – последний раздел./ Не толпитесь перед гардеробом». Шварц любил пошутить, хотя, как всякий нормальный человек, шуток над собой не любил. Во многом – точное стихотворение: карандаши, ручки, даже измеритель давления и несколько коробочек из-под лекарств. В разговорах с обитателями Дома ветеранов кино он любил заметить: «У вас какой был инфаркт?.. Ну, мамуся... У меня-то был крупноочаговый, заднестеночный!»

Он был патриотом Сиверской (любовь была взаимной!), хотя оказался здесь впервые, судя по всему, случайно – работал баянистом в соседнем санатории, в экспозиции хранится благодарственное письмо – за хорошую и творческую работу. Потом уже выяснилось, что все тут, одно к одному, рядом – Оредеж, имение Набоковых, а дальше, но недалеко – домик Арины Родионовны, а в Выре, в сохранившемся здании почтовой станции, – домик станционного смотрителя, «по мотивам Пушкина». Для «Станционного смотрителя» Соловьева Шварц написал несколько романсов на стихи Пушкина, в фильме их поет Никита Михалков.

Проходишь по комнатам, вспоминаешь, как весело бывало здесь. Утром приходила соседка. Всегда рассказывала, что ей снилось. «Исакосипыч, представь, Горбачев! Идет по нашей Пушкинской!..» – «Катя (кажется, ее Катей звали. – Г.З.)... Ты не поверишь, все то же самое!» – «И поворачивает...» – «Нет, Катя, никуда он не поворачивает, идет прямо, я же видел этот сон!» – и дальше он раскручивает Катин сон совершенно в «противоположную» сторону, а она сперва спорит, а потом соглашается с его версией. Во всем. А потом шли гулять, и он что-то насвистывал, насвистывал, а потом, вернувшись, начинал наигрывать на рояле. И сочинял музыку. Вот так. Просто.