Татьяна Щербина
Ум позволяет делать вид, что ты нормален.
Фото Сергея Приходько (НГ-фото)
Обычно о встречах с безумием рассказывают весело, поскольку мы, нормальные люди, имеем ум, а «кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое», и мы сосчитываем. Во-первых, так написано в книге, которую Церковь признала священной, во-вторых – традиция: объявлять и переносить конец света с одних ошестеренных дат на другие, шарахаться от номеров документов, а номеров день ото дня все больше. Летающие тарелки – вот признак повреждения ума. В былые времена было принято видеть чертей, но сейчас с этим – к Кащенко. Ум – менеджер, проводящий маркетинговые исследования на социальном рынке и принимающий правильные решения. Дискурс тоже правильный, горячий – сам запрыгивает на шампур ума и вертится, подогревая аппетит: туша мира разделана на кусочки, каждому своя выгода, а упуская ее, знаешь хотя бы, как она выглядит.
Ум позволяет делать вид, что ты нормален. По-старинному выражаясь – лицемерен. Не сболтнешь лишнего, не наделаешь глупостей, что допустимо лишь под воздействием спирта (он же спиритус, он же дух на латыни). Дух Спиритус бывает невыносим и смертоносен, но он свой, а то был бы повязан нашим доблестным погранцом – умом. 2 мая я ехала по пустынной дороге в Рязанской области: в кюветах лежали кверху лапками две машины, обе попали туда со встречной, один водитель вылез – еле стоял на ногах и не вполне понимал, что с ним произошло, второй этого, видимо, уже никогда и не узнает...
Потребность в безумии настоятельна, как чувство голода. В 1930-е годы паранойя была общественной нормой, так что и у отдельных людей казалась свойством ума.
Потребность в паранойе удовлетворяется погоней за всякими «сверхценными идеями». Несчастные деньги, несчастная любовь. В том числе к родине, которую еще никому не удавалось обустроить. Один мой приятель – из тех, что пытался – сильно пострадал от советской власти и теперь продолжает думать, что за ним гонятся и хотят убить. Бегство от погони по количеству психических калорий заменяет саму погоню. «Кому ты нужен? – говорят ему. – У тебя паранойя». Я встретила человека, который был знаком с Политковской и Литвиненко. Он вспомнил, что обоим им говорил: «Кому ты нужен, у тебя паранойя». А ведь убили.
Граница безумия ускользает, хотя на первый взгляд кажется очевидной. И тогда личность реагирует раздвоением, стережет границу с двух сторон (офис-белый воротничок-политкорректность – и педофил, знала я и такого, теперь это – обыденное явление). В португальском поэте Фернандо Пессоа жили 72 личности, три из них писали стихи, и эти три имени выбиты на его могиле, остальные занимались другими вещами. «Может быть, наступит день, когда перестанут понимать, что такое безумие», – писал М.Фуко. Мне кажется, он наступил.
Что такое «норма», уже никто не понимает. Хотя кажется, что все догадываются, только освоить не могут. Разве нормально, когда у человека умирает сын, а ему все в том же ЖЖ пишут: «Так тебе и надо»? Потому что сволочь, пишут одни (читай: конкурент), потому что это плата за успех (речь о человеке известном), потому что это тебе от нас, православных, за неуважение к Церкви. И как это далеко от развеселого когдатошнего – «этот безумный, безумный, безумный мир». Анекдот 2000-х: – Чем занимаетесь? – Перевожу из Сербского. – Переводите с сербского? – Да, в Кащенко.
Те, что кидали камни в убитого горем отца, как и те, что подписывали письмо-проклятие в адрес уже сидевшего Ходорковского, – вменяемые, просто им это вменили: чувства верующих оскорблять нельзя, а остальные отданы на откуп закону джунглей. Это не случайность: разбредшиеся, как козы, виды безумия легко собираются в стадо, имя которому – «систематический бред». Всякая религия, включая воинствующий атеизм, – это он. И в нем, как в паллиативе недоступного знания о мироздании, нуждается ум, для того чтоб мочь ответить на вопрос: «Свет, который в тебе, не есть ли тьма?» (от Луки, 11). Только жесткая система описания, в которой ценности, приоритеты, должное и недолжное расставлены по местам, – дает покой. Хотя не всем удается погрузиться в систематический бред глубоко и навсегда. Жизнь богаче и во многом противоречит доктринам. Тем более что их много.
Погружение в систематический бред требует отрицания всего, что не входит в догму. Теория эволюции видов гласит: кистеперая рыба превратилась в крысу, та в обезьяну, которая и стала человеком. Даже наука похожа на волшебную сказку. Одни посмотрят – колесо сансары крутится, души переселяются, орхидеи благоухают. Другие посмотрят – на скалах проступают лики, иконы плачут, стигматы кровоточат. Сбитые с толку граждане замыкаются в узком кругу, где все видят и знают одно и то же. Общественное поле голо, торчит посреди него ось, продолжающая внизу вертикаль власти, и измеряет градус ненависти. Она – единственный востребованный сегодня фермент безумия.
Ни кистеперые рыбы, ни стигматы, ни цветущие орхидеи не радуют того, кто ищет и не находит. Сын моего друга умер от овердозы. Галлюциноген – вроде дьявольского искушения: вдруг хоть так мир откроется? А он захлопывается навсегда. Загрустив от этой мысли, я открыла френд-ленту и тут же наткнулась на пост критика и писателя Димы Бавильского: «Мы все заблуждаемся насчет себя и мира вокруг, даже не представляя, насколько глубоко заблуждаемся. Видимости и кажимости манипулируют нами как наперсточники. Надпочечники вырабатывают вязкое вещество ожидания, за которым, собственно говоря, и проходит жизнь. Видеть чужие заблуждения – единственное, что нам доступно, ибо мы, наблюдающие, заблуждаемся точно так же, но только в своем».
Впервые я встретилась с чужим безумием в 1983 году. Мою самиздатскую книжку прочла дама-филолог, дочь академика-астронома, в связи с чем пригласила почитать у нее на дому, что тогда было делом обычным. Квартира огромная, собрались гости-слушатели, она меня представляет и ведет показывать хоромы. Сперва – на кухню. «Видите?» – со значением показывает дама на холодильник. Я предположила, что она хвастается импортным холодильником. На нем мигали две лампочки – зеленая и красная. «Видите?» – повторяет она с нажимом, показывая на лампочки. «Да», – с безразличием к чуду техники отвечаю я. «Это они посылают мне сигналы», – говорит дама. Так обычно называли власть и Запад – они, откуда мне знать, кто посылает ей сигналы в виде бытовой техники? Дама ведет меня в кабинет: «Тот стол для работы, – показывает она, – а за этот я сажусь, когда они выходят на связь. И диктуют. Прочитав вашу книгу, я поняла, что с вами могу быть откровенна». Самолюбие молодого автора было польщено, но тут же покрылось мурашками ужаса. Они оказались инопланетянами, о контактах с которыми дама и стала мне повествовать. Я смотрела на нее, понимая, что она безумна (с виду не подумаешь), и недоумевала, как она усмотрела родственную душу во мне, имеющей ум. Ибо в те времена я исчисляла звериное число, нисколько не сомневаясь в нормальности этого занятия. Теперь я склонна считать бредом только то немногое, что противоречит фактам, типа истории Фоменко. Здравый смысл, казавшийся толкователем перста Божьего, усох до черно-белого жезла, который задействуется даже не для того, чтоб регулировать движение. Он, в общем-то, тоже стал систематическим бредом.
