Примите виллу, Михаил Сергеевич

Перестройка добралась до Лондона только в год 80-летия Горбачева.
Фото Reuters

Три дня назад я понял, что не могу писать этот текст, пока точно не узнаю – были у Горбачева специальные имиджмейкеры, формировавшие его образ, или нет.

«А то ты сам не знаешь, – мне показалось, что Михаил Сергеевич даже обиделся. – Я слова такого близко не знал. Так, посматривал на других, люди-то окружали всякие. Многих из них, было видно, этому учили. А у меня так получилось. Только оказался в роли первого лица -═Раиса Максимовна заволновалась. Говорит: «Миша, а как мы теперь должны себя вести?» Знаешь, что я ей ответил? «Мне 54 года, тебе – 53. На наше поведение, по-моему, никто не жаловался. Давай и дальше так себя вести».

«Лукавит Горбачев, – скажет какой-нибудь его недруг, замороченный конспирологией. – Наверняка прошел имидж-курсы в какой-нибудь спецшколе по развалу СССР».

Это слабое подозрение. Я своими глазами видел, как этот «человек, изменивший мир» с 1985 по 1991 год в сговоре с супругой разваливал США, Финляндию, Германию, Францию, Италию и прочие сильные страны. Это была впечатляющая подрывная работа. Об одном эпизоде расскажу добровольно.

┘В центре итальянской столицы огромнейшая толпа заполняла площадь так плотно, что казалось – вот-вот треснут окружающие ее здания. Граждане Рима собиралась приветствовать Горбачева не на шутку. Карабинеры выстроили проход, но толпу это только разогрело. Коридор стал сужаться, начались прорывы тех, кого спецслужбы любой страны определяют как «фанатически настроенных граждан».

Начальник кремлевского протокола Владимир Шевченко, обычно спокойный и деловой, вдруг рявкнул сотрудникам «девятки» (так, кажется, называлась тогда ФСО): «Парни, рубите коридор!»

Итальянцы, завидев неулыбчивых русских силовиков, на время отступили, а сообразительный Шевченко принялся восстанавливать цепь уже из нас, журналистов. Но когда и мы закончились, воткнул туда же членов советской делегации, подъехавших раньше. Помню, передо мной стоял, сцепив руки с рядовыми репортерами, главный редактор «Правды» Иван Тимофеевич Фролов. Глаза его, скажу прямо, не сияли предчувствием праздника. Но начальника протокола в тот момент занимал не фроловский статус академика и члена ЦК, а его богатырская стать.

Когда прибыл кортеж и Горбачев вышел, мне показалось, что от рева толпы сейчас начнут падать вниз взмывшие в небо голуби. Потом рев перешел в скандирование: «Горби! Горби!» Он шел, иногда останавливался, к нему тянулись руки, некоторые он успевал пожать.

И вдруг совсем неподалеку от меня – женский голос, по-русски: «Михаил Сергеевич, слушайте сюда! Прошу вас, слушайте сюда!»

Этот жалобный зов несколько расслабил нашу цепь, и маленькая седая женщина вылетела в коридор, схватила Горбачева за руку и стала что-то быстро говорить. Потом попыталась сунуть ему какой-то конверт, но тут уж «девятка» не подкачала.

Вечером я увидел эту женщину в своем отеле. Когда мы познакомились, первое, что она сказала: «Вы знаете, у него рука владыки. А я все-таки успела ему что-то сказать. А вдруг он забудет? Помогите мне прорваться к Раисе Максимовне┘»

Где-то с минуту я считал ее абсолютно сумасшедшей. Еще полминуты – «фанатично настроенной гражданкой».

Дальше пошла история. Ее звали Ирина Сологуб. Она была дочерью русского художника и архитектора Серебряного века, эмигранта Леонида Романовича Сологуба, автора памятника русским воинам 1812 года на месте знаменитого Шевардинского редута.

Она примчалась из своего Парижа в Рим не просто руку «владыке» пожать, а, как она сказала, подарить вам виллу на Капри. «Так папа завещал, – очень строго сказала она, – ну, конечно, не самому Михаилу Сергеевичу. России он мечтал подарить. Папа хотел, чтобы на виллу всегда могли приезжать работать и отдыхать русские художники».

Выслушав все это, я выдал ей страшную гостайну: назвал культурный объект, который на следующий день посетит Раиса Максимовна. Надо сказать, что программа визита первой леди вызвала не меньшую толпу итальянцев. С той лишь разницей, что здесь скандировали: «Раиса!»

Так вышло, что эту попытку нового прорыва Ирины Леонидовны я не застал. И только вечером в холле отеля по ее лицу понял – получилось! Тут она уже не говорила про руку «владычицы». Но всецело была во власти Раисы Максимовны: «Какая женщина! Согласитесь, ну кто такая Жаклин Кеннеди? Господи, боже мой! Нет, Раиса Максимовна определенно сможет в это вмешаться! А как вы думаете, Михаил Сергеевич – это надолго?»

Такой вопрос вытекал из завещания отца. Он, конечно, рассчитывал, что дочь вручит его дар не советской власти. И она, вольно или невольно, ждала изменений в России, переживая одного за другим советских вождей.

По иронии истории уехавший от большевиков Сологуб, покупая землю, и думать не мог, что на волшебном острове поселится памятник самому главному большевику.

Чуть позже, снова попав на юг Италии, я добрался до верхнего уровня острова Капри, нашел участок и некое подобие виллы. А спускаясь вниз к причалу, посетил и памятник Ильичу, размалеванный надписями поклонников и насмешников.

Но у Ирины Леонидовны с ее махонькой парижской квартирой, забитой работами и архивами отца, денег на развитие даже такого участка не могло быть никогда. А зная цены острова Капри, она могла бы просто озолотиться.

Так она же, как говорится, не по этому делу. У нее в жизни была миссия: отец хотел, чтобы все его работы вернулись в Россию.

Горбачев стал для нее шансом исполнить его волю. Потому, что этот очень странный коммунист потряс ее всем, что он успел сделать со своей страной. Ревущая площадь только подтвердила ее выбор. Она ему поверила.

А Раиса Максимовна, похоже, действительно вмешалась. В декабре 1989 года появилось сообщение, что на острове произошла «передача виллы Сологуб советской стороне». Это якобы осуществилось при поддержке Советского фонда культуры и лично академика Д.Лихачева.

Историк Марина Черносвитова, хорошо знающая творчество и биографию Леонида Сологуба, уже в 1994 году написала краткий, но знаковый комментарий по поводу события, которого так долго ждала Ирина. «Когда она дарила Советскому государству виллу своего отца на Капри – этот подарок был приурочен к приезду Горбачева в Италию в декабре 1989 года, – представители советской интеллигенции, принимавшие символически этот подарок, серьезно полагали, что «Сологуб» – потомок современника Пушкина, графа, автора «Тарантаса». Кстати, в чьих сейчас руках эта вилла – одному Богу известно».

Несмотря на такую туманную неопределенность с подарком, Ирина Леонидовна не отказывалась от своей пожизненной миссии. После 1991 года продолжила передавать работы отца уже представителям российской власти, добивалась от них в Краснодаре открытия музея отца, нашла вроде бы завещанное ей матерью здание в Москве – тоже не для себя.

Кто попробует проследить ее многолетний подвижнический труд, тот поймет, что он сопровождался страшнейшим чиновничьим сопротивлением. Вначале советский, затем российский бюрократический отпор не только изумлял эту благородную женщину. Он изматывал ее морально, физически. Она все чаще раздражалась, признавалась, что у нее портится характер. Это можно было понять: мелькнувший было образ свободной родины, вселивший в нее столько надежд, исчезал, как и многие реальные работы, которые она передала домой в разные годы. Самое печальное сообщение от нее было таким: «Пора, наверное, оставшееся распродать. Да и начать жить для себя. Хватит мне ездить в метро, я же не негр, в конце концов!»

Это уже не были слова русской аристократки из рода Сологубов.

Жить для себя у нее так и не получилось. Она умерла в Париже осенью 2007 года.

А я все еще вижу ее стремительный прорыв навстречу Горбачеву. И, улыбаюсь, вспоминая ее чепуху про руку «владыки». Так не бегут прикоснуться к человеку, изменившему мир.

Так рвутся только домой.