Ученый старой закалки

Лето для естествоиспытателей – это пора экспедиций.
Фото Reuters

Я обещал написать про свою тетку, обещал в первую очередь, конечно, себе.

Она прожила 103 года, двух месяцев не дожила до 104, умерла 31 октября. А еще в прошлом году в их профессиональном журнале вышла ее статья. Она была энтомологом, всю жизнь занималась комарами. Три раза болела малярией, один раз – болезнью Лайма, та и другая – смертельные, в обоих случаях меры были приняты вовремя. Язва желудка – это понятно, поскольку летом она выезжала всегда в экспедиции, кажется, когда ей исполнилось 80, в экспедиции ее перестали брать, хотя силы были. Ей было уже больше 100, она по своему обыкновению пошла читать свежие американские и прочие англоязычные журналы в Иностранку. Вышла в туалет, а из кабинки не может выйти – что-то случилось с замком. Примерно через полчаса пришел слесарь, признался, что из этой кабинки спасти не может, замок уж если заело, то – все. Принес через какое-то время лестницу, через другую кабинку просунул Неле Яковлевне, она поднялась, села на бортик, перекинула лестницу в соседнюю кабинку и спустилась по лестнице вниз. Мне рассказала только на следующий день. «Правда?» – не веря, переспрашивал я. «Ну, да», – с какими-то карлсоновскими интонациями простодушно признавалась она в своем бытовом подвиге.

В последние года три-четыре ее больше всего беспокоила Олимпиада в Сочи. Она обнаружила в районе Сочи личинки какого-то комара, который вполне может оказаться переносчиком какой-то опасной болезни, и страшно переживала, что никого это не волнует. Я, естественно, проникся ее волнениями и даже ходил к Константину Вадимовичу с вопросом: можем ли мы написать об этом в «Независимой газете». «Конечно, пусть пишет».

Я – к Неле: «Неля Яковлевна, пишите, я с Ремчуковым поговорил, он не против». А она: «Ну, я же не могу вот так... Погоди, я же должна это обсудить... Я сама не могу...» Такая вот старая привычка: всякая публикация обсуждается сперва с коллегами. Среди ученых, настоящих ученых, – наверное, надо уточнить, что среди ученых старой закалки так было принято. Не страх, нет, а вот именно – ответственность за каждое публичное высказывание. А иначе как? Иначе нельзя.

Когда-то, когда она решила, что станет биологом, первое, что начала делать – плавать в холодной воде, плавала далеко, считая, что биологу обязательно необходимо крепкое здоровье. Когда окончила университет, папа спросил, что ей подарить на окончание – пальто или туристическую путевку. «И что же вы выбрали?» – спрашивали мы, впрочем, зная, что она поехала на Алтай. «Я решила, что без пальто-то уж точно не останусь, в чем-нибудь зиму прохожу, и выбрала путевку». В голове мы складывали и вычитали годы – сама она до последнего времени скрывала возраст, лишь в последние годы начала вслух переживать, что никому не интересно лечить «столетнюю бабку», – получалось, что на Алтай она поехала, когда там еще бродили банды. А она – верхом по горам, впрочем, приключений и погонь в ее жизни было предостаточно.

Она гордилась, что в СССР удалось уничтожить малярию, страшно переживала уничтожение Института медицинской паразитологии и тропической медицины имени Е.И. Марциновского, в котором проработала много лет и который в итоге присоединили к Первому мединституту. Всех, куда бы они ни отправлялись, просила привезти ей комарика. Помню, ходил, искал в Томске какую-то лабораторию, там обрадовались ее привету, что-то дали мне из последних своих публикаций. Привез ей комара из Черногории, гордо развернул бумажку... «Что ты мне привез? Нужен живой, а здесь ничего не увидишь!..» А как живого?.. Мне и в голову не могло прийти живого везти. Да и как?.. Про погони еще. Однажды она стала показывать мне фотографии, сделанные в какой-то глуши в Архангельской области. Там у нее была лаборанткой княгиня, с которой однажды они спасались бегством от каких-то каторжников. Со всякими противомалярийными мероприятиями тетка объехала весь Советский Союз, причем по каким-то медвежьим и прочим углам. В какой-то деревне провалилась в колодец, летела вниз метров десять... Показывала мне, какой был синяк – размером с кастрюлю, врачи ставили на ней «крест». Она выжила... В Азербайджане, в Ленкоранском районе, рассказывала, как за нею бежал какой-то дикий местный житель, а Неля – не самая легкокрылая, со всеми прекрасными формами, но тут – убежала, спаслась.

Комары такие маленькие, но на их изучение можно отдать всю жизнь. Ради науки. Фото Reuters

По вечерам она ходила в Большой зал консерватории. Концертный зал Чайковского не любила, а в Большом знала «места», если я ее приглашал, обычно ругала – на твоих местах ничего не услышишь, гордо шла вперед, высоко подняв голову, и садилась в центре, во втором ряду после прохода. Обычно там и сидела. Любила разговаривать с соседями, между прочим вставляя: «Поверьте мне, я в Большой зал хожу уже 50 лет!» – и тут же поворачивалась ко мне и тихо: «Ну, не буду же я их пугать и говорить, что 70...» А на самом деле – больше. Когда поднималось давление, она обычно принимала таблетку и, если уже запланировано, ехала в консерваторию. Популярную классику никогда не слушала, помню одну ее фразу: «Неужели я так и умру, не услышав Бриттена?!»

Она была стихийной феминисткой западного толка, моя жена Оксана вспоминает, как Неля накинулась на нее, когда Оксана похвалила спектакль «Секретарши» в Театре сатиры: «Как тебе мог понравиться этот спектакль?.. Ну ладно, он, но ты-то должна понимать, какое потребительское, самое примитивное отношение к женщине?! Никакого уважения к личности...»

Ее отец был купцом первой гильдии, миллионером, серые дома в Большом Черкасском переулке, между Ильинкой и Никольской, в которых ныне размещаются разные административные здания, – это были его мануфактурные склады. Когда произошла Февральская революция, он обрадовался. Как и многие русские купцы, такие же и еще более богатые, они питались иллюзиями, мечтали о всеобщем счастье. Вроде как Станиславский, который страшно обрадовался национализации после Октября.

Счастья, конечно, ни тогда, ни потом много не было. Смерть мужа, отъезд сына в Америку и там – его смерть, гибель брата на фронте, безработица в конце 40-х... Она пошла работать тогда лаборанткой в фотомастерскую. Но при первой же возможности – вернулась к своим комарикам. Когда она рассказывала про них – про первый укол, про обезболивающее, которое комар вводит под кожу, про насос, который потом начинает качать кровь под каким-то фантастическим давлением в несколько атмосфер, – я начинал верить в неслучайность мира. Такая маленькая дрянь, кусает больно, а так разумно придумана!