Вера Цветкова.
Таких мужчин, как в фильме "Поговори с ней", в действительности не бывает.
Кадр из фильма
Если бы можно было поставить эпиграф к газетному материалу, я бы взяла строки Ходасевича: «Теперь себя я не обижу – старею, горблюсь, но коплю всё, что так нежно ненавижу и так язвительно люблю».
Теперь я точно знаю, что первые детские впечатления – самые сильные, и сильны они настолько, что могут определить последующую судьбу. Угораздило же мамочку в раннем детстве прихватить меня с собой в кино на «Шербурские зонтики»! И угораздило же меня впечатлиться не героиней Катрин Денев, как вроде бы положено девочке, а героем, ею преданным. (Или уже тогда мне было присуще чувство обостренной справедливости?) По свидетельству мамы, я даже расплакалась в сцене на бензоколонке. Подозреваю, что модель отношений, представленная в «Шербурских зонтиках», осела где-то на уровне подсознания, чтобы работать в последующей взрослой жизни. С другой стороны, первыми моими самостоятельно прочитанными книгами были восьмитомник Александра Беляева и тридцатитомник Герберта Уэллса (на спор с папочкой – любопытные у меня родители, да?), но что-то никакой тяги к фантастике или науке не образовалось. Да, но третьим моим чтением стала «Одиссея капитана Блада» Сабатини – вот откуда ожидание суперблагородного героя, и никакого другого, черт побери!
Потом были, конечно, и другие литературные пристрастия. В подростковом возрасте я зачитывалась «Триумфальной аркой» Ремарка и как родного полюбила доктора Равика. (Признаюсь, он и до сих пор мой мужской идеал. Так и иду по жизни, сравнивая встречающиеся мужские особи с великолепным ремарковским героем. Даже удивительно, что ухитрилась сходить пару раз замуж при этом.) Еще в подростковом возрасте полное приятие вызывал у меня Борис Павлович Райский, герой «Обрыва» Гончарова. Я даже твердила окружающим, что Райский – это моя духовная ипостась в мужском обличье; окружающие у виска не крутили – все-таки литературный спецкласс, но поглядывали с недоумением: они-то любили кто Печорина, кто князя Андрея, а кто и душку-Онегина.
А в институте я открыла для себя Тургенева – его пьесы, дневники, переписку. «Ты сорвала все мои цветы, и ты не придешь на мою могилу». «Тайный смысл и разгадка жизни есть постоянное отречение». Как сказал один наш преподаватель, если мир когда-нибудь повернется к красоте как к главной ценности, то Тургенев в нем будет номером один. Добавлю от себя – Тургенев не просто певец красоты, Тургенев – это музыка в литературе. Одно время, помнится, я на полном серьезе размышляла, его ли реинкарнацией являюсь – или все-таки реинкарнацией Леопольда Антоновича Сулержицкого? Который был сподвижником Станиславского, другом семьи Льва Толстого, учителем Вахтангова и руководителем первой студии МХТ.
В МХТ заведено было, особенно не заморачиваясь благодарностью, брать с Сулера по полной. И «Жизнь человека» по Леониду Андрееву, и «Драма жизни» по Гамсуну, и «Синяя птица» по Метерлинку, знаменитые спектакли Художественного театра, были поставлены тандемом Станиславский–Сулержицкий, а вовсе не одним Станиславским, как все думают. Да и английский режиссер Гордон Крэг, приглашенный на постановку «Гамлета», в большей степени обязан за нее был Сулержицкому, но даже не указал фамилии Леопольда Антоновича в афише... Толстой, относящийся к Сулеру с нежностью, как-то выдал ему: «У Чехова есть прекрасный рассказ «Душечка» – ты почти похож на нее». – «Чем?» – «Любить любишь, а выбрать не умеешь и уйдешь весь в пустяки». За глаза же, отвечая на вопрос, толстовец ли Сулержицкий, высказался так: «Ну какой он толстовец... Он просто – «Три мушкетера». Не один из трех, а все трое».
А еще я в институте обрела исчерпывающую формулировку признания в любви. Нашла ее в переписке Бодлера, в одном из писем к матери: «Прошу у тебя своего счастья – и требую от тебя твоего». И ну давай пользоваться ею по жизни... Срабатывало не очень. Чаще приходилось поминать хокку Басё: «Холод пробрал в пути. У птичьего пугала, что ли, в долг попросить рукава?»
Где ты, доктор Равик?
...К тому времени, когда Альмодовар снял, а я увидела фильм «Поговори с ней», я уже способна была понять, что таких мужчин, как оба представленных в фильме героя (и как доктор Равик), в действительности не бывает. По крайней мере в моей. Перечитывая написанное, хватаюсь за голову – ну бред, не женщина, а героиня от литературы, да и только! А как насчет реальных персонажей, которые живые и во плоти?
Несколько лет назад воображение мое поразил Сэм Клебанов. История с цунами в Юго-Восточной Азии. Сэм прилетел в Коломбо (Шри-Ланка) 26 декабря на недельку отдохнуть. Как раз тогда все и началось – проказница-волна погубила что-то около 100 тыс. шриланкийцев. Уже на следующий день, 27 декабря, Сэм вступил в стихийно сформировавшийся международный отряд добровольцев. В ближайшие три недели он собирал деньги, закупал медикаменты, продукты, кастрюли, простыни, средства дезинфекции и развозил все это по деревням на побережье. Сгружал мешки с рисом и подтаскивал канистры с водой. Клебанов – президент компании «Кино без границ» и на ту пору ведущий передачи «Магия кино» на «Культуре»; этого брутального красавца чаще можно было увидеть в репортажах с международных кинофестивалей, чем в Москве, – уже много лет он живет в Швеции. И вот этот парень бросает все свои нехилые дела – и показывает себя Человеком. Кстати сказать, на повешенное Сэмом в отеле обращение на русском языке с просьбой о помощи не отозвался никто, а русских там было предостаточно. Они отдыхали.
Мы с Клебановым как-то пересеклись на Московском кинофестивале; как водится, принялись обмениваться впечатлениями – кто что посмотрел и кому что глянулось. Я с присущей мне идиотической искренностью заявила – не нравится мне это засилье Азии и прочего Востока на экране. «Уже и в кино достали политкорректностью! Неинтересно мне про узкоглазых смотреть – другие ценности, другое мировосприятие, другие проблемы». Сэм потемнел лицом: «Тебе не стыдно так говорить? Это настоящий расизм», – и на полном серьезе расстроился. Самое смешное, что за эту реакцию я его полюбила еще больше.
 Та самая сцена на бензоколонке ("Шербурские зонтики") – встреча героев спустя годы. Кадр из фильма |
А что касается доктора Равика... Однажды показалось – нашелся. И все бы хорошо, но... Но – разные социальные страты. Но – не свободен. Но – боязнь громких слов в любви и склонность к громким словам в политике. Но... Но... Но...
Ну, что – поперечитывала Тютчева: «О, как на склоне наших дней...», в очередной раз восхитилась гениальными строчками, да и развела руками. Видно, из всей мужской половины человечества одному Бунину дано было понять и сформулировать столь близкое женскому сердцу: «Из году в год, изо дня в день, втайне ждешь только одного – счастливой любовной встречи, живешь, в сущности, только надеждой на эту встречу – и все напрасно». (Впрочем, в этом его рассказе, «В Париже», оказалось не напрасно). Вслед бунинскому тексту прямо-таки напрашиваются соображения американки Кэтт Энн Портер: «...слова, которых она ждала и так и не услышала, и те слова, что она хотела сказать в ответ; горькие компромиссы и невыносимые замены, которые хуже, чем ничего, однако же неизбежны».
Так что там у Тургенева-то было насчет тайной разгадки жизни?..
