Семь друзей. История третья

Лучший друг был персонажем асоциальным.
Дмитрий Казнин. "Старый клоун"

Лучшим, да и, пожалуй, единственным другом своим Тамара считала бомжа и бродягу Алексея Голубева.

Бомж Голубев платил ей благодарной взаимностью. Это было признание равных.

Женщины в основном ненавидели Тамару. Любившим ее женщинам – а это часто были неблагополучные, стареющие, лишенные точки приложения материнских чувств или неутоленной страсти – Тамара не доверяла, опасаясь в процессе общения стать их предводителем, а потом карикатурной копией. Таким почему-то в Тамару вечно хотелось поиграть, как в куклу. «Приведите мне свою Тамарочку, – говорила ее маме одна такая преподавательница философии с певучим голосом и отекшими веками, – глядя на нее, я переживаю эстетическое наслаждение». Фактом своего существования где-то рядом такие женщины будто напоминали ей: если она чего-то в своих взглядах не переменит – станет через пару десятков лет такой, как они. Ужасаясь порой психологическому комфорту, который все они рядом с ней испытывали, она отчаянно старалась их избегать и не слушать. Но их тянуло к ней.

Мужчины же молча вожделели Тамару, не смея приблизиться, а те, что посмелее, считали своим долгом отомстить ей за совершенства, которым не способны были соответствовать.

В общем, дружить она могла только с Голубевым.

Он очень рано что-то нарушил в своей судьбе. Сделал попытку едва ли не в детстве подступиться к вопросам межличностных отношений с позиций оккультизма. Влюбился в девочку в школе и решил ее приворожить (деревня Базарный Карабулак Саратовской области, откуда был он родом, варила самогон и колдовала напропалую).

Маленький Голубев не смог сразу преодолеть среду обитания, но к вопросу подошел по всей форме, решив сначала изучить его историю. Так, к окончанию средней школы он не только проштудировал почти всю доступную литературу по магии и оккультизму. Но от простейших практических руководств уже перешел к первоисточникам, потом к классике, потом к учениям отцов церкви. И в 17 лет теоретически был готов поступать в семинарию, куда его не пустили родители, смущенные излишней оригинальностью выбора сына. Вынудили идти в обход, и он отправился в большой город на философский факультет университета. Недобрав каких-то баллов по русскому языку, он, готовый им там всем уже кое-что и преподать, был признан некондиционным и смещен на исторический. (Историков философы обычно презирают как начетчиков и узких доктринеров.) Там ему не понравилось, и он поехал в Москву, изучив к тому моменту еще и астрологию. Впрочем, учиться в столице уже не смог – мешала косность системы. Но багаж прочитанной и верно отфильтрованной живым, гибким и пытливым умом литературы не позволял уже всерьез относиться к проблемам – типа негде жить или нечего есть. Все бренно, временно, но в Москве как-то веселее, так он тут и остался.

Голубев, с белесыми завитыми ресницами, рыжими бровями, коньячными глазами и длинными изящными запястьями пианиста, был персонажем асоциальным в лучшем и самом высоком значении этих слов. Он преодолел этот социум без борьбы. Мог легко и свободно общаться с лучшими представителями любых слоев населения. И не завязывал искусственной дружбы для личных выгод.

Собственную свадьбу наш герой превратил в перформанс. Дмитрий Казнин. «Вечеринка»

Задушевно беседовали с ним днями и ночами напролет и олигархи, и священники, и бандиты, и литераторы, и такие же, как он, бомжи и бродяги. То есть люди, преодолевшие социум, и – кто более, а кто менее успешно – нашедшие этому практическое применение, ну или хотя бы какие-то оправдания у других себе подобных. Голубев не заботился и этим. С самоидентификацией у него проблем не возникало. В депрессии Тамара его никогда не наблюдала. Он говорил – это от хорошей медитации.

Не понимал он только одного – женщин. Точнее – говорил так. Потому что это непонимание не помешало ему, однако, успешно жениться и даже зачать ребенка. Его женой стала красавица Анжела, женщина армянской крови, аккуратно разбавленной украинской, что давало ей какую-то странную персидскую красоту и точное знание того, чего именно она хочет от других.

Кроме резкой чудовищной мощи красоты Анжела, москвичка в третьем поколении, обладала трехкомнатной квартирой и вечной хлебной профессией (она была стоматолог). У нее были престарелые родители. Мама-армянка, папа-украинец души в своем чаде не чаяли и готовы были к любым перегибам ее своеволия – лишь бы была счастлива.

А Анжела желала быть счастлива с рабом Божиим Алексием. Встретила она его в момент жаркого своего увлечения буддизмом, который Голубев уже преодолел, прожил и сложил в душе там же, где и христианство, хотя продолжал изучать и то и другое с гораздо большим подчас успехом, чем иные всерьез увлеченные.

В общем, как говорится, он не парился. В момент их знакомства на каком-то очередном этнофестивале он был абсолютно лыс, одет не по погоде, в руках держал бутылку водки.

Активным поиском мужа Анжела к тому времени занималась уже год и, вообще-то не терпящая алкоголь, так была ослеплена видом своей Судьбы, или Кармы, что бутылки водки в руках суженого не заметила. Кстати, о своих проверенных временем мужьях, как бы дико ни выглядел объект в первый роковой миг встречи, все женщины самого разного духовного полета, возраста и статуса, разными словами говорят фактически одно и то же: «Увидела – а в голове вспышка: мое!» В общем, у нее – вспышка. А у него детальный анализ натальной карты показывал, что Венера в таком-то доме, значит, после путешествия по Сибири, которое он предпринял самостоятельно все с теми же целями научно-практического сравнительного религиоведения, неплохо было бы жениться, а уж потом – в Калмыкию.

В Калмыкию они отправились уже вместе. Хотя на узаконивании мероприятия он, в общем-то, не так чтобы настаивал, но и не противился, склоненный к регистрации настойчивостью возлюбленной.

Впрочем, сказать, что он не парился уж совсем все-таки, наверное, нельзя. Ибо иногда слабости, недопреодоленные медитацией, холотропным дыханием и горловым пением (всем этим он увлекался и, что важно, изучал скрупулезно и досконально), давали о себе знать.

Так, собственную свадьбу он превратил в акцию протеста. Напившись в загсе, он кричал: «Пошла на х┘ Лужква!» – имея в виду столицу. Хотя это не Анжеле и ее родителям – они вообще не знали, как к этому существу относиться, – он доказывал, что не нужна ему трехкомнатная квартира на Кантемировской, а себе, себе доказывал, что все равно свободен. Кстати, один знаменитый актер, земляк Голубева, почти так же боролся с природной застенчивостью – заходил в вагон московского метро и в многолюдстве во всеуслышание объявлял пассажирам остановки.

В загсе тогда все обошлось, и Анжела уже родила рыжего Антошу, когда узнала, что у Голубева кроме страсти к постоянному чего бы то ни было преодолению и расширению сознания есть еще подруга Тамара. И все было бы еще более или менее понятно, если бы он с ней спал, переживая беременность и послеродовую депрессию жены, но нет, они три года дружили умственно и душевно, причем первый год только по телефону.

Они и сами не понимали, как находили друг друга в многомиллионном мегаполисе все время, несмотря на привычку обоих игнорировать время-пространство и современные средства связи. У Голубева никогда не было мобильного телефона, а если заводился какой-никакой – его крали, иногда с побоями, даже самые дешевые постигала такая участь. Он смеялся: «Карма!» (Тамара этого слова не любила).

Многое Голубеву заменял блокнот, забытый им, прежде чем сгинуть бесследно (хотя – она верила – не безвозвратно), именно у Тамары. Там – координаты «существ», которые в разное время бывали ему любопытны. («Существами» он называл людей вроде самого себя. И Тамаре он говорил часто: «Ты сущностная! Хоть и не интересуешься ничем».) В списке «существ», например, значились писатель Лимонов, философ Дугин, священник Кураев и многие другие. А также пара-тройка друзей, у которых он материализовывался время от времени, когда разыскивала его, бывало, по неделям по всей Москве Анжела. Естественно, звали их странно: Штирлиц, Буратино, Пуговица┘ Там же в блокноте подробный Тамарин гороскоп, где было сказано, что Сатурн в первом доме, потому определяться с гражданской позицией и с гражданской же совестью будет трудно, если не преодолеть губительного давления родной матери. Памятка о покупке подарка Анжеле на Восьмое марта (Тамара ломала голову, что бы такое Голубев мог ей подарить). И подробный конспект лекции буддийского ламы, приезжавшего в Москву на фестиваль культур.

Последний раз они виделись зимой. Стояли в метро в вихре искусственного ветра. Грохот вагонов делал бессмысленным любой продолжительный разговор.

– Тик-так, тик-так, тихо подступает мрак, – цитировала ему кого-то Тамара. Он молча улыбался, пересчитывая глазами веснушки на ее лице. А потом сказал, что не понимает, для чего вообще существует художественная литература.

Продолжение в «НГ-антракте» 16.01.09.