Сойти с ума в октябре

Танки – поэзия русского бунта.

В октябре хорошо сходить с ума. Тихим, серым дождливым утром. В понедельник, когда надо вставать и идти на работу, утопая по маковку в блеклом студне непогоды. Ибо тоскливо жить на белом свете, господа, именно в октябре. Тепло безвозвратно и теперь, кажется, навсегда ушло. Впереди – промозглая слякоть. Дождь со снегом. Грипп. Унылая пора. Авитаминоз.

Мне тоскливо. Мне невмочь.
Я шаги слепого слышу:
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу.

Таким «Октябрьский миф» ощутил Иннокентий Анненский.

В октябре всякое человеческое существо томится ожиданиями худшего. И они просто не могут не сбыться. Поэтому альтернативой недолгому, до первых листиков, помешательству является революция. Или что-то связанное с толпой, штурмами, шумом, гамом и перестрелками.

Собственно, и всероссийская политическая стачка 1905 года, плавно переросшая в бессмысленный и беспощадный бунт, и революция в 1917 году произошли, видимо, не от революционной ситуации, а от переполнившего чашу людской тоски томления. Слепой свалился с крыши. Разрыдался (кстати, у Анненского его слезы «растекаются по стеклам») и пошел бить морду хозяевам дачи. На одном из заседаний ЦК РСДРП(б) была принята резолюция о вооруженном восстании. А через пару дней, покуда либерал тужился в бессильной истерике: арестовывать Ильича или обождать, тот влез на броневик и увлек рукоплещущую толпу в страну безумия. Потом по причине отмены старой жизни и летоисчисления юбилеи Октябрьской революции стали отмечать в ноябре. А в октябре – День Конституции.

Вообще в октябре главного буревестника русского бунта тянуло произносить судьбоносные речи. 2 октября он выступил на III Всероссийском съезде РКСМ с речью «Задачи союзов молодежи». Все, кого принимали в комсомол (день его рождения отмечали 29 октября), должны были, как «Отче наш», знать, чему Ильич призывал молодежь – учиться, учиться и учиться надлежащим образом.

О, старый добрый СССР! Безбрежный серый горизонт социализма┘ Но облетели, словно листья с деревьев, густые брови Леонида Паралича. Время старыми валенками зашелестело по полу. И одним прекрасным октябрьским утром 1993 года я очутился возле голубых елочек Белого дома. Под ними, словно елочные игрушки, приготовленные на Новый год детям в подарок, залег спецназ. Но не игрушечный, а настоящий. Серьезные, взрослые дяди играют в войну. Пукают выстрелы. Зритель этого нового шоу в перерывах между выстрелами занят мелким мародерством. Голубой «Жигуль» дочиста выпотрошен, словно селедка. Из окошка пятого этажа пристройки или крыла Белого дома торчит белый флаг капитуляции, придавленный рухнувшей на него рамой.

Верной дорогой идете, товарищи! Фото автора

Иду в сторону Нового Арбата сквозь милицейские кордоны. Обыск. Потом еще кордон. И опять – обыск. Менее тщательный, чем первый. Лицом к стенке не ставят. И не выворачивают карманы. Потом я возле магазина «Хлеб» на улице Чайковского. Магазин закрыт, но хлеб продают через окошко, как в деревенском сельпо. Вдруг начинается яростный пулеметный треск. Неподалеку от нас осыпается, словно пыльный коврик под ударами выбивалки, стена дома. БТРы, стоящие рядом, открывают ответный огонь. Очередь приседает, старается замуроваться в стены, прячется во двор, в мгновение ока рассеивается. Я пользуюсь моментом и подбегаю к окошку. Пальба не стихает. В окне перекошенное от ужаса лицо продавщицы.

– Дайте булки! – кричу я, кажется, благим матом. Лицо у меня перекошено, как и у нее.

– Какие?! – орет она в ответ.

– За 150, четыре «розанчика»! – мой вопль взрывной волной вдавливает продавщицу вглубь, хотя я как никогда вежлив.

– 600 рублей с вас!

– Пожалуйста!

Когда выстрелы стихают, очередь за хлебом возвращается на свои позиции и старается разобраться, кто за кем стоял. Подхожу к БТРам. Спрашиваю у бойца, высунувшего лицо с веснушками из люка:

– Куда направляетесь?

– Кто его знает! – На его лице та же растерянность, что и у меня.

– Откуда ведется огонь?

– Х┘ его знает!

Октябрь 1999-го. Москва, притихшая после взрывов. Однажды вечером к нашему дому подъезжает подозрительного вида машина с прицепом и останавливается возле одного из подъездов. Подозрительная – на взгляд бдительного соседа, не желающего отправляться раньше времени к праотцам по средствам гексогена. По крайней мере не раньше, чем он увидит Лигу чемпионов. Сосед дежурит со своим Мухтаром вне всяких графиков и сразу бьет в колокола. Чья машина? Зачем машина? Ночью по тревоге разбужены за малым исключением все жители дома. Машина с таким номером ни за кем не значится. Старушонка, похожая на гнома, вспоминает, как несколько часов назад из этой машины в наш подъезд вошел подозрительный субъект с бородой.

– Хаттаб! – делает вывод сосед с черенком от лопаты.

Что он собирается делать этим черенком – глушить, как карасей в пруду, Хаттаба и бандитов? В кабине чеченского террориста сквозь стекло наблюдательные граждане усмотрели какие-то иконки. Все это истолковано в качестве отвлекающего маневра коварного изверга. Операция, как пишут в военных сводках, вступает в завершающую фазу. Силами наиболее бдительных граждан подозрительный прицеп оцеплен. Вызваны участковый и наряд милиции с собакой. Милиция настороженно щупает тент, скрывающий страшную тайну. Народ в ужасе отходит подальше, но не настолько, чтобы не видеть, что там. Под тентом обнаружены яблоки. «Яблоки? Они начинены взрывчаткой!» – шевелит бледными от страха губами чья-то голова под желтым фонарем. Однако в раскрошенном на глазах изумленной публики яблоке ничего, кроме бурой кашицы, не найдено. Поиски взрывчатки решено прекратить до обнаружения хозяина машины. Напряжение нарастает. Спать никто не ложится. Однако вопреки мрачным прогнозам все разрешается столь же неожиданно, как и началось. Из подъезда спустя полтора часа ночного бдения выходит батюшка. С бородой, которая, по предположению жильцов, принадлежит Хаттабу. В машине, окруженной кольцом добровольцев, опознает свой «Москвич», прицеп и яблоки. Виновато улыбается из-под бороды. Все разочарованы┘

Вот так сквозь запахи тления и уныния идет жизнь в октябре. И мокрый пес возле булочной, глядя в глаза, со сладострастием вычесывает блох и показывает розовую колбаску языка. Он счастлив – он не знает, что бывает, когда начинается поздняя осень. Но я-то знаю, и в октябре мне хочется сойти с ума. По крайней мере до первого тепла...