Город белок, аналитиков и анютиных глазок

Капитолий, Конгресс. Чиновная столица.
Фото Reuters

Вашингтон не мал, не велик. Не тих, не шумен. По-столичному крепок своими могучими казенными, чиновными зданиями – Конгресса, Госдепа, Пентагона, суда, архивов, и в то же время какой-то расслабленный, с провинциальной европейской ленцой, что особенно заметно по окружившим монументальный центр улицам с уютными и респектабельными двух-, трехэтажными домами.

Впрочем, центр – здесь понятие несколько приблизительное. Между Белым домом и Капитолийским холмом пролегла широченная километровая, окаймленная музеями аллея. Она именуется Молл. На Молле растут трава, деревья, по нему фланируют молодые семьи, туристы, бегают футболисты-любители и прыгают белки.

Впрочем, белки здесь водятся везде, где можно сыскать подходящее дупло. Они в основном пушистые и серые. Попадаются и темные, канадской породы, но у этих – меха поменьше и хвосты непритязательные. В позапрошлом году говорили, что из-за неурожая орехов белкам грозит гибель. Но белки еду раздобыли и перезимовали.

В садике местного Ботанического музея к нам подошел простой американский воробей. Помню, в Женеве воробьи громко чирикали, суетились, садились на стол, совали клюв в чашку, а этот – просто подошел и посмотрел.

Наличие живности в городе, ее спокойные отношения с человеком – признак нормального общества, если хотите, благополучия. Давным-давно в Москве на Пресненских прудах водились вальяжные утки. В начале 1990-х они пропали (их попросту сожрали неготовые к переменам местные обыватели). В 1996-м они вновь появились. Тогда-то (задолго до Путина) стало видно, что Россия «встает с колен». И первыми это поняли утки.

Боюсь показаться предвзятым, но среди мировых столиц Вашингтон выглядит самым ухоженным. Когда после него попадаешь в Париж, Амстердам или Рим, хочется взять в руки метлу. Осенью роль мусора выполняют опавшие листья.

Круглый год цветут разноцветные – желтые, белые, синие, голубые – анютины глазки. На них давно не обращают внимания горожане с разноцветными лицами. Все люди цветные, у каждого лица свой цвет. У сахарских туарегов лица синие. У меня всегда лицо белое – кожа не способна загореть.

В том же Париже, если ты араб, то арабистее не бывает, если китаец – то китаистее, а здесь при всей антропологической и расовой мешанине выражение лица – американское. И походка почти у всех одна – американская, и тембр голоса. Здесь даже японские туристы на время как-то американизируются, не выпадают из общего контекста, как в Европе, где они резко выделяются из толпы.

Разноцветные лица – улыбчивы. Помните такой рязановский фильм «Дайте жалобную книгу»? Так вот там на замечание Журналиста (Олега Борисова), что за границей официантка улыбается, Чиновник общепита (неоцененный артист Николай Парфенов) отвечал: «Так она ж ему за деньги улыбается». Дома у нас и за деньги-то редко кто улыбнется. Здешняя улыбка – это что-то почти антропологическое. Она встроена в едва ли не в каждую физиономию. Иногда улыбаются даже те, кому это не положено по профессии, например, секьюрити в вашингтонских аэропортах.

Но вот вам две цитаты из Барака Обамы, наверное, самого наивного (не считая Джорджа Вашингтона) американского президента. Первая: «Общая ответственность, доверительность и чувство товарищества – все то, что делает нас американцами, – было безвозвратно утеряно и пока еще не восстановлено». Вторая: «Кажется, в магазинах мне теперь приходится дольше искать, кто мне поможет, и дожидаться дома, когда наконец соизволит появиться курьер из службы доставки...» Михаил Задорнов отдыхает.

Обамовский негатив о сервисе подтверждается в вашингтонском метро. Поезда часто останавливаются в тоннелях, что поначалу раздражает, но потом к этому привыкаешь. Вот к чему привыкнуть нельзя, так это к регулярно не работающим эскалаторам, особенно когда они не ползут вверх. Уютные, с ковровым покрытием поезда к вечеру забросаны газетами. Против этого пытаются бороться, развешивая плакаты типа «Прочитал и уноси с собой». Борются и против жующих пассажиров, предупреждая их соответствующей надписью «Вагон не столовая». Однако многие свободолюбивые американцы на это плюют. Собянина на них нет. В крайнем случае Лужкова...

На станции «Дьюпон серкл» недостатки метро неожиданным образом сглаживаются выбитыми при входе (прямо с улицы) на эскалатор стихами великого поэта Уолта Уитмена: «Так в тишине мечта возникла,/ Обратною дорогой через лечебницы идти/ И, руку протянув, лечить страдания и раны/ Ночами темными я был у тех, кто страждет – меж ними попадались и младые,/ Страдавшие жестоко, – и был мой опыт сладок и печален». (Перевод мой и потому из рук вон плохой.)

Не витражи на «Новослободской», но все же.

Вашингтон парковый, неформальный. Фото Reuters

Кроме хрупкого вашингтонского метро, действуют на нервы светофоры. Их больше, чем белок. На больших перекрестках между светофорами приходится буквально пробираться. Старый постсоветский человек вынужден, сжимая от нетерпения кулаки, порой по 65 секунд стоять на тротуаре, ожидая, когда же загорится приветливый беленький пешеходик. Правда, аборигены обращают на светофоры внимание все меньше и меньше. Это не Дания с Финляндией. Тут жизнь торопит. Так что, подстроившись к ушлому вашингтонцу, можно проскочить с ним и под красный.

Можно привыкнуть к метро, можно наплевать на светофор. Но вот с чем у нормального человека не получится сосуществовать, так это со здешней дымофобией. Помню, как она начиналась, помню, как продолжалась, помню вьетнамский ресторанчик в Джорджтауне, последнее прибежище нормального человека с сигаретой в зубах после рюмочки «Абсолюта». Не забуду замечательной средних лет ньюйоркчанки, которая в 1997 или 1998 году в JFK (нью-йоркский аэропорт имени Дж.Ф. Кеннеди) выпускала меня на улицу покурить и втайне, минуя досмотр, впускала обратно. Я готов сотрудничать с Америкой в Афганистане, разоружиться, ущучить обнаглевших Ахмадинежада и Ким Чен Ира, разменять суверенную демократию на гамбургер (хотя на вкус противно), согласиться с глобализацией, но, ребята, дайте покурить...

С одним моим коллегой как-то раз приключился прескверный случай. Игнорируя местный закон, в номере одной местной гостиницы он сначала не только накурился, но и, увы, надрался. А когда администрация сделала ему соответствующее внушение и даже вызвала полицию, он указал вашингтонским силовикам на их африканские корни. С трудом, но скандал был замят, а коллега потом клялся и божился, что он ничего не помнит... К чему это я? Ах да, к тому что интеллигенту-курильщику в Америке лучше не рисковать.

Первая сигарета в любой вашингтонской гостинице под чашечку кофе тайно выкуривается в туалете. Я уважаю законы любой страны, но не хочу пить кофе над унитазом. Верните комнаты для курящих, дайте нам, самоубийцам, два столика в ресторане. Вы же сами не против этого, если судить по количеству окурков на вашингтонских улицах.

Почему-то кажется, что мой плач охотно поддержат многочисленные благообразные, ученого вида мужчины в костюмах, плащах и с небольшими чемоданами на колесиках, в изобилии странствующие по метро и улицам Вашингтона. Это аналитики, приезжающие в столицу со всей остальной Америки. Их столько, что, похоже, в американской столице идет одна бесконечная конференция по зоополитологии и социоботанике.

Внушительность одежды ученых мужчин компенсируют своим легкомыслием вашингтонские дамы: набросив курточки, а то и шубки, вышагивают в туфельках на босу ногу, опровергая знаменитую врачебную заповедь, что ноги всегда следует держать в тепле. Выглядит это ну очень зябко.

...Сейчас, когда я завершаю про их «стиль жизни», в Вашингтоне 50 градусов по Фаренгейту. Сколько это по-нашему? Вычтите 32, а полученное умножьте на 5/9. В общем, там вам не здесь.