Бедные родственники

У нас. По-домашнему...
Фото Геннадия Михеева/PhotoXPress.ru

Умерла моя тетка. Про нее я обязательно напишу отдельно. Ей было 103 года, в декабре должно было исполниться 104, она была энтомологом, еще год назад опубликовала очередную статью в журнале, до последних дней переживала за тех, кто приедет в Сочи на Олимпиаду, – тетка считала, что там живут какие-то не те комары, которые вполне могут оказаться разносчиками инфекций.

Умерла в больнице. Известный институт, врачи, кстати, отнеслись к ней с огромным вниманием. И у «скорой», которая приехала домой и вызвала вторую, специальную кардиологическую бригаду, и потом – в больничной реанимации – не было понятного в таких случаях равнодушия: «Ну, что вы хотите в таком возрасте? Слава богу, пожила...»

Умерла. В институте, как, наверное, в любой другой большой московской больнице, тут же и подразделение ритуальной службы. Идти туда, впрочем, рано: справка о смерти будет готова завтра, завтра и приезжайте.

Приезжаем завтра.

Через окошко протягивают альбомчик с гробами, под фотографиями кислотного цвета желтенькие наклейки с ценниками, кажется, не раз уже переклеенными, один поверх другого. Инфляция! Вот этот за три или тот за четыре? Или вот – с бархатом? Цвета есть разные. Дубовые не интересуют? Венки? «А из живых цветов есть?» – спрашиваю. Есть – показывают, но все какие-то, на мой взгляд, без вкуса сделанные, – впрочем, и тут, конечно, рассматриваем очередной альбомчик с образцами. «Сейчас подойдет патологоанатом, он вам всё расскажет», – говорит мадам из ритуальной службы. Мы приехали с вещами, привезли всё, что нужно, но двоюродная сестра моя потянулась к кошельку. Инстинкт не подвел: патологоанатом, конечно, беспокоился не о вещах. Услуги были оценены в 5 тыс. руб.: «Сделаем всё по возрасту», – с какой-то приятной печалью в голосе проговорил молодой человек в белом халате.

Автобус какой? «Пазик» – 9 тысяч, «Мерседес» – 19...

Со справкой надо ехать в ЗАГС и там оформлять свидетельство о смерти. Нас предупреждают – процедура долгая, сами не справитесь, а наш агент и отвезет, и получит, привезет обратно, завтра в 9 утра документ – у вас. Стоит полторы тысячи рублей. Немного, но мы вроде бы временем располагаем. Готовы и сами, давайте справку... Сами вы за сегодня всё оформить не успеете, уже с нажимом повторяет женщина в белом халате. Ну, хорошо, путь ваш агент... В общем, заранее было ясно, что это только у Чехова в «Скрипке Ротшильда» гробовщик Яков Бронза легкомысленно уверен в том, что от жизни человеку – убыток, а от смерти – польза.

День похорон. Ритуальный зал больницы, один из главных таких в Москве. Как когда-то – в официальных репортажах из Дома Союзов: нескончаем людской поток... Только тут – один ручеек сменяет другой, третий, четвертый, вместе получается – нескончаемый поток. Заходим. Обшарпанная комнатка, за дверями, оказывается, еще один зал, оттуда доносится бас пономаря или, может, священника: «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй...»

Так прощаются в Китае. Фото Reuters

Я стою, глаза в такие грустные минуты видят плохо, тем не менее не заметить окружающей... нет, не бедности, а какой-то всепроникающей нечистой нищеты – не заметить ее невозможно. Чтобы не заметить – надо закрыть глаза. Опустишь вниз – видишь, что от постамента давно уже отбито полторы плитки и в изголовье гроба, прямо под ним – старый, тоже уже подсбитый ежедневными печальными «итогами» цемент. Отвернешься – взгляд упирается в подоконник, на котором кирпичная пыль, пыль обычная толстым слоем, молоток и ржавые гвозди на какой-то ржавой крышечке от консервов. Повернул голову влево – там дверь в соседнюю комнату, где стоят образцы венков, деревянных крестов и прочего похоронного инвентаря. Дама в строгом синем костюме напоминает нам, что основная церемония прощания у нас – на кладбище, но если кто-то что-то хочет сказать – пожалуйста...

Мысли – срабатывает инстинкт самосохранения – уходят в сторону от печальных и банальных раздумий о бренности жизни. Трудно представить бизнес в какой-нибудь другой стране, чтобы весь доход распределялся исключительно по карманам, всегда минуя само дело, к которому накрепко «привязаны» эти самые деньги. Естественно было бы, чтобы – ну, как, например, в известном ресторане быстрого питания – после очередного прощания уборщица прошлась бы с щеткой, привела бы помещение в порядок, убрала остатки чужих букетов и пр. Вглядываешься в лицо строгой дамы в синем – нет, в ее глазах нет сомнений в том, что всё идет правильно, только – слишком уж долго, а ведь поток он и есть поток, на улице уже ждут следующие, и две или три гробовые крышки, склоненные у стены, как пепел Клааса, стучат в ее груди...

Говорят, грядет какая-то реформа похоронного дела в Москве, суть которой – лишение «Ритуала» его нынешней монополии. И кто-то уже рассуждает, я слышал, по радио: сейчас, мол, все деньги платят в одном месте, а придется – три-четыре раза и в разных. Даже смешно: и сейчас – не один раз и в разных.

Кладбищенский бог объявляет: 16 тысяч в кассу... Ну и ребятам... «Сколько?» – привычно уже тянется к деньгам двоюродная моя сестра, распорядительница кредитов. «Сейчас, сейчас...» – суровеет лицо смотрителя, он достает калькулятор и начинает что-то складывать или умножать. «Четырнадцать», – наконец делится он итогом своих непростых и тайных для нас вычислений.

Из больницы – на кладбище. Там предстоит полуслужба. Сколько езжу на кладбище, столько помню Мишу, не знаю, как называется его должность. Раввин – не раввин, читает молитвы над могилами, отпевает... Сегодня он в джинсах и кроссовках, впрочем, как я понимаю, какой-то строгой одежды ему не предписано. В кроссовках, конечно, удобнее переминаться с пятки на носок. Поднимаю голову к потолку – старое желтое пятно от протечки, с потолка чуть ли не до головы спускаются паутина и какие-то сталактиты из пыли... На полу – грязь, старые жалюзи пожелтели, за ними видно – на подоконнике пыль и грязь. Уборщица не была здесь не месяц – конечно, больше. Полгода? Может быть. Может, дольше. А ведь и эта недолгая процедура стоит денег, а мимо – «Мерседесы», и всем нужен Миша – прочесть молитву, то да сё. И снова – ни рубля в дело, чтобы хоть как-то облагородить прощальную печаль. Все чувства должны быть привезены с собою, от «фирмы» – автобус, на кладбище оплачен полуобряд. Он исполнен.

«Вы не хоронили в августе в Одессе, в полдень, в жару? Ну, давайте сделаем это вместе. Попробуем – близкого человека», – это Жванецкий, помню, как разыгрывали его рассказ Карцев и Ильченко. В общем, можно и в ноябре в Москве. Тоже – невесело :-(