Денди и хлыщи

Русский денди – образец, с которым сравнивают каждое новое поколение.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)

Свободу в России выдают населению дозами. Последний укол был семнадцать лет назад. Предыдущий – тридцатью годами раньше. Как при хрущевской оттепели, когда открыли спецхраны, так и при горбачевской перестройке, когда отменили цензуру и дали иностранные паспорта, люди оживали, переставали не любить друг друга, принимались ходить в гости и строить планы на будущее. Делались мягче вахтеры и участковые. Даже продавщицы в продуктовых магазинах сменяли грубость на милость. Рождались дети. Возникали стили и течения. Формировались поколения, которым с юности, лет с пятнадцати до двадцати, выпало подышать на родине свежим воздухом. В будущем, хоть при застое, хоть при суверенной демократии, им не суждено было забыть этого опыта.

Но вот что удивительно: эпоха конца 50-х дала блестящее поколение романтиков-шестидесятников, тогда как горбачевские времена породили лишь генерацию скептиков и постмодернистов, и это было, схематически описывая, поколение их внуков. Интересно бы понять, отчего люди, родившиеся в мрачные тридцатые и пережившие военное детство, ссылки, эвакуацию и похоронки, во времена своей молодости излучали кажущийся нынче утопическим оптимизм и веру в грядущее, тогда как поколение, не знавшее с детства ни войн, ни репрессий, ни лишений, получилось довольно унылым и несколько пакостливым. В этом есть какая-то издевательская диалектика┘

Помимо плеяды прекрасных поэтов и художников, режиссеров и актеров, физиков и биологов, поколение «детей фестиваля и ХХ съезда» в обеих столицах возродило еще и почти исчезнувший тип русского европеизированного денди, тех, кого в России по традиции называли «лишними людьми». Эти самые «лишние», ставшие при Сталине лишенцами, были, как правило, самыми умными людьми своего времени, и здесь не удержаться, чтобы не назвать имени хоть Грибоедова, хоть Чаадаева. Денди во все времена подчас брались за перо, но это было для них, артистов жизни, не вполне обязательно: кто знает, может быть, зеленая орхидея в петлице уайльдовского фрака была в свое время не менее культурно значима, чем написанный на пари «Портрет Дориана Грея».

Поколение, воспитанное горбачевской свободой, как ни странно, людей этого типа не возродило. Вакантное место денди занял человеческий тип, который принято называть устарелым словом хлыщ. И стиль, который они сформировали, можно назвать эклектическим нигилизмом. Прелестный и достойный продуктивный скептический романтизм предшественников сменился у них бесплодным интеллектуальным стебом, а стилем стало отсутствие стиля. В этом есть, впрочем, некая закономерность – так дети советской номенклатуры и генералитета, талантливых и энергичных самоучек из народа, могли бы с натяжкой называться «золотой молодежью», тогда как внуки их нередко вырастали наркоманами и совершенными дегенератами. Или другой аналог: внуки тех самых прекраснодушных кухарок, что по завету вождя большевиков управляли государством, нынче стали омоновцами.

Но мы о стиле. Дети шестидесятников, туристов и стиляг, были хиппи. Водку и портвейн отцов они сменили на травку и барбитуру. Окуджаву – на «Пинк Флойд». Ковбойки – на водолазки. Брюки-дудочки – на клеш. Драп – на куртки из болоньи. И все это было в известной степени самобытно, доморощенно стильно, во всяком случае – знаково, как нынче любят говорить шестидесятнические внучки-искусствоведши. Этим внучкам и внукам же выпало читать приложение к «Ъ» по пятницам и стремиться в бутики на Тверской. И стильно это уже не было.

Это было вторично и второсортно, как их русский английский. Им выпало осознать свое истинное место на далекой окраине западного мира, тогда как их деды, даже самые что ни на есть либералы, ощущали себя гражданами странной и трудной, но великой державы. Они уже не читали Толстого, Платонова и Тютчева, но Пелевина и Пригова, если вообще читали отечественных авторов. Если их отцы были свидетелями и участниками сексуальной революции, то есть осознанными аморалистами по сравнению со своими собственными отцами, – моралистами наоборот, если угодно, – то внукам суждено было стать имморальными. Неудивительно, что и духовные поиски предыдущего поколения, бросавшегося от православия в буддизм и обратно, им оказались чужды и смешны. Поэтому-то и денди среди них уже не было: дендизм может заявлять себя только в точной и определенной системе координат.