Зубной щеткой и промокашкой

Глядя на эти костюмы, Вера Цыпляева может не беспокоиться: старинных церковных тканей среди них уже нет – все в музее.
Фото предоставлено Костромским театром имени А.Н.Островского

Вера Сергеевна Цыпляева – директор Костромского музея театрального костюма, официально, правда, музей – всего лишь отдел Костромского театра имени Островского, такой же, как литературная часть или музыкальная, но места занимает больше. С Верой Сергеевной мы поехали в Ипатьевский монастырь. Она рассказывала об иконах, задрав голову к церковному куполу, а я смотрел на ее полушубок с вышитыми бисером пуговицами. Не могу утерпеть: «А вышивали бисером вы сами?» – «Конечно, сама». Красиво!

Надо рассказать, как появился этот музей. Восемь первых отреставрированных костюмов подготовили и выставили к визиту Путина, который тогда был президентом. Путин костюмов, кажется, так и не увидел, а местная администрация обратила внимание и выделила театру деньги на специальные музейные витрины. Вера Сергеевна своим энтузиазмом кого хочешь заразит, и, хотя поверить в это почти невозможно, костромской губернатор передал театру отдельно стоящее здание начала прошлого века с огромным окном эпохи модерн во втором этаже, причем ради музея театрального костюма пришлось выселить местную избирательную комиссию. Аргумент, правда, был: на этом месте когда-то стоял дом, в котором родился Федор Волков, Вера Цыпляева утверждает, что подвалы – волковские, тех времен, в них отец первого русского актера яблоки хранил, а сады его начинались прямо перед домом, через дорогу.

Как многие, кто служит в театре, Цыпляева хотела стать актрисой, и даже отучилась четыре года в старейшем Ярославском театральном училище, но перед самым дипломным спектаклем что-то не заладилось, вероятно, возник конфликт с руководителем курса: «Сейчас бы я, наверное, годик переждала и окончила, а в тот момент закомплексовала и уехала летом подальше от города», – рассказывает она. Уехала на Кижи, осталась там работать в музее. Оттуда отправила телеграмму с просьбой выписать из квартиры и рассчитать в театре: до поступления в училище Цыпляева успела поработать в Костромском театре помощником режиссера, а до того – костюмером.

В Кижах проработала 11 лет, там полюбила русский костюм, многое научилась делать сама: «Начала, наверное, с кружева, потом перешла к бисероплетению, пыталась освоить золотое шитье – хотелось все научиться делать самой, попробовать – как раньше, а я же видела, как другие сотрудницы занимаются старинным рукоделием, так что была возможность приобрести все эти навыки». «А еще чему научились?» – спрашиваю, чтобы написать что-то после уже поставленной запятой. «Самое главное – терпению, когда появляется вещь, практически изношенная, и ее нужно восстановить, – отвечает Цыпляева. – Когда начинаешь ее разбирать, остаются ниточки, и восстанавливать надо только этими ниточками... Диву себе самой давалась – как вот эти стежки по миллиметру я могу в итоге восстановить, у меня же характер импульсивный, взрывной». Вера Сергеевна вспоминает своих бабушек, которые хранили вещи в сундуках, носили их, на сенокос надевали белую рубаху: «Я знала: так нужно, хотя не понимала, почему нужны красные рукава и куда, ради какого случая надевают такую... Я и читать училась по бабушкиным старым церковным книгам, и иногда мне кажется, что я маленечко задержалась в том времени, но меня это нисколько не угнетает».

В Кижах у Цыпляевой родился сын Прохор, поскольку рядом были еще дети, сотрудники музея организовали детский сад, а затем и младшую школу. Когда дети подросли – средней школы-то там не было, музею содержать ее было не по силам – надо было принимать какое-то решение. Или сына отдавать в интернат, или самим уезжать. Цыпляева решила вернуться в Кострому, в театр: «Мне предложили поработать заведующей художественно-постановочной частью». – «Мужская работа!» – «Ну да, женщин-завпостов, наверное, по пальцам пересчитать...»

Задумывается: «Очень сложно было уезжать с острова...» – «Почему?» – «Сложно. Хотя зимы там тяжелые. Вода – в озере, дрова – на улице... Мы это называли троеборьем: вода – дрова – помойка, если ведро с вечера не вынесешь, к утру – промерзает. Всю еду заготавливали – муку, крупы, макароны, зимой только вертолеты летают, да и те лишь при хорошей погоде... Хлеб научилась печь... Это летом там от Америки до Японии группа за группой, а на зиму остаются 50 человек на всю округу. Эти условия или принимаешь, или нет. Меня все устраивало».

Музейное прошлое где-то внутри свербило, можно, наверное, так сказать. И Вера Сергеевна начала параллельно заниматься театральным музеем. А что обычно в театральном музее – вырезки из газет, фотографии... Ерунда, в общем. И тут вдруг ей в руки попала длиннополая шуба, сшитая из какой-то интересной, явно старинной «тряпки». Таких в театре было несколько, они «играли» во всех исторических пьесах. Цыпляева «узнала» церковные ткани. И начала по привычке музейной приводить в порядок. Раскрыла от поздних швов через край, сняла лакокрасочный слой, которым залепили кресты. Навыки, полученные на Кижах, пригодились. Стирать эти костюмы нельзя, следовательно, всё – зубной щеткой, по нескольку сантиметров в день, и тут же промокашкой высушивать нужно то, что вычищено влажной зубной щеткой. За шесть лет отреставрировала 20 костюмов, которые и положили начало музею.

«Я эти старинные костюмы узнавала и буквально выхватывала, едва увидев в костюмерном цехе, говорила – не отдам больше в спектакль!» – рассказывает Вера Цыпляева о своих спорах с главным художником. Цыпляевой иногда напоминают: у нас – театр, а не музей.

Не все, которые теперь в музее, из старинных церковных тканей, есть настоящие купеческие платья, дворянские, попавшие в театр после революции из разоренных купеческих и дворянских домов и из 49 костромских церквей. Кстати, церковные ткани в театр попали благодаря Мейерхольду – когда начала работать комиссия по национализации церковного имущества, Мейерхольд попросил передавать костюмы в театры. Было даже организовано два специальных склада – в Москве и Петрограде. Через несколько лет «проект» прикрыли, когда выяснилось, что во многих церковных одеяниях – драгоценные камни и золотое шитье, но как раз в Костроме многое попало в театр напрямую, минуя столичные распределители. А из Москвы в театр распределили шитый золотом мундир статского советника, теперь выставленный в одной из витрин, сооруженных в концах подковообразных коридоров старинного театра, в бывших дымоходах (театр до 1956 года отапливали печами!). Мундир-ветеран успел поиграть сперва в «Сильве», потом в «Анне Карениной»... 80 лет прослужил в одном театре! Женские манекены старые – под корсет, талия 38 см, на полную женщину – 55 см, Цыпляева помнит и называет фамилии актрис, которые еще недавно, конечно, из «стариков», работали в корсетах.

Актеры Костромского театра на традиционном историческом празднике. Фото предоставлено Костромским театром имени А.Н.Островского

«Этим костюмам больше ста лет, ткани уже очень «устали», ткани же, как и люди, имеют свою судьбу...» – когда Вера Сергеевна говорит про костюмы и ткани, взгляд ее становится теплее, точно речь – о детях. Кстати, сын ее тоже пошел работать в театр: «Пока монтировщиком, а там посмотрим...» Каждый день, как мороз-воевода, она обходит владенья свои: «Костюм должен быть в вертикальном положении, но надо давать каждому и полежать, раз в году на лето я раздеваю манекены, проветриваем костюмы, руками каждый просматриваю. Костюм, как и дерево в музее, должен знать, что его помнят, с ним работают...»

Рассказами Веры Сергеевны заслушаться можно: «Сейчас делаем выставку «Путешествие в сказочный лес». Будет белый лес – Снегурочки, черный – лес Бабы-яги, с костюмом Бабы-яги и избушкой на курьих ножках, и будет сад Аленького цветочка...» «Так у вас тоже идет «Аленький цветочек»?» – спрашиваю я, вспоминая бессмертный шлягер Театра имени Пушкина. «Шел раньше, – говорит она. – В музее только костюмы спектаклей, которые не идут... Покажем, как делается сказочный лес. Лес Снегурочки обтянут белым тюлем, в лесу Бабы-яги – шестируких гоблинов из спектакля «О сапожнике отважном и Драконе очень страшном» мы переделываем в страшные чудища-деревья, они из льняной дерюги... Мы делаем, например, какую-то выставку, думая, что она для 1–4-х классов, а идут одиннадцатиклассники, студенты, им тоже интересно, как и что делается в театре». С гордостью сообщает: «Выделили 50 тысяч рублей – туалеты сделали в музее!» Я уж не стал ей рассказывать, что в Москве ремонт одного туалета в театре обходится в полтора миллиона, о чем с гордостью рассказал мне однажды директор академического театра.