Цветы самому себе

С ОГРОМНОГО глиняного блюда-лягана мы взяли по длинному куску дыни. Конечно, дыни этого сорта, вызревающие поздней осенью, не столь сочны и упоительно сладки, какими бывают завалены узбекские базары в августе и сентябре, зато могут сохраняться до конца зимы. Но конца зимы Тахир-ака ждать не стал, а подал угощение на низенький стол, за который мы и уселись, по-восточному скрестив и поджав под себя ноги.

Хотя зима в Узбекистан еще не пришла, садовый "стриптиз" уже состоялся, о чем во дворе дома Тахира-аки свидетельствовали обезлиствевшие деревья да обрезанные лозы виноградника, безжизненно лежащие на шпалерах, словно погруженные в какой-то сомнамбулический сон. Да, все готово к приходу зимы, и, казалось, ветшающий дом Рихсиевых даже покряхтывает в преддверии наступающих холодов.

Старый дом видел шесть поколений Рихсиевых. Уже многие годы местные власти обещают сломать его, как и всю махаллю, то есть сотню таких же домов-стариков, невесть когда построенных в этой части Ташкента, традиционно называемой "старым городом". Но год за годом слом оттягивается, что, впрочем, особой досады у Тахира-аки не вызывает: с одной стороны, конечно, пора сломать эту рухлядь с "удобствами" во дворе, с другой - жаль его, ведь вся жизнь семьи Тахира-аки прошла здесь. Да и куда переезжать придется - в клетушку многоэтажки? А значит, прощай и сад, и виноградник, и корова - словом, все то, без чего Тахир-ака жизни своей представить не может. Коровы, кстати, держались всеми поколениями Рихсиевых, хотя дети Тахира-аки этого не желают понимать, все пытаются образумить старика:

- Вы поймите, отец, что мы живем не в кишлаке, а в двухмиллионной столице. В городе не принято держать баранов да коров...

Но почему? Кому может мешать корова? И, молча выслушав детей, Тахир-ака привычно перекидывает через плечо мешок, берет в руки урак - своеобразный вариант узбекского серпа - и идет за кормом для своей любимицы. Зеленой травы и вдоль арыков, и на лужайках в Ташкенте много. Вот только как Тахир-ака одной левой рукой умудряется резать траву, уму непостижимо - правая-то, прижатая к боку, почти недвижима уже без малого шесть десятков лет, с той самой войны, "на которой он умер".

Вообще-то о том, что он, оказывается, уже давным-давно ушел в мир иной, Тахир-ака узнал лишь в мае нынешнего года. Узнал от младшего сына, который пришел домой с только что вышедшей из печати Книгой памяти, в которой черным по белому отпечатаны все имена узбекистанцев, погибших на фронтах Великой Отечественной.

- Вот, отец, взгляните-ка, - сын открыл книгу на 300 странице.

Тахир-ака надел очки и прочитал: "Рихсиев Тахир, 1922 г.р., погиб в 1942 году в г. Батайске Ростовской области". Ну и дела! Это что же получается, что в том кровавом месиве под Батайском он, оказывается, не выжил?

На следующий день отец с сыном отправились к мемориалу погибшим на фронтах Второй мировой войны (теперь в Узбекистане Великую Отечественную войну предпочитают называть именно так, тем самым желая подчеркнуть, что узбекистанцы сражались вовсе не за свое Отечество). Весной нынешнего года мемориал в значительной степени реконструировали, в частности, появились мраморные таблички с именами всех узбекистанцев, которые полегли на фронтах в 1941-1945 гг.

Без особого труда на одной из табличек Тахир-ака нашел свою фамилию. Захваченный с собой букетик красных гвоздик положил к Вечному огню. Думал, что положит их погибшим фронтовикам, а получилось, что и себе самому.

Конечно, над случившейся нелепой ошибкой можно было бы только посмеяться, похлопать Тахира-аку по плечу, сказав расхожее, что, мол, тот, кого раньше времени "похоронили", обычно живет очень долго. Однако забавность этой истории улетучивается, когда начинаешь понимать другое: почти пять с половиной десятилетий человек не может доказать, что он участник той самой страшной войны, на которой, как сейчас утверждается, он "погиб". И все эти годы его несправедливо обходили стороной заслуженные почести, до сих пор он не получает полагающейся ему как участнику ВОВ пенсии и вынужден обходиться весьма скудной пенсией инвалида, каковым его, кстати, сделала именно война.

Удивительно, но память старика сохранила множество таких подробностей военных лет, что заподозрить его в выдумке приводимых фактов и в голову не приходит.

Шел 1942-й год, его, двадцатилетнего парня, призвали в армию. Было короткое обучение, а потом Украинский фронт. Была оборона. Было отступление. Была та самая "каша" под Батайском, когда из-за разбомбленного авиацией противника моста на берегу сгрудилась дивизия - и техника, и люди, - превратившись в прекрасную мишень для идущих в наступление немцев. Под непрерывным обстрелом и бомбежкой, казалось, никому выжить не удалось. Однако некоторые все-таки выжили. Среди них был и Тахир Рихсиев.

"Нас двое было - я и еще один русский парень, - вспоминает спустя десятилетия Тахир-ака, - сначала думали, что никого больше в живых не осталось. Куда идти, не знаем. Шли на звуки канонады. Семнадцать дней мы были без армии! Днем прятались. Обычно на деревья залезали. Внизу дорога, по ней немцы на мотоциклах ездят, а наверху мы сидим.

Однажды идем - перед нами арык, поросший камышом. И вдруг из камыша человек выходит, шепчет: "Ой, ребята!.. У вас что-нибудь поесть есть? Два дня без единой крошки хлеба в камыше сижу, прячусь..." Смотрим, а это наш старший лейтенант-украинец. Дали ему последний сухарь, который у нас был, и пошли дальше. Теперь нас трое стало! А через пять-шесть километров видим: у костерка сидит кучка людей - шесть человек. Сидят - что-то в котелке варят. Решили: подойдем. А это тоже солдаты, которые к нашим пробирались. Они картошку варили, согласились с нами поделиться. Смотрю, а один совсем на русского не похож. Может, земляк? "Тебя как зовут?" - "Сангин". - "Ты узбек?" - "Нет, таджик. А ты?" - "Я узбек, из Ташкента..." Могли бы мы с Сангином подружиться, он веселым был парнем, да кто же знал, что жить ему оставалось мало..."

Старшим по званию в группе оказался старший лейтенант, он и взял на себя командование. Первая операция. Залегли у дороги. Стали ждать, кто по ней пойдет. Казалось удача: два немца под уздцы лошадь ведут. Командир отдал приказ: "Не стрелять, будем брать в плен". А того не заметили, что сами "на мушке" оказались - позади них был колхозный сарай, а за ним три немецких танка притаились.

Легкой оказалась победа для немцев. Обстрел был недолгий, но точный. Двоих, в том числе Сангина, немцы сразу убили, остальных ранили. Тахира в правую руку. Тогда он еще не знал, что выстрелом из крупнокалиберного пулемета ему размозжили кость и что уже никогда этой рукой работать он не сможет.

Все помнит Тахир-ака: как подъехал один из танков, как к ним спустились три немца и женщина-санитарка. Лежащему старшему лейтенанту немцы сделали контрольный выстрел в голову, остальных раненых санитарка перевязала.

Их разместили в Екатерининской больнице Крыловского района Краснодарского края. Главный врач был солидный человек лет 50-55. За ранеными ухаживал хорошо. Его имени Тахир-ака не помнит, а вот имя заместителя не стерлось из памяти - Нина Ивановна. Кстати, госпиталь для раненых немцев был по соседству, метрах в трехстах. Соседство малоприятное, но, как потом оказалось, именно это обстоятельство спасло Рихсиеву раненую руку.

Выздоравливающих немцы отправляли на работы в Германию, остальные лечились, ожидая своего часа. А с Тахиром все было очень плохо, видно, начиналось общее заражение - правая рука распухла, поднялась температура.

"Помню, парикмахер в больницу пришла. У меня борода отросла уже. Всех бреет, а мимо меня прошла. Один больной спрашивает: "Почему узбека не берешь?" - "А зачем мучить? Человек через час или завтра умрет. Нет смысла брить". А тут главный врач входит, какого-то хирурга вызвал, хотел мне руку отрезать. Отвезли меня, положили на стол. Я говорю: "Не отрезайте руку, ради Аллаха! С одной рукой не буду жить. На родину не поеду с одной рукой. Чем там буду заниматься? Лучше умру!.." Который врач поближе - начинаю его пинать: "Не подходите!.." И надо же так случиться - заходит немецкий врач: "В чем дело?" - "Человек завтра или послезавтра умрет - хотим спасти, руку отрежем". А немец возражает и возвращается с тонким длинным ножом. Очень длинным! Говорит врачам: "Несите таз". Принесли, а немец и засунул мне в руку ножик сантиметров на двадцать. Гной, осколки-масколки - все вытекло. А немецкий врач говорит: "Теперь обработайте ему рану и перебинтуйте".

Через две-три недели все стало заживать, и Тахир решил попробовать выйти на улицу. Вышел и упал. Санитарка донесла его до кровати и привязала к ней. Лежал-лежал Тахир, потом попросил:

- Развяжите, больше не буду вставать.

Однако слово не сдержал, и на второй день опять вышел на улицу. Посидел там, подышал. А еще через несколько дней поинтересовался:

- Где та парикмахер, которая однажды приходила к нам?

Санитарка пояснила:

- От больницы нужно метров двести вниз спуститься.

Утром Тахир позавтракал и потихоньку пошел в парикмахерскую. Зашел - точно, она, та самая парикмахерша. Сразу посадила на стул. Тахир на разговор настроен.

- Вы меня знаете?

- Нет.

- Когда вы в больнице всех брили, меня брить не стали, сказали: "Все равно завтра умрет". А я не умер. Сам до вас дошел.

- Ой! - всплеснула руками парикмахерша.

Потом побрила, довела под руку до больницы и сказала, что завтра заберет к себе искупаться. Тахир посмотрел, а руки у него и впрямь черные. Уже сколько месяцев не купался!

Очень сожалеет Тахир-ака, что не запомнил имя этой женщины, которая и отмыла его, и обстирала, и домашними пирожками накормила...

Потом Советская Армия этот район отбила. Немцы, отступая, больных не тронули. И еще через месяц военные врачи выписали Тахира: езжай, солдат, домой! Кончилась для тебя война.

Уже в Ташкенте, когда подходил к родному дому, почувствовал, как заколотилось сердце: живы ли родители? Оказалось, живы! И началась у Тахира гражданская жизнь. Заработки были случайные, да и что он особенно мог делать, когда правая рука совершенно была нерабочая? Но как-то крутился, занимался торговлей, продавал уголь. По документам, полученным в Крыловской больнице, ему определили пенсию. Больше трех лет ее получал. А потом вдруг пенсию приносить перестали. Месяц не несут, второй, третий.

- А вам теперь пенсия не положена.

- Как так?

- А вот так! Вы в плену были. У нас новый приказ: кто в плену находился, тому пенсию не выдавать...

И историю болезни ему в руки суют - забирайте!

Расстроился Тахир, домой пришел - матери все медицинские документы протянул:

- Спрячьте, мама.

Спрятала ли эти документы мать или же с перепугу порвала и выбросила - это до сих пор неизвестно. Но когда прошло время, и приказ об ущемлении прав тех, кто не по своей воле оказался в плену, был отменен, найти их не удалось и восстановить оказалось невозможно, так как больница в Краснодарском крае, где когда-то ему хотели отрезать руку, которую в конце концов спас немецкий врач, оказывается, сгорела, а вместе с ней и все хранившиеся там документы. Только и осталось у Тахира-аки копия его призыва в 1942 году в армию. Но этого мало, чтобы признать его участником Великой Отечественной войны. Казалось бы, публикация в Книге памяти выступит на стороне Рихсиева, да не тут-то было.

- Прихожу в военкомат с Книгой, - объясняет Тахир-ака, - показываю - вот здесь моя фамилия - это ли не доказательство, что я воевал в той войне? Читайте: Рихсиев Тахир погиб в 1942 году в Батайске. Это я - Рихсиев, я! И слышу в ответ: "Если вы погибли, какая вам может быть пенсия?" - "Так я же живой". - "А вы докажите..." Как таким доказать, что я одного хочу: умереть живым...

Понимаю, зачем Тахир-ака рассказывает мне, совершенно незнакомому ему журналисту, эту длинную трогательную историю, какие надежды питает. Как объяснить 78-летнему старику, сколь мало шансов что-то изменить в его жизни, даже если статья о нем появится в российской печати: для чиновника, который верит только официальным документам, подобная публикация не имеет юридической силы.

...Кстати, как указали корреспонденту "НГ" авторы Книги памяти, кроме Тахира Рихсиева, еще девять узбекистанцев, имена которых попали в список жертв Великой Отечественной, сообщили, что они не погибли, как то значится, а до сегодняшнего дня все еще живы.