Алиса Ганиева
Это же надо, что написали!
Фото Евгения Лесина
«Экслибрис» – это то место, где возможно все. Здесь все – экстремисты и радикалы. По крайней мере на словах. Главное, заходя в редакцию, ничего не пугаться. Ни гвалта, ни крика, ни гнусных инсинуаций, ни голых баб, развешанных по стенам, ни провокативных лозунгов. Больше всего мне нравится прилепленное к стене объявление «Присушить мужика». Я даже отрывала телефончик, но так и не позвонила. Как-нибудь соберусь и позвоню.
В «Экслибрисе» вообще много всего интересного. Например, носки, которые обнаруживаются в ящиках стола, за шкафом, в груде книг. Они остались от работавшего здесь Александра Вознесенского. Говорят, он переодевал носки по нескольку раз в день. Признаков чистоплотности Вознесенского довольно много: нераспечатанные зубные щетки, ванночка для мытья ног. Правда, грозный Евгений Лесин, ответственный редактор, утверждает, что в ванночке моют народившихся в редакции младенцев. Младенцы зачинались (по легенде от того самого Вознесенского) на раскладном диване.
До Лесина ответредактором был Игорь Зотов. Как-то раз на него с потолка свалилась крыса. Была еще в редакции крыса по имени Шамиль, которую референтка Маша кормила из блюдечка. Я уже крыс не застала, но, было время, мы слышали скребущие звуки из-за батарейки и решили, что это сын покойного Шамиля – Джохар Шамильевич.
Но лучше мы вернемся к Лесину. Его-то больше всего и боятся авторы и прочие гости. Но на самом деле Лесин очень беззащитный. И когда в комнату забегает, в модной рубашке и красивых запонках, Григорий Заславский из отдела культуры, Лесин ретируется, прячется и выкрикивает звучные фразы, которые я не буду приводить из политкорректности. Но Заславский не робеет и спешит обнять Лесина и потрепать его по спине и груди. Кстати, на груди у Лесина всегда висит болтающаяся ручка (это он перенял у покойного поэта Александра Щуплова). Цвет у ручки всегда разный. Так вот Лесин забегает с криком в пыточную и сидит там. Пыточная – это закуток с окошком, бывшая касса. Под полом – зиндан, где, по утверждению Евгения Эдуардовича, сидят мои пленники, давя томаты и готовя мои тексты. В общем-то, не буду этого отрицать. Так оно и есть.
Так что, что бы там ни кричал Лесин, бояться нужно только Михаила Бойко. Особенно теперь, когда он отрастил усы и бороду. Бойко всегда ходит в черном и мрачен, как склеп. Нет, на самом-то деле он иногда улыбается и даже хохочет, но тщательно скрывает это от публики. Михаил идеализирует страдание и депрессию. Если у него улучшается настроение, он тут же начинает от этого страдать. Настоящий борец с глянцевой веселостью и продажной жизнерадостностью. Еще Миша не любит реалистические произведения. Его от них буквально передергивает. То ли дело постмодернистская метафизика и наркотическая психоделика. Миша – единственный человек из моих знакомых, у которого есть ясное и до конца сформированное мировоззрение. Принципы, как у революционера. Ничто – это все. Как-то так.
Лесин с Бойко пребывают в перманентном и напряженном интеллектуальном диалоге. То о Боге начнут спорить, то о литературе. Миша, разумеется, гнет свою асоциальную и нигилистскую линию. Мол, демиург зол по своей природе, надо бы до него докопаться и наказать за тысячелетия людских мучений. А Лесин на понижение играет. То о половых отношениях речь заведет, то еще о чем-нибудь, совсем неприличном. Все случайные очевидцы страшно краснеют и разбегаются. Миша еще больше кипятится.
Так вдвоем разойдутся, что бумаги рвать начинают и книжки ругать. А Оля Рычкова ходит между ними и работает. А еще кружку свою моет, коровью – белую с черными пятнами. Она моет, а какие-то подлецы из нее пьют всякие напитки. И пачкают кружку. И книжки. Закуску на стопках с книжками раскладывают, так что потом те книжки, которые сверху, – все грязные. Захочет кто-нибудь из соседнего отдела что-нибудь почитать, а обложки – сальные. Поругается и прочь пойдет. Так все книжки у нас остаются. А самые дорогие сердцу, самые роскошные экземпляры прячутся в несгораемый шкаф. На них никто ничего не раскладывает.
Поздно вечером, уже практически ночью, в редакцию приходит фантаст, киберпанк и любитель рок-музыки Андрей Щербак-Жуков и садится засылать полосу «События». Так что и Щербака, и Жукова мало кто, кроме нас, знает в лицо. А жаль. Щербак – парень видный. Богатырь, косая сажень в плечах. Казацкая кровь. На груди медвежий коготь запрятан. Приятно многословен. Все знает про литпроцесс (особенно – про фантастику). Одним словом, незаменимый работник. Ну вот, приходит Щербак-Жуков, прибегает красивая Лена Варзина из секретариата (вот она, на фото, удивленно читает со мной газету), и начинают они делом заниматься. А мы кругом бегаем, руками машем, паникуем и фон создаем. Сплошная истерическая катавасия. А в случае с Мишей – депрессия.
Но номер в итоге выходит. С картинками. Правда, Лесин «Экслибрис» не читает. «Не буду я ваш «Экслибрис» читать, – кричит, – пойду лучше наклевещу!» Иногда вместо «наклевещу» он говорит: «стишков надрищу». И стишок вылетает пулей, хоть сейчас его декламируй под восторженный плач и стон народа.
Но иногда Лесин все-таки краешком глаза заглядывает в «Экслибрис» – ищет совершенные нами преступления. Я в эти моменты падаю на колени и на всякий случай рву на себе волосы. Почему-то это помогает.
В редакцию иногда заходят бывшие сотрудники. К примеру, высокий и алогубый писатель Сергей Шаргунов. Миша Бойко ну на него нападать по онтологическим поводам, а Шаргунов усмехается, вздыхает, читает наугад, что под руку попадется. От него веет неустанной и героической борьбой. Все это осознают и внутренне пасуют. А потом Шаргунов уходит в ресторан «Дантес». Или в «Билингву». И там предается публичной литературной деятельности. Сияет и блещет. А Оля Рычкова находит свою коровью кружку, белую с черными пятнами, всю испачканную, и, ругаясь, идет ее отмывать. И делать «книги, присланные в редакцию». А книг, присланных в редакцию, прибывает и прибывает. Кошмар.
 Когда-нибудь я приду в редакцию вот так. «Скорее бы», – подбадривают коллеги. Фото Максима Лаврентьева |
Но номер все-таки выходит. С картинками. И обязательно с голыми женщинами. Потому что в «Экслибрисе» любят красоту и высокое искусство. А вслух говорят все наоборот. Сами себя оговаривают. Так что если вы когда-нибудь услышите от Лесина, или от Бойко, или еще от кого-нибудь, что книжки нужно все сжечь, писателей казнить, а литературу утилизировать, – это все поклеп и фантазии. На самом деле они все поголовно литературе преданы. И книжки любят. Не все, конечно, но некоторые – и вправду любят. Очень-очень.
