Великий вдохновитель

У него была своя специальность – его хотение.
Л.С.Бакст. Портрет Сергея Дягилева с няней. 1906 г.

Он умер в Венеции в 1929-м. Когда ежедневные газеты запестрели некрологами, кто-то, стоя у киоска и рассеянно глядя в никуда, сказал: «Как жаль, я так и не видел его танца».

Он никогда не танцевал. Был грузен и малоподвижен. Но во времена его царствования в искусстве произошла важная перемена – мужчины в балете из поддержки для балерин превратились не просто в нечто самостоятельное, но составили славу русского танца, о котором заговорили в Европе как о чуде. Дягилев вписал в историю имена Вацлава Нижинского, Сержа Лифаря, Леонида Мясина.

Его «Мир искусства», выросший из «кружка самообразования» одаренной молодежи, породил новую философию отечественной живописи и сделался главой в истории мировой культуры.

Когда он родился, слово «продюсер» еще не придумали, когда умер – оно еще не вошло в обиход. Но значительно позднее, в статьях энциклопедического свойства об эпохе Дягилева в русском искусстве, именовали его именно так.

Он был антрепренер, импресарио, деятель в самом широком смысле, символ времени, страстно увлеченный символами, талантливый воплотитель чужих идей, вечно отрицавший эксплуатацию уже достигнутого, славился жестокостью деспота и капризами барина-крепостника.

Он гордился внешним сходством с Петром Великим, ему льстило, когда это замечали окружающие. К балету, равно как и ко всему остальному в своей жизни, приходил через увлечения. Однако его страстью были только люди. Он не любил читать, но мог часами о чем-то разговаривать с известнейшими авторами. Говорили, что, будучи уже редактором «Мира искусства», он часто довольствовался пересказами статей, предлагавшихся к публикации в его журнале, никогда не писал писем, кроме коротких записок с «понуканиями», всегда и всему предпочитал личное общение; впрочем, был безразличен к чисто эстетическим и философским разговорам. А в самом начале своей столичной жизни откровенно скучал на сенсационных премьерах, в театре его развлекали только встречи с нужными людьми, его любили, ему прощали и это, относя фатовство на счет провинциальной недозрелости, позже стало понятно – он не делал светской карьеры, он делал историю. Хотел преодолеть рутинность русского искусства, вывести его из состояния провинциальности и сделал это.

Бенуа писал: «Творчество есть основа и смысл его существования. При этом все же трудно определить, в чем именно это его творчество заключалось. Картин Дягилев не писал, за исключением нескольких (очень талантливых) статей, он не занимался писательством, он не имел ни малейшего отношения к архитектуре или скульптуре... У Дягилева была своя специальность, это именно его воля, его хотение. Лишь с момента, когда этот удивительный человек «начинал хотеть», всякое дело «начинало становиться», «делаться». Самые инициативы его выступлений принадлежали не ему. Он скорее был беден на выдумку, на идею. Зато он с жадностью ловил то, что возникало в голове его друзей, в чем он чувствовал зачатки жизненности. С упоением принимался он за осуществление этих «не его» идей».

Человек, прославившийся как властный хозяин «Русских сезонов», родился в Новгородской губернии, был дипломированным юристом, но ни дня не работал по профессии. Уже переехав в Петербург, пробовал петь, брал уроки вокала у артиста итальянской оперы и мучил близких домашними концертами, на которых демонстрировал свой пронзительный зычный баритон, тешил себя надеждой стать композитором, боготворил Глинку, по теории музыки пользовался консультациями Римского-Корсакова, находившего его композиторские опыты весьма вздорными. Упорный Дягилев сочинил-таки что-то на стихи Пушкина в подражание Мусоргскому. Впрочем, близкие друзья тоже нашли опус весьма хаотичным, с ярко выраженным влиянием «итальянщины», которая в кругу модной молодежи, увлеченной Вагнером, тогда считалась дурновкусием. Хотя много позже, когда родилась идея русских спектаклей в Париже, Дягилев часто прикладывал руку к уже готовым музыкальным произведениям. Редкий композитор, по воспоминаниям современников, не испытывал в известный момент на себе «неприятности быть положенным на лопатки», удивляло то, что его художественным требованиям, именно требованиям, ибо советы он давал редко, подчинялись даже самые гордые.

Приехав в Петербург из Новгородской губернии, Дягилев стремительно стал бороться со своей провинциальностью, грамотно выбирая себе «интеллектуальных опекунов», которые потом прощали яркому, но не слишком благодарному ученику даже беззастенчивую эксплуатацию. Его университеты начались в семье кузена Димы Философова, при участии которого Дягилев создаст вскоре «Мир искусства».

«Сережа не сразу стал вполне нашим, – вспоминает Александр Бенуа, друживший с Философовыми, – он показался нам «славным малым, здоровяком-провинциалом, пожалуй, «не очень далеким», немного terre a terre (приземленным), немного примитивным, но, в общем, симпатичным. Если же мы тогда сразу решили его принять в нашу компанию, то это исключительно по «родственному признаку» – в качестве кузена Димы».

К балету Дягилева привело разочарование. Отношения с кузеном Димой (так все называли его даже в зрелости) прекратились из-за Зинаиды Гиппиус, которая, увлекшись последним, стала настойчиво разлучать его с Дягилевым. Ревнивый Сергей никому не прощал измен. Те, кого он любил, должны были принадлежать ему безраздельно. Так закончился «Мир искусства». Так начался балет, уже не прекратившийся с изменой Нижинского.

Его танец сравнивали с любовным стихотворением, написанным заглавными буквами. Его самого с Фавном, которого он танцевал, как никто до него и никто после. Благодаря Дягилеву гениальный танцовщик сделался еще и постановщиком балетов, когда в преддверии очередного сезона новаторство Фокина, по мнению Дягилева, исчерпало себя и уже не могло шокировать капризную европейскую публику. Свист и топот радовали своенравного импресарио едва ли не больше, чем прямые выражения восторга. Бурные овации всегда знаменовали для него начало заката славы, а гениальность освистанного, как ему казалось, публике еще предстояло понять. Он всегда был прав. Сила его всепоглощающей эгоцентрической любви обрекала на успех самые абсурдные идеи.

«Он был существом и обобщением своего времени», – писала Тамара Карсавина. Придумав синтез музыки, текста, пластики, декораций и режиссуры, он прославился больше, чем любой из музыкантов, писателей, танцоров и художников, работавших на воплощение этого синтеза.