Рафаэль среди стрингов

Работа – не волк!

Область Марке, море и горы. Пейзажные отличия диктуют и разный уклад. Горные городки – все сплошь замки и крепости, а приморские – рыбацкие поселки. Вот два из них как образец.

Урбино. Небольшой городок, на местном наречии поименованный не иначе как Луг. В Урбино от автовокзала Пезаро автобус поднимается в предгорье Апеннин. Бесконечный серпантин вьется вокруг маленьких деревушек с виноградниками, холмов, заросших всяческой зеленью. Кажется, что туристический маршрут лежит на небо. Но спустя час автобус с одышкой останавливается насупротив замка, водрузившего себе на башню шапку с голубым подбоем неба. Это, собственно, и есть Урбино. Маленький, словно из кубиков, сложенный из камня, Урбино напоминает пирамиду. Высшая точка – памятник Рафаэлю.

Знаменитый художник итальянского Возрождения родился в скромном, можно сказать – типовом, кирпичном двухэтажном домике. На улице, бог его знает, как она называлась тогда, но теперь она, естественно, via Raffaello (не путать с одноименными конфетами). Не знаю, случайно ли это, но к Рафаэлю надо восходить словно на вершину Эльбруса. Кажется, что кривее улиц, чем в Урбино, не бывает. Представьте себе гору во дворе вашего дома, с которой ваше чадо привыкло спускаться с визгом головой вниз. Так вот улицы Урбино – сплошь каменная горка. Особое удовольствие доставляют автомобилисты, которых тут, как ни странно, хоть отбавляй. Они орудуют тормозами с виртуозностью скрипача.

И все же Урбино прежде всего отчизна Рафаэля. Изо всех окон глядит, словно каждый домишко или скворечник претендует на звание родового гнезда великого художника, Рафаэль. Причем итальянцам явно здесь отказывает чувство меры. Во-первых, размножен один и тот же образ художника, а именно – его автопортрет. Во-вторых, если 131-й автопортрет Рафаэля в книжном магазине вызывает у вас понимание и сочувствие, то в витрине магазина дамского белья вы его увидеть явно не рассчитывали. И совершенно напрасно. Меланхолический, не от мира сего облик в окружении комбинашек, стрингов, бюстгальтеров.

Такая вот гордость по-итальянски. Человек, прославивший их город, все равно что ангел, покровительствующий человеческим слабостям. Хотя своему величию и нынешнему облику Урбино обязан герцогу Федерико да Монтефельтро, неустрашимому кондотьеру, чей гордый профиль (в профиль – потому как он еще был и одноглазый) с переломленным носом на холсте ныне покоится в Уффици во Флоренции. В Музее Рафаэля, увы, ни одной его картины. Не будучи еще известен, он уехал искать счастья во Флоренцию. Поэтому Музей Рафаэля – весь мир, кроме его родины, Урбино осталась же только слава. Но и это немало!

Рафаэль как двигатель торговли. Фото автора

Таковы превратности судьбы. Об этом напоминают не только мостовые, с которых впору скатываться на санках, но и улица, получившая свое название в качестве последнего пути человека, чей земной предел достигнут – via volta della morte. Арка смерти – узкий каменный мешок с крутым наклоном, который раньше вел в ораторию. Ее стены были разукрашены сценами из Страшного суда. Арка – любимое место для туристических фотосессий. Если спуститесь обратно к автобусу, не свернув себе шею, будет и вам что вспомнить!

В противоположность Урбино Сан-Бенедетто-дель-Тронто – городишко приморский. Его освятил святой Бенедикт водой из реки Тронто. С тех самых пор и пошло – Сан-Бенедетто-дель-Тронто. Бывший рыбацкий поселок разросся до размеров курорта. Пришлось его немного укоротить, чтобы не расползался, словно каша, разрезанная железной дорогой на две неравные половины. Море здесь пахнет рыбой. В порту стройная прозрачность парусников, рыбацких яликов и яхт. Бледный как поганка турист седлает яхту. Парусники – одинокие волки-романтики, придающие морскому пейзажу стандартное очарование открытки. А рыбаки на яликах выходят на работу. Для них море – это такой же привычный маршрут из дома на работу и потом обратно домой, как для московского бухгалтера: маршрутка, метро, офис, метро, маршрутка. Синие и серые с облупленной краской ялики сажают на колеса. Пляж здесь пологий и песчаный, чтобы туриста не утащили в омут русалки. Лодка под своей тяжестью может застрять в зыбучих песках Адриатики, и на горемычную долю рыбака достанутся лишь выброшенные волнами небольшие красноватые, словно недозрелые помидоры, крабики.

Четырехколесная лодка едет на глубину, где колеса привязывают к деревянным столбам, чтобы их не смыло в море, где они никому, кроме любителей подводного плавания, не нужны. Сети вместе с морскими ракушками и тиной приносят желаемое морское меню: кальмары, камбала, крабы, мидии, треска, голубая рыба, сардины и пр.

Но до того, как скучающий турист проткнет, словно Посейдон трезубцем, вилкой сочный кусочек камбалы, рыбу чистят и потрошат крючковатым ножом, и чешуя, словно всплеск ускользающего за горизонт солнышка или волны, покрывает дно лодки доспехами дядьки Черномора. Старый рыбак в переднике вычерпывает черной прокопченной от солнца и ветра клешней улов, мелочь бросает в плетеную корзину, а более крупную – супруге на корму. После сын на велосипеде развозит ящики с рыбой, обложенной льдом, по ресторанам. Оставшаяся идет косяком на рынок, разворачивающий цирковые шатры за железной дорогой, или в магазин. Море неустанно трудится над гастрономическими предпочтениями туриста, производя продукт и обустраивая побережье Бенедетто-дель-Тронто ресторанами, где можно отведать свежей рыбы, глядя, как шар солнца опрокидывается за горизонт. В Бенедетто-дель-Тронто принято лениться и отдыхать. Жизненное кредо горожан и туристов высечено на камне на побережье: «Лавораре, лавораре, лавораре, префериско руморе дель мааре» («Работать, работать и работать предпочитаю шум моря»).

А по соседству с Бенедетто в городке Кастел-ди-Лама обитает поэт и художник Витторио Амадио. Ему за 70. Но он с несокрушимой энергией выдавливает на холст всю цветовую палитру, которой богата земля Марке, и потом превращает все это в симфонию цвета. Неукротимая фантазия Амадио превращает акрил в светопреставление. Он сочиняет стихи, печатает книги, альбомы и смотрит восхищенными глазами на третью жену Маризу, которая, чтобы не упускать гения из поля зрения, тоже пишет картины и книги. Амадио не продает своих картин – просто дарит понравившимся людям. А к людям он присматривается сквозь хитроватый (так, наверное, Маркс смотрел на буржуазию) прищур. Он напоминает святого Бенедикта, который решил крестить непокорное племя рыбаков, чтобы укротить их бурный нрав. И пока Амадио крестит кистью город, где пальмы напоминают ананасы, обкормленные нитратами, за судьбу его горожан – вальяжных, словно породистый кот, – можно не беспокоиться. Они слушают шум моря, спокойный и ровный, как биение сердца┘