Кнутом иссеченная муза

Некрасовское слово по-прежнему способно увлечь праздношатающуюся публику в стан погибающих за великое дело любви.

Словно вдаль смотрел Некрасов, приобретая в 1861 году у вдовы ссыльного декабриста Валериана Голицына, Дарьи Андреевны, именье Карабиха. А ведь мог бы и в Ярославле поселиться. Или около своего родового именья Грешнево... Но то ли надоел ему городской шум на Литейной в чиновном Санкт-Петербурге, то ли уж так это живописное местечко приглянулось: дом с мезонином и два аккуратных флигеля, словно два крыла русской музы┘

Живописный парк, холодные даже в летнюю жару пруды: простота без пестроты. Не будь тут Некрасова, ярославский нефтеперерабатывающий завод имени Менделеева застроил бы все окружающее пространство терминалами. Или понастроили бы дворцов новые ярославичи.

Так получается, что Некрасов силою своего гения сберег для потомков несколько культурно-исторических ландшафтов. Помимо Карабихи это Аббакумцево и Грешнево. А вот упомянутые им в стихах некогда деревни, горки, пейзажи с каждым годом убывают. Цивилизация на культуру идет «свиньей».

Так, из Теряевой горы, описанной поэтом в поэме «Дедушка», недавно хотели было состряпать горнолыжный курорт. Костромской тракт, бывшая некогда дорога федерального значения, теперь вполне можно сравнить с танкодромом, асфальт выщерблен, и весь некрасовский культурный ландшафт превращается в унылое зрелище.

Но каждое лето «кнутом иссеченная муза» Некрасова в Карабихе заставляет учащенно биться сердца любителей поэзии, радоваться и печалиться. Некрасовский праздник в Карабихе стал традиционным местом сбора не только московской культурной общественности, но и окрестной провинции. Сюда съезжаются любители поэзии из Ярославля, Костромы, Владимира, Ростова и т.д. Покрасоваться на главной сцене наряду со Львом Аннинским, Валерием Золотухиным, Сергеем Никоненко и многими другими, в разные годы тут побывавшими, – это вам не фунт изюма.

Поэт любил женщин, и они ему отвечали взаимностью!

В этом году Карабиху почтил своим присутствием Вениамин Смехов, подуставший от имиджа легендарного Атоса. Оказалось, Смехов Некрасову отнюдь не чужой. В 1971 году он с артистами Театра на Таганке снял телевизионный спектакль по дневникам, письмам и стихам Некрасова «Первые песни – последние песни». Но советская цензура была непреклонна: смыть! Однако какой-то отчаянный редактор спас одну копию, и теперь мы имеем возможность насладиться совершенно уникальным зрелищем: молодой безусый Леонид Филатов читает «Душа мрачна, мечты мои унылы...», «Рыцаря на час», «Коробейников» и многое другое. Ему вторит Иван Бортник, которого тоже заслонил образ Промокашки из «Места встречи изменить нельзя».

Зато Карабиха возвращает с лихвой то, что похищено безжалостным временем и массмедиа. Тем более все это в интерьерах недавно отреставрированного левого флигеля, где, собственно, и жил поэт. Работы по его реконструкции продолжались около 15 лет. Директор музея Андрей Ивушкин и его неутомимый зам Татьяна Полежаева одни знают, чего это им стоило.

Видимо, все в этой жизни не случайно: приезд Смехова, реставрация флигеля. Фильм Смехова словно прорвал пелерину времени и из далекого черно-белого года явил силу и мощь некрасовского гения. А строки из стихотворения «Элегия»: «Я видел красный день: в России нет раба!/ И слезы сладкие я пролил в умиленье.../ «Довольно ликовать в наивном увлеченье, –/ Шепнула Муза мне/– Пора идти вперед:/ Народ освобожден, но счастлив ли народ?» – актуальны и сегодня. А в школьной программе часы на изучение Некрасова сокращаются. Как странно дожить до такого момента, когда кому-то надо доказывать, что без Некрасова русский язык неполон. И без этих его строчек: «Дураков не убавим в России┘»

Современники по сравнению с классиками ростом не вышли... Фото автора

Ну так вот, Ивушкин, Полежаева, Смехов – тоже бунтари. Потому что пытаются воспрепятствовать деградации. Но не бунтом, а словом. Некрасовским великим, как бы это пафосно ни прозвучало, словом┘ Кстати, Некрасова в фильме Вениамина Смехова играет Леонид Филатов. И хотя не похож мешковатый классик, часто предававшийся унынию, на изящного актера, Филатов разрушает любые стереотипы восприятия Некрасова несокрушимой энергетикой, которая затаилась в его глазах, строгом темном костюме, нервном взмахе рук. Он весь напряжен и по-военному строен, словно поэт, гнавший музу из стана «праздно болтающих» на Сенную, где «били женщину кнутом,/ Крестьянку молодую».

И теперь Смехов словно поменялся с Филатовым местами, «чтобы помнили». Помнили, что в Аббакумцеве разрушается фамильная усыпальница Некрасовых, в ней обвалился пол, фрески смываются дождем, что ряд могил некрасовских родственников сровнялся с землей, школа, которую построил для крестьянских детей Николай Алексеевич, похожа на приживалку, родовое гнездо в Грешневе забито досками, а музейщики на свои скудные средства, на свой страх и риск спасают уникальные исторические места...

Роль Смехова на празднике поэзии в Карабихе не ограничилась режиссурой: он вышел на подмостки, где разыгрывали сцены из жизни аристократа, сибарита, барина и поэта XIX века. Вышел, казалось, из фильма 1971 года. И читал по преимуществу те же строки, делая передышки или паузы, словно надеясь услышать дыхание публики, ее сердцебиение, пульс. Публики в большинстве своем праздношатающейся, которая собралась погулять-попить, но потом прибилась к сцене. И, кажется, Смехов увел ее в стан «погибающих за великое дело любви». За великое дело любви к Некрасову┘ А потом появились современные поэты, и праздник закончился. Под жидкие аплодисменты поредевших от жары и празднословия зрителей┘