Нашедшему череп

Пирогов c черепом в руке изваян на Девичьем поле перед фасадом университетских Клиник, на полпути от Института акушерства с церковью при нем к Патолого-анатомическому институту с его церковью. От института к институту и от церкви к церкви, с востока на запад, следует, ломаясь, внутренняя улица Клинического городка - "аллея жизни". Пирогов стоит на внешней, параллельной улице, носящей ныне его имя, но сообщает ей тот же внутренний смысл. Подняв глаза от черепа на круг воображаемого зрительского амфитеатра, он следит ход солнца.

Автор изваяния - скульптор и архитектор Владимир Шервуд (его руке принадлежат часовня Плевны, Исторический музей). Пирогов датируется годом смерти Шервуда - 1897-м.

Memento mori - ближний смысл этой итоговой работы, укорененный в символизме и в самой пространственной ориентации Клинического городка.

Вообще, задумчивость над черепом - мотив, заемный у священных образов романской, готической, барочной пластики. (Иконографически череп - атрибут святого Иеронима.) Согбенная под мысленными сводами фигура Пирогова решена, пожалуй, в духе раннего модерна, возвращающегося в скульптуре к храмовым прообразам.

Напротив, кресло, водруженное на постамент с обильными цитатами из Пирогова, исполнено в академический традиции, в которой выдержан, к примеру, Пушкин Опекушина. Кресло как будто сделано не скульптором, а мебельщиком - до последней бахромы. Однако мебельщиком царским, ибо Шервуд подставляет Пирогову не просто кресло - трон. Зачем?

Стулья и кресла множат царский трон, всегда единственный, тем самым узурпируя его для всех и каждого. Стул утверждает нововременскую царственность любого человека, пересаженного с каменных скамей античности и со средневековых сундуков и лавок.

Тогда партикулярная фигура Пирогова в царском кресле есть фигура узурпатора. По внешней фабуле монумента этот узурпатор - разум. Или его носитель - фаустовский человек. Место под ним - "горнее место рассудка". Зал древнего сената или царского синклита превращен в анатомический театр, где некто с места цезаря показывает опыт. Показывает, видимо, ученикам - юнцам, занявшим тоже не свои места, но опустелые скамьи мужей совета.

Здесь размышление преткнулось бы, если не знать, что из другой руки фигуры похищен... скальпель. Освобожденная от скальпеля рука то ли указывает на особенности черепа, то ли его благословляет.

Легкий настолько, чтобы быть легко похищенным, скальпель, однако, равновесил с черепом. Царская тема монумента удостоверялась осмеянием торжественной иконографии царя. Череп смеется из левой руки, где бывало яблоко державы; из правой похищен, до скальпеля, скипетр. Державное яблоко прообразует землю, подлежащую руке царя, землю живую. Череп смеется и этому смыслу, пытаясь равняться земле, из которой добыт.

Вот и топографическая анатомия - наука, созданная Пироговым, - препарирует тело как тело земли.

Похититель скальпеля, наверное, думал всего лишь поправить ваятеля: всякому на Пироговке понятно, что с этим орудием нечего делать над костью. Ваятель, однако, не принял бы правку: ему ли не знать, что скальпель работает с костью, когда и поскольку бывает орудием скульптора, - то есть скарпелью.

Латинское scalptor - от scalprum, резак. В век Пирогова, согласно другому врачу - Владимиру Далю, скалпель все еще значит две вещи: анатомический ножичек и долото, а скарпель - огласовка второго значения. Подобно же латынь отличает scalpellum от scalprum, ланцет от резца, оставляя последний ваятелю.

Сама бессмыслица с ланцетом, препарирующим череп; бессмыслица, сугубая припиской Пирогову, - обличает присутствие второго смысла. В котором маской Пирогова потаен не препаратор, а ваятель мертвой головы.

Что это значит? Для начала, сочетаются ли все вторые смыслы монумента? Иначе говоря, кто сей, на троне со скарпелью?

Царем и скульптором в одном лице был сам Пигмалион. Архетипический ваятель. Царь Кипра, выточивший Галатею именно из кости.

Архетипична и его иконография. Так, в Сборнике эмблем и символов, заказанном Петром Великим в Амстердаме, фигура "Пигмалион и его образ" представлена ваятелем в короне, с молотком и "скальпером" (так в русской подписи), перед фигурой обнаженной женщины на постаменте и под латинским девизом "Любовь устрояет".

Если мертвый череп обличает узурпацию престола, то Галатея оживает перед царем.

Вспомнить, что тело Пирогова покоится в фамильной церкви набальзамированным по рецепту своего владельца, - видимо, с мечтой об оживлении. Вот кто был сам себе Пигмалион и Галатея.

Выходит, что на Пироговке, под видом и предлогом Пирогова, скульптура высказалась о своей таинственной природе. Рукою умирающего Шервуда оставила автограф, если не автопортрет, условно-собирательного скульптора.

Способностью которого одушевить изваянное поверяется происхождение от царской крови Пигмалиона.

Царь-скульптор был эмблемой самого Петра Великого, его печати и штандарта. "Россиа вся есть статуа твоя, изрядным майстерством от тебе переделанная, что и в твоей емблеме неложно изобразуется", - разъяснял Петру Феофан Прокопович, возможный автор аналогии.

При погребении Петра знамя с Пигмалионом и Галатеей следовало сразу за адмиралтейским, то есть Андреевским, штандартом и гербовыми знаменами. Печать Петра изображает коронованного государя, высекающего коронованную женщину со скипетром и державой. Галатея здесь Россия и царица одновременно. Союз царя с царицей по традиции прообразует его союз с землей.

Время сказать, что Пироговской стала бывшая Большая Царицынская улица и что царица в этом случае - не кто иная, как Евдокия Федоровна, первая жена Петра, рожденная Лопухина. Переведенная Петром Вторым из Шлиссельбурга в Новодевичий, где прожила до смерти и погребена. На царский обиход ее последних лет образовалась целая Царицынская слобода, давшая имя улице - дороге к монастырю.

Лопухина, конечно, значила Петру Россию старую, не выделанную.

Нет, не сказать, что маска Пирогова скрывает самого Петра. Хотя кого же проще, чем Петра, представить, как представлен Пирогов, - работником на троне? Венчанным русским Фаустом, в анатомическом театре, в Кунсткамере или в подвалах князя-кесаря прилюдно препарирующим мертвых. Или еще живых.

Но перед нами во всяком случае тот новый человек, тот русский Фауст Новых лет России, который вышел из петровской переделки. Который за Петром возвел рассудок на престол. Который вечно проектирует Россию по себе, чтоб полюбить ее.

И вместо яблока державы вечно обретает череп.