Зона НЕ-Желательного проживания

Ненецкие дети чужих побаиваются, но на контакт все же идут.
Фото автора

Мы летим на вертолете санитарной авиации в тундру. На взлетную полосу нас привезла машина «скорой помощи» – пока борт готовили к полету, познакомились с врачом Андреем Ивановым и фельдшером Ириной Лебединской. Выяснили, куда летим: заболел полугодовалый ненецкий малыш, прямо в чуме, посреди тундры. В тундре сейчас минус 35, а то и ниже. Чум на стойбище всего один – кочует маленькая небогатая семья. Для нас, московских журналистов, все это звучит дико. Салехардские врачи же только тихо и немного снисходительно ухмыляются. «Что с малышом?» – спрашиваем. Прилетим, разберемся.

Наконец нас загружают в вертолет, он просторный и пока еще холодный. Для санавиации в аэропорту Салехарда выделен всего один борт, но когда нужно, подключают еще. Летают часто, чуть ли не каждый день, реагируют почти на все вызовы, в год их бывает до 900. «Для детей отказов практически нет», – поясняет доктор Иванов, «летающий гинеколог», или, как называют его сами ненцы, Красный доктор. Никакой политики, просто куртка когда-то у Иванова была красная, вот и появилось погоняло. Это дорогого стоит – Иванов у ненцев в большом почете. Рассказывают, якобы потому, что он умеет после рождения ребенка качать его особым образом, пока выбирают имя, совсем как делают шаманы. Ласковое это прозвище. Кстати, рождение и смерть ненцы, как и положено по закону, официально регистрируют. Так и пишут в паспорте: место рождения – тундра.

Вообще же врачей ненцы очень уважают. Так уважают, что вызывают по каждому пустяковому случаю – только напьется кто, сразу кликать помощь. А каждый вызов стоит до полумиллиона рублей (всего на санавиацию выделяют около 200 млн. руб. в год). Лететь иногда приходится несколько часов. Врачи, конечно, сердятся, но все равно летают, жалко их, ненцев. «Какие самые распространенные болезни? – спрашиваем. – Туберкулез?» Да нет, какой туберкулез, легочные болезни есть, конечно, мочеполовой сферы, сердечно-сосудистых заболеваний не бывает. Но главный бич – алкоголь. «Алкоголь не усваивается, другие ферменты в желудке, – рассказывает Ирина. – Напьются, и давай друг за другом с топорами бегать. Они вообще горячие, чуть что – за нож хватаются, в тундре нож всегда под рукой. Страсти нешуточные. Как-то привезли мужчину с ранением мошонки, вылечили, отпустили домой. А на следующий день его жена поступила с выкидышем. Она его, видимо, пырнула в причинное место за измену, а он ее избил по возвращении. Такая любовь. «В тундре пьяные не замерзают?» – интересуемся. «Нет, – смеется, – пьяные спят в сугробе, и хоть бы что – одежда из оленьих шкур очень теплая».

Особая кислотность желудка объясняется, в частности, многовековой традицией есть сырое мясо и пить кровь. До сих пор, хотя цинги, от которой вроде как оленья кровь помогает, давно нет. «Привезли тут как-то в больницу младенца из тундры, с бронхитом, что ли, не помню уже, – продолжает фельдшер, – малыш вроде пошел на поправку, только не ест ничего, отказывается от любой пищи. Наш главврач, человек опытный, посоветовал давать по крошечному кусочку сырого мяса, с ноготок. И что вы думаете? Стал есть и быстро выздоровел».

Следы человеческой цивилизации в белой пустыне: чум, нарты, вертолет.

Мы летим над белой, пустой, действительно бескрайней, как в песне, тундрой, лишь изредка разрезанной лентами замерзших рек со скупой растительностью по берегам. Красное солнце висит прямо над горизонтом – в полярную ночь оно восходит всего на несколько часов, и то не полностью. Как в этих, кажется, мертвых просторах можно жить, непонятно. Еще более непонятно, как передавать информацию о себе. «Вы не думайте, они не дикие, – улыбается доктор Иванов, – у многих есть мобильные телефоны, рации, GPS, точные координаты передают. Хватает, конечно, и бедных семей. Был случай, сгорел чум в тундре, семья из шести человек, все пострадали, ожоги, обморожения. Передать информацию не могли: один из мужчин шел по тундре по ближайшей фактории 18 часов. Тогда только мы их забрали». Фактория – это своего рода перевалочная база для кочующих ненцев (всего коренного населения на Ямале около 35 тыс., кочует примерно половина). Мы залетим на такую факторию на обратном пути – несколько деревянных домов, магазин, пекарня, аптека, пункт приема оленины. «А иногда, – продолжает доктор, – свое местоположение объясняют примерно так: среднее течение реки такой-то (рек на Ямале около 50 тыс.), правый берег. С вертолета хорошо видно стойбища, мы их быстро находим. А вот как они узнают о местонахождении друг друга – для нас самих загадка. Но сарафанное радио здесь главная связь».

За разговорами мы не замечаем, как появляется наша цель: стадо оленей. Действительно хорошо видно. Сверху эти темные тараканчики на оленей похожи мало, но мы снижаемся, и становятся четко различимы их округлые, как у коров, силуэты и пирамида покрытого снежной коркой чума. За дверью теплого вертолета нас обдает обжигающим сухим морозным воздухом. В считанные минуты стынут одетые в московские варежки руки, ресницы покрываются инеем. Мы идем в чум. Греться, знакомиться, изучать.

Чум состоит из упирающихся друг в друга жердей и покрытия: летом когда-то использовали бересту, сегодня замененную на брезент, зимой – шкуры. На один чум уходит около 80 шкур, так что сооружение это не дешевое. Для сравнения: средняя семья держит около 200 оленей. Традиционно считается, что чум должна ставить женщина – это входит в ее домашние заботы. Но самом деле чум – тяжеленный, так что, как говорят сами ненцы, ставят его всей семьей.

В наш чум мы проползаем под тяжелыми обледеневшими шкурами на коленках. Там темно, только теплится печка-голландка с высокой трубой и горит тусклая лампа. Две женщины, четверо детей – мал мала меньше, все в традиционных одеждах. Плюс пара собак, может, еще кто-то, не видно. Мужчины уехали в совхоз, для которого они пасут оленей, женщины числятся как┘ чум-работницы. Мы смеемся, а между тем «должность» вполне официальная. Дети стесняются, прячутся, на русскую речь не реагируют, и только позже на улице удается войти с ними в условный контакт – улыбки, жесты, заигрывания. Кроха, ради которой мы проделали этот путь, лежит в люльке из оленьих шкур. У него бронхит. Забираем малыша и одну из женщин, его бабушку – у нее воспаление глаза.

Больных мы отвезем в главный населенный пункт района – поселок Яр Сале. Там цивилизация – хорошая больница, школа-интернат для ненецких детей, комплекс по переработке оленины. Новые дома, улицы, украшенные ледяными скульптурами, всюду ездят трэколы – громадные махины-вездеходы на высоких колесах. Если погода не летная, то и врачи пользуются такими – пилят на них до места несколько суток. Есть трэколы и у частников – стоит автомобиль в среднем 2 млн. руб.

Доктора санитарной авиации проводят осмотр пациентов прямо в чуме.

Многие ненцы переезжают жить в этот поселок, но летом все равно кочуют. Для них Заполярье – естественная среда обитания, их дом, все поголовно называют себя тундровиками. Для остальных людей регион преподносит немало неприятных сюрпризов. Его так и называют – зона нежелательного проживания. Врачи объясняют: вода здесь с большими примесями тяжелых металлов, солнца мало (полярная ночь) или, наоборот, слишком много (полярный день), не хватает кислорода – зимой воздух вымерзает, летом все равно влажность низкая, несмотря на то что кругом вода. Да еще и Новая земля недалеко: легенд про ядерные испытания на ней видимо-невидимо, и какие-то из них наверняка правдивы.