Думский шут Пуришкевич

Таврический дворец, где заседала Дума, – свидетель эскапад лидера ультраправых.
Коллаж Михаила Митина

Жизнь Владимира Митрофановича Пуришкевича, одного из лидеров крайне правых в предреволюционной Государственной Думе, для современников походила на авантюрную фильму (или разбойничью, как тогда именовали этот жанр). Он был самой противоречивой фигурой периода «думской монархии», становления публичной политики в России.

Пуришкевич впервые заявил о себе как о политике национального масштаба на земской службе в Аккерманском уезде: спас крестьян от голода и не допустил продажи ими земли за бесценок (наладил сбор пожертвований, открыл 20 бесплатных столовых). Однако свой организаторский талант он растратил на создание партий власти – Союза русского народа и Русского народного союза имени Михаила Архангела, не способных подняться, как вынужден был констатировать сам Пуришкевич, выше «уездной колокольни», тогда как «надо на Россию глядеть с колокольни Ивана Великого».

В Думе у него была репутация «шута», «платного депутата на роли скандалиста». Он швырял с трибуны Таврического дворца в П.Н. Милюкова стаканом с водой только потому, что у лидера конституционных демократов было неподобающее – по его, Пуришкевича, разумению – выражение лица. Правнук польского аристократа декабриста А.О. Корниловича и внук кишиневского протоиерея, Пуришкевич был трибуном борьбы с инородцами и стал поэтому первым депутатом, удаленным с заседания Думы за недостойное поведение. Он покидал зал с криками: «Позор вам, а не мне! Клоака, а не Дума! Хулиганы!» Известно, что его постоянно сравнивали с Катоном Старшим: по преданию, о чем бы этот римский политик ни высказывался в сенате, всегда заключал: «Я полагаю, Карфаген должен быть разрушен», а Пуришкевич каждый раз призывал правительство покончить со «всемирным еврейско-масонским заговором».

Со страстью к думским скандалам в нем соперничала цензорская страсть. Узнав, что в Драматическом театре В.Ф. Комиссаржевской репетируют «Саломею» Оскара Уайльда, Пуришкевич пришел в ярость: в пьесе была представлена неканоническая версия гибели Иоанна Крестителя. Этой постановкой, получившей разрешение цензуры, театр намеревался открыть сезон 1908–1909 гг. Уже после того, как успешно прошла публичная генеральная репетиция «Саломеи» в интерпретации Н.Н. Евреинова, Святейший Синод запретил спектакль, усмотрев в нем богохульство. Пуришкевич одержал победу. Для Комиссаржевской и ее театра она имела роковые последствия. Как свидетельствует Ф.Ф. Комиссаржевский, «на постановку «Саломеи» была затрачена огромная сумма, из театрального капитала практически ничего не осталось», театр был закрыт, Вера Федоровна уехала в гастрольную поездку по провинции. В Ташкенте она заболела черной оспой и умерла...

Особые отношения были у Пуришкевича с десятой музой. Вот характерная заметка из прессы: «Петербург. Любопытный эпизод разыгрался в нашем театре «Moulin rouge». Во время демонстрирования того места картины «Блуждающая душа», где апостол Петр не допускает душу в рай, из мест для публики раздалась отборная ругань. «Это богохульство! Это издевательство над религией!» – кричал неизвестный господин. Когда явился администратор театра, неизвестный господин назвал себя членом Государственной Думы Пуришкевичем и потребовал снять картину с программы. Дирекция театра вырезала то место картины, где появляется апостол Петр. Через несколько дней местный пристав, получивший по этому поводу предписание градоначальника, подтвердил требование Пуришкевича о снятии картины».

Русская киновольница постоянно раздражала Пуришкевича. Здесь ему пришлось вступить в борьбу с Ватиканом. Тогда на отечественном кинорынке господствовали импортные картины, в основном из Франции и Италии. А Католическая Церковь всячески поддерживала «ярмарочный электрический театр» в создании картин религиозного содержания. Православная же Церковь гнушалась синематографа. В России специальным указом Святейшего Синода, впоследствии подтвержденным Министерством внутренних дел, показ на экране сюжетов из Священного Писания был запрещен.

Если в столицах империи чистоту кинонравов еще удавалось кое-как блюсти, то провинция оставалась без присмотра – Пуришкевич вынужден был во все филиалы Русского народного союза телеграфировать директивы о надзоре за репертуаром кинематографов. Членам этой организации вменялось в обязанность контролировать составление полицейских протоколов на фильмы религиозного содержания.

Тем не менее в 1916 г. в кинотеатрах разразилось немыслимое: при демонстрации официальной хроники императорского двора – возложения на себя Николаем II Георгиевского креста – публика кричала: «Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием!» Когда же Пуришкевич принял участие в убийстве Распутина, Николай II сослал своих родственников-убийц, но тронуть Пуришкевича не посмел.

В годы Первой мировой войны Пуришкевич прекратил партийную работу, отказался от своего привычного стиля поведения – дебошей, скандалов, политической брани. Он самоотверженно работал на фронте уполномоченным Красного Креста, создал свой отряд – образцовый санитарный поезд.

Большевики Пуришкевича арестовали, поместили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, отдали под Петроградский революционный трибунал. Защищали его звезды дореволюционной юриспруденции – блестящие адвокаты, участники политических процессов Н.С. Таганцев и О.О. Грузенберг (друг П.Н. Милюкова). На суде Пуришкевич держался мужественно. Власть большевиков объявил нелегитимной. От помилования в обмен на обещание не бороться с большевиками отказался, но все равно декретом Петросовета от 1 мая 1918 г. был амнистирован. Пуришкевич направился на юг, к Деникину. Но никто его уже не воспринимал всерьез. В феврале 1920 г. он умер в Новороссийске от сыпного тифа.