Ковчег по-флотски

Сиамскую кошку Матильду обменяли на соседнем корабле – на ящик пива.

Попал я на днях в неприятную ситуацию. Подходил к метро, а тут голубок какой-то пролетал и... В общем, реверсивный след птички загадил одежду с головы до пят. Вот, думаю, есть справедливость на свете – три десятка лет назад съел как-то в море голубка. Не от голодухи: просто консервы надоели, дичи захотелось. И, видимо, пришел час расплаты.

Мы тогда в море торчали уже третий месяц, мясо на корабле закончилось. Осталась одна тушенка. А когда вы ее внутренне употребляете в течение трех недель, в глотку она уже лезет с трудом. А тут голубок, вроде бы упитанный, на палубу приземлился. Так что в каюту были срочно вызваны док и штурман. Док потому, что у него имелся старый, но еще работающий стерилизатор – мы в нем картошку жарили. А штурман, как вспомнилось, рассказывал, что в детстве «голубям башку сворачивал». В общем, заставили лейтенанта вспомнить молодость.

Ощипанный голубок по весу мог сравниться разве что с воробьем. И хотя разочарованию нашему не было предела, от судьбы не уйдешь. И голубка зажарили. Каждому досталось граммов по 50 нежного мяса. И грамм по 500 вкусного спирта. Потому что спирт бывает только двух видов: вкусный и очень вкусный.

Но вообще-то моряки зверюшек любят. Особенно собак и котов. Говорят, правда, что коты и кошки на военных кораблях не приживаются. Мол, магнитное поле на них действует отрицательно. В некоторых экипажах специалисты БЧ-5 даже вытачивают для своих любимцев медные ошейники, дабы спасти их от неминуемого сумасшествия.

Предрассудки и брехня. Неоднократные боевые службы, имеющиеся на счету нашего корабельного кота Маркиза, – самое весомое тому подтверждение. Хотя, что уж скрывать, бывают и исключения, которые, кстати, простите за банальность, лишь подтверждают правило.

Как-то на борту нашего гидрографического судна «Линза», именуемого еще «мохнатыми ушами» за специфический характер служебной деятельности (то есть радиоразведку), появилась сиамская кошара Матильда. Прозвали ее так за противный заграничный нрав и вечное недовольство, выражаемое гнусавым протяжным мяуканьем. Матильду пытались спарить, или повязать, говоря по-научному, с упомянутым Маркизом. Но, увы, благородный и ленивый наш корабельный старожил на иностранщину не позарился. Через пару месяцев боевой службы страстное мяуканье сексуально озабоченной Матильды столь обрыдло экипажу, что при первом же заходе в польский порт Свиноуйсьце иностранку с выгодой обменяли на соседнем корвете – на ящик пива.

Кстати, тогда у нас на борту целый зоопарк был. Ноев ковчег по-флотски: Матильда, Маркиз, собачка Бим и два попугая. А до этого еще и пес «дворянских» кровей Кранец. Для бестолковых сухопутных читателей поясняю: кранец – это такая штука, которая служит прокладкой между кораблем и причалом, чтобы не повредить борт при швартовке. Обычно это что-то вроде части бревна, оплетенного канатом.

Белый Бим с белым ухом.

Служил Кранец на «Линзе» уже несколько лет. И все его любили, кроме, разумеется, боцмана. Что и понятно – нужду псине в море приходилось справлять прямо на палубе.

Вот и решил боцман при выходе из того же Свиноуйсьце от кобеля нашего избавиться. Скинул Кранца за борт, благо что до берега кабельтова два было, не больше. Мол, выплывет.

Мы с командиром – Виктором Михайловичем Мавзолевским – на главном командном пункте. Рулим на выход. Слышим истошный крик:

– Товарищ командир! Кранец за бортом!

Кэп отмахивается:

– И хрен с ним, новый сплетем...

– Да нет, не сплетенный, а наш Кранец, живой который!

– Что?! Человек за бортом! Лево на борт, катер левого борта к спуску, шлюпочной команде наверх...

Вытащили мы Кранца. Только после этого перестал он в море ходить. Только заработает вспомогательный дизелек, застучит мелкой дрожью палуба, соединяя утренние росинки в маленькие лужицы, а Кранец уже на берегу.

И ждет нас возле штабного вагончика...

Кстати, любить животных нас еще в военно-морской «бурсе» научили. Году эдак в 1974-м у начальника нашего Калининградского высшего военно-морского училища контр-адмирала Пилипенко (клички Пипа, Барин и Хозяин) проснулась страстная любовь к животным. Тогда, правда, в училищном пруду уже вовсю плескались здоровенные зеркальные карпы, отожравшиеся на картошке, которую курсанты, дабы не чистить эту грязную гниль сверх меры (техники тогда не было, чистили простыми ножичками), сбрасывали тайком в пруд. И, конечно же, утки с лебедями. Лебедей мы ненавидели. Они красиво парили над плацем и бомбили его понятно чем. А мы каждое утро на приборке (плац был закреплен за нашим взводом) отмывали следы бомбежки.

Когда в пруду завелись водяные крысы, повадившиеся жрать только что народившихся утят, выставлялся патруль во главе с мичманом. Последнему выдавалось мелкокалиберное ружье. И если наутро Пипа недосчитывался любимой своей живности, старшему патруля приходилось несладко.

Впрочем, лебедей и уток Барину было явно мало. Вскоре у трех тополей, что росли близ пруда, спилили верхушки, а на них водрузили натуральные гнезда. Откуда их привезли, не знаю, но вскоре в гнезда посадили и аистят. Мол, родители никуда не денутся, прилетят. Не прилетели. Так что аистят вскоре куда-то сплавили.

Затем в училище появились косули. Самец и самочка. В расчете на бурное плодоношение. К косулям прикрепили мичмана.

В завершение всего рядом со столовой установили громадную клетку, в которую посадили здоровенного бурого мишку. Мишка мычал, как корова, и ни черта не хотел жрать.

К тому же веселые курсанты-пятикурсники приучили бурого к портвейну. «Три семерки» тогда стоили сущие копейки. Наливали вино в тазик, то есть в обрез, если говорить по-флотски. Мишка пил алкогольную отраву. Ему нравилось.

Зверь опустился, перестал следить за собой, а желающих причесать его шерсть почему-то не находилось. Через пару месяцев он уже напоминал не царя лесов, а давно спившегося бомжа. Пищу он по-прежнему не принимал. По крайней мере не вылакав предварительно пару бутылочек портвейна.

Потом его пожалели. Сами же курсанты поставили на каком-то то ли партийном, то ли комсомольском активе вопрос о том, что, мол, хватит измываться над бедной животиной.

Уже через месяц службы на корабле попугай Рома освоил несколько крепких морских словечек. Фото из архива автора

Мишку отдали в Калининградский зоопарк.

Через пару лет во флотской газете «Страж Балтики» опубликовали замечательную статью о животных, на кораблях и на флоте вообще имевших место быть. Заканчивалась статья главкой о нашем училищном мишке. Мол, был такой Михал Потапыч, служил в училище, и зачем его отдали в зоопарк.

Заканчивалась статья примерно так: «Теперь медведь живет в зоопарке. Только взгляд его долго задерживается на людях в морской форме...»

Понятное дело, задерживается. Поить-то поили, а кто опохмелиться даст?