Бутылка, как песочные часы

Богемная жизнь: стихи и водка взаимозаменяемы.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

Как начинал русский мальчик нашего поколения этот путь, чреватый прозрениями и неустанным самосовершенствованием? Он начинал его в компании сверстников: зимой – в подъезде, летом – на лавочке в сквере или на даче в кустах сирени. Начинал с первого глотка наивной, как дамская проза, настойки «Вишенка», которую – страшно вспомнить – распивали из горлышка по кругу. Это была заря жизни, когда еще жива была пионерия, теплилась жизнь на Марсе, когда мы любили шоколад и мороженое, собирали марки и значки.

Чуть позже в свои права вступал портвейн, не имевший, конечно, отношения к одноименному португальскому напитку. Помнится, после распития этого напитка с друзьями в подъезде вечером кровать вставала на дыбы, а потом принималась порхать, как ковер-самолет. Так мальчик мужал, переступая порог отрочества.

Выпускной бал. Тут при попустительстве учителей ящиками шло «Ркацители» и «Бело минце», в народе «Биомицин». А водка была еще впереди.

Дело в том, что у нашего поколения был свой способ эскапизма, ухода из-под надзора родителей и комсомолии, а главное – из зоны надзора правоприменительных органов, которые тогда неусыпно блюли пристойное поведение недорослей. Способ этот был – туризм. Палатки, гитары, песни Визбора и Городницкого, один спальный мешок на двоих – и водочка для сугрева, конечно. Именно здесь, у костра, дым которого создавал уют, более старшие и закаленные учили нас, первокурсников гедонизма и неофитов пьянства, пить водку по полкружки, не отрываясь и занюхивая рукавом┘ Дальше – студенческие общежития, где дневали и ночевали у своих однокашников даже москвичи, у которых были в столице и дом, и мама с папой. В общежитии жизнь проживалась острее, пилось вольнее, любилось свободнее. Здесь тоже закуска была проста: сырок плавленый «Дружба», докторская колбаска, порезанная на газетке... Так мы прилежно готовились к аспирантуре жизни.

Но молодые голодные пиры с годами превращаются в унылую пьянку, подобно тому, как упоительные любовные эскапады оборачиваются тоскливым развратом. С появлением первых денег и первых семей все чаще становились посещаемы рестораны. Эй, официант, еще бутылочку, а горячее закажем чуть позже, когда подойдут дамы┘ Русское ресторанное пьянство тяжело и беспросветно. Кабацкий надрыв, пьяные слезы дружб и обид. Песни ВИА, которых лучше бы не слышать никогда...

Но к середине жизни друзей и знакомых становится больше: к однокашникам присоединяются сослуживцы и подруги жен. Так пошла мода на фуршеты – античеловеческая, глобалистская форма потребления алкоголя, попирающая национальную самобытность. К тому же стало нужно все чаще бывать на презентациях и вернисажах. Оливки, сухая колбаса, порезанный огурчик и пластмассовые стаканчики, от которых потом изжога и грусть. Постепенно из легкого шипучего занятия выпивка превращается в повседневный труд┘ Смеркается. Пьется все хуже и гаже. Пахнет микстурой от кашля, которой тебя потчевали в далеком детстве. Мысли о бренности бытия и быстротечности времени.

Но вот минуется середина жизни. Простые женщины, сам слышал, говорят так: с ярмарки еду. Именно что – с ярмарки, ни убавить, ни прибавить.

И вот – сплин, по-русски – хандра. Все чаще приходится отлынивать от банкетов и званых ужинов. В гости не хочется ни в какую. Хочется, напротив, в тапочки, в халат и на диван. Уже неплохо пьется в одиночку, когда жена уехала на дачу, – за полночь перед телевизором с Гордоном в нем. Но, конечно, лучше всего раздавить бутылочку с близким другом. В честь его визита извлекается из морозильника замороженная водка «Гжельская» 0,7. Что там у нас осталось в холодильнике? Куриный бульон и блинчики с капустой? Нет, так не пойдет. Давай-ка, дружище, порежем колбаски, как некогда, вот и маслины, вот и камамбер. Чокнемся, товарищ, за прожитые не напрасно годы! И приходит поверхностная ностальгия: а ты видел того, а ты встречал эту? Бог мой, правда? Да мы и здесь молочные братья! А тот умер? Боже, а ведь было чуть больше пятидесяти. У себя в постели от остановки сердца? Что ж, хорошая смерть. А на похоронах не был? Поздно узнал, когда уже похоронили? Что ж, помянем и его┘

И уходят воспоминания о былых обидах и размолвках.

Хоть и мелки рюмки, но содержимое пузыря тает неумолимо. Вот кончится напиток, и друг уйдет, и ты смотришь на бутылку, как на песочные часы. Конечно, можно сбегать за второй, но другу далеко ехать. Конечно, закажем машину, но – печень. Да, не будем о болезнях. А то нам станет казаться, что мы уже немолоды, старина┘

И идет к концу бутылка. Неумолимо сочится песчаная струйка. Нет, это не просто истекает время посиделок, как может показаться. Это утекает жизнь. И, глядя на бутылку, ты мог бы прикинуть и посчитать, сколько еще осталось.