Как это делалось в Душанбе

	Один из митингов в Душанбе осенью 1991 года.

ИСЛАМСКАЯ партия возрождения СССР провела свой учредительный съезд 9 июня 1990 года в Астрахани. ИПВ стала универсальной политической силой, принявшей от имени всех мусульман Евразии инициативу исламского проекта на территории СССР. Руководителем (амиром) партии был избран один из наиболее ярких исламских лидеров исламского советского пространства врач-дагестанец Ахмад-кады Ахтаев.

3 сентября 1991 года состоялся исторический съезд Верховного Совета СССР, на котором было принято решение о самороспуске. Я был приглашен на него как один из руководителей ИПВ в качестве почетного гостя и мог довольно близко рассмотреть Михаила Горбачева, председательствовавшего над всеми остальными двенадцатью президентами.

Обсуждение будущего Верховного Совета и самого СССР было довольно бурным, но меня занимало другое. В кулуарах я встретился с прибывшим из Таджикистана Давлатом Усмоном, который находился в составе таджикской делегации, возглавляемой верховным кадием Тураджонзода.

Давлат Усмон был в приподнятом настроении и сказал мне, что фактически решен вопрос не только о суверенизации Таджикистана, но и о том, что таджикский филиал ИПВ будет правящей политической силой. "Правда, - добавил он, - в союзе с демократами, это обязательное условие. Мы уже заключили с ними по этому поводу соглашение". "С какими демократами?" - изумился я. "С нашими демократами, с Таджикской демократической партией. Кстати, и "Растахез" в этом тоже участвовал", - ответил Давлат Усмон.

Я знал о том, что Таджикская демократическая партия существует, однако было известно, что это лишь несколько десятков интеллигентов, не оказывающих никакого влияния на ситуацию.

"Не совсем несколько десятков, - поправил меня Давлат. - Это не менее пятисот человек, которые оказывают влияние на всю нашу неисламскую интеллигенцию". "Пятьсот человек - сила?" - удивился я.

Конечно, в России существовали мощные структуры демократов, с которыми приходилось считаться. Но в Таджикистане это была изолированная группа, которая даже плохо говорила на родном таджикском языке. Я не понимал, почему мусульмане должны были вступать с ними в какие-то соглашения и делиться властью. Давлат посмотрел на меня с сожалением: "Это наивное рассуждение, - сказал он. - Тем более и рассуждать-то не о чем - ведь вопрос решен". - "Где решен?" - "Здесь, в Москве", - сказал Давлат, с улыбкой кивнув на окружающее нас пространство. (А находились мы, естественно, в Кремле.)

Это было первым неприятным сигналом, показывавшим, что дела идут совсем не так, как хотелось бы. Я понимал, что политической работой ИПВ руководит некая третья сила, которая рассматривает политический ислам в СССР как некую разменную карту в какой-то далеко идущей комбинации. У меня возникло неприятное подозрение, что таджикские братья сами очень плохо отдают себе отчет в том, что должно стать ее итогом.

Эти подозрения еще больше усугубились в ходе встречи с Абдулло Нури, приехавшим в Москву. Мы, Ахмад-кады Ахтаев и я, встретились с ним на одной из квартир, находившихся в распоряжении партии. Основной темой была роль верховного кадия Тураджонзода в таджикской политике. Именно в этой беседе Ахмад-кады жестко сформулировал наши претензии к этой фигуре, главными из которых были и его связь со спецслужбами, и очевидная враждебность к политическому исламу и ИПВ. Нури был в основном согласен с нашими возражениями, однако никаких выводов с его стороны не последовало...

23 сентября 1991 года мы с Ахтаевым поздно вечером приехали в Душанбе.

Было поздно. Нас на нескольких машинах привезли на площадь Шохидон, в прошлом Ленина.

На этой площади все советское время возвышался огромный памятник вождю Октябрьской революции. За спиной памятника стоял очень современный для той эпохи кинотеатр "Джоми". Неподалеку располагался КГБ Таджикистана. Статуя Ленина стояла, обратившись лицом к Совмину Республики, находившемуся через площадь. Мы прибыли затемно.

Повсюду сидели группы людей, были разбиты палатки, горели костры.

Атмосфера в городе была и напряженной, и праздничной. Воздух был как будто заряжен электричеством. Таджики - всегда очень вежливые, мягкие люди - выглядели совершенно преобразившимися, как будто они вступали в совершенно новую полосу своей истории. Впрочем, так оно и было.

Поставили плов, и мы с ходу принялись обсуждать сложившуюся ситуацию. Первым тезисом встал вопрос о выборах президента Таджикистана и о кандидатуре на этот пост со стороны ИПВ. К моему изумлению, оказалось, что разговор, который состоялся за три недели до этого с Абдулло Нури в Москве, словно не имел места.

Таджикское руководство ИПВ было настроено на поддержку бывшего казиколона (верховного кадия) Хаджи Акбара Тураджонзода. Саид Ибрагим заявил, что решение о его кандидатуре уже принято и согласовано с ним самим. В ответ мы стали приводить уже имевшие место возражения. Верховного кадия слишком хорошо знали как человека, осторожно, если не сказать "неприязненно", относившегося к исламскому движению в Таджикистане, публично выступавшего против ИПВ, публиковавшего антиисламистские статьи в советской прессе, в том числе и в "Правде". В общем, Тураджонзода был весьма неоднозначной и противоречивой фигурой.

Тем не менее Саид Ибрагим стоял на своем, говоря: "Вы не знаете нашей местной ситуации. Мы, таджики, представляем собой общность, не похожую на других. У нас даже коммунисты не такие, как у всех остальных. Да, Тураджонзода в прошлом совершал ошибки, но сегодня у нас полное взаимопонимание".

Разговор заходил в тупик, и мы перешли к обсуждению текущей ситуации. Меня поразило, с каким энтузиазмом таджикские братья воспринимают события, состоявшиеся 19-21 августа в Москве. Эти события послужили технической моделью всему происшедшему в Душанбе, образцом для подражания. Слышались слова "Белый дом", ГКЧП, глаза у всех блестели.

Через некоторое время удалось выяснить, что у руководства ИПВ нет отчетливого плана действий. Предполагался некий бессрочный митинг, в ходе которого как бы сама собой должна выкристаллизоваться некая новая легитимность. На следующий день мы приняли участие в митинге. Мое внимание сразу привлекла масса деталей, которые казались по меньшей мере странными на митинге, организованном ИПВ. Прежде всего изумляла постоянная ссылка на московские события, на победу демократов над гекачепистами.

Когда приблизился час намаза, 12-15 тысяч мусульман, стоящих на площади, стали строиться в ряды на молитву. В этот момент я увидел, что направление "киблы" как раз проходит через памятник и, следовательно, через портреты демократических вождей - Горбачева и Ельцина. Это был один из тех характерных знаковых элементов, которые отчетливо характеризовали атмосферу происходящего. Вечером этого активного, полного переговоров и выступлений дня мы приехали ночевать в дом одного из руководителей среднего звена таджикской ИПВ. На следующее утро к нам в крайнем возбуждении явилось все таджикское руководство: Абдулло Нури, Мухаммад-Шариф, Саид Ибрагим. Оказалось, что поздно вечером Тураджонзода выступил по таджикскому телевидению и заявил, что не принимает никаких проектов, связанных с его выдвижением на пост президента Таджикистана, поскольку-де является сторонником светского демократического пути развития, а превращение его в президента означало бы, что страна идет клерикальным, теократическим путем.

Таджикские руководители ИПВ были явно растеряны. Верховный кадий не только серьезно подвел своих новых сторонников, но и нанес серьезный ущерб политическим перспективам ИПВ в целом.

Единственная тема, которая обсуждалась тогда, была связана с этим заявлением. Я испытал в связи с этой новостью чувство, близкое к злорадству. "Мы же предупреждали вас о том, что это может произойти". - "Да-да, предупреждали, но теперь-то что делать?" - спросил Давлат Усмон. Ахмад-кады и я без колебаний ответили: "Выдвигать собственную кандидатуру, кандидатуру представителя ИПВ на президентский пост".

"Но ведь проиграем же..." - пробормотал Мухаммад-Шариф. И тут Ахмад-кады пришел в ярость. Ни до, ни после я не видел его столь возмущенным: "Не смейте так говорить! Как вы можете! Вы не вправе судить о том, проиграете вы или выиграете! Где же ваш иман? Вы должны положиться на волю Всевышнего! Вы должны идти вперед и выполнять свой долг!"

Перед таким напором таджики стушевались. "Ну что же, раз вы так говорите... Пусть мы проиграем, но по крайней мере себя покажем", - бормотали они, переглядываясь. Потом они повеселели. "Ну что, - сказал Абдулло Нури, обращаясь к Мухаммад-Шарифу, - будешь президентом?" Тот криво усмехнулся и ответил: "Что же делать, конечно, буду; а ты, стало быть, будешь верховным имамом республики".

Оживившись, я сказал, что необходимо немедленно создать штаб по подготовке выборов. Однако Давлат Усмон сразу же высказал опасение, что, если выставить кандидата от ИПВ, русские сразу же начнут покидать республику, скажут, что "фундаментализм рвется к власти".

Я возразил: "Не только не побегут, но даже, больше того, мы можем превратить русское население Таджикистана в группу, поддерживающую исламский проект. Ислам гарантирует гражданские права "людей писания", а потом только ислам может предотвратить кровавые межнациональные столкновения. Я берусь убедить русское население, что им надо делать ставку именно на наш приход к власти". "Отлично, - сказал Мухаммад-Шариф, - вот этим ты и займешься. Созывай актив русских землячеств в клубах, кинотеатрах, выступай, объезжай республику".

Я согласился и сказал, что вернусь в Москву, улажу все дела и приеду снова в Душанбе через неделю. В этот момент казалось, что помрачение, которое висело над политическими проектами таджикского филиала ИПВ, развеялось и наша политическая судьба наконец-то обрела какое-то конкретное очертание. Вместе с тем я чувствовал, что таджики не вполне серьезно воспринимают эту перспективу. Если лидер с такой неуверенностью относится к своим провиденциальным и харизматическим ресурсам, то вообще непонятно, что он делает в политике.

Когда я через неделю оказался в Душанбе, выяснилось, что о достигнутом утром 26 сентября соглашении уже никто не вспоминал. Шла подготовка к учредительному съезду ИПВ Таджикистана, которая ввиду распада СССР стала оформляться в самостоятельную партию. Несмотря на то что Ахмад-кады и я последовательно боролись против распада ИПВ СССР, было понятно, что сохранить единство партии не удастся. Ахмад-кады был так расстроен тем, что таджикский филиал оформляется в отдельную партию, что отказался ехать на этот съезд и назначил меня представителем российской ИПВ на этом мероприятии.

Вскоре я с недоумением обнаружил, что на повестке дня новая кандидатура от ИПВ - Давлат Худоназаров, бывший председатель Союза кинематографистов СССР.

Хуже кандидата от ИПВ представить себе было трудно. Во-первых, по происхождению Худоназаров - бадахшанец-исмаилит. Выдвигать бадахшанца на пост общетаджикского президента было абсурдно и комично. Это было примерно то же самое, что выдвижение чеченца на пост президента РФ. Во-вторых, Давлат Худоназаров не пользовался никакой поддержкой среди электората ИПВ. Это был человек, который ассоциировался со светской западной культурой.

Вокруг этого решения сразу развернулась борьба, оно вызвало острый протест во всех эшелонах партийных структур таджикской ИПВ. Люди с мест просили Мухамад-Шарифа пересмотреть принятое решение и даже говорили, что коммунист Набиев является более перспективной кандидатурой для поддержки ИПВ, чем Худоназаров. Однако Мухамад-Шариф лишь делал вид, что изучает вопрос, но потом говорил, что другого кандидата нет.

Я твердо решил публично выступить против этой кандидатуры. Дождавшись удобного момента, попросил слова на съезде. Давлат Усмон на мой вопрос о том, был ли заявлен на съезде Худоназаров в качестве кандидата от ИПВ, ответил, что все уже решено и партия уже знакома с этим выбором.

Тогда я встал перед дилеммой. Публичное высказывание против Худонозарова могло спровоцировать скандал, но ни к чему не привести. Если партия уже согласна с этим выбором, то произошел бы публичный раскол между нами и таджикской ИПВ, что привело бы к дальнейшему расхождению. Поэтому я решил не озвучивать своих возражений против кандидатуры Давлата Худоназарова и сконцентрироваться на критике таджикской ИПВ в целом. Мое выступление было посвящено той опасности, которая подстерегает ИПВ из-за сотрудничества с исмаилитами Бадахшана.

В то время между ИПВ и исмаилитами был настоящий "медовый месяц", взаимодействие было теснейшим. Исламисты и исмаилиты объединились против старой номенклатуры во главе с Набиевым. При этом Демократическая партия Таджикистана была на практике партией исмаилитов, собственно таджиков в ней почти не было. Те таджики, которые стояли вне ислама, группировались вокруг "Растохеза". Руководители этих партий присутствовали на том съезде и выступили с поздравлениями в адрес ИПВ. Это также не могло не насторожить нас.

Потом выступил сам Давлат Усмон. Он представил съезду кандидатуру Давлата Худоназарова, тем самым обнаружив, что до этого он меня просто обманывал. Оказалось, что партия не знала об этой кандидатуре, руководство ИПВ опасалось возражений и протестов. Однако поскольку 90% делегатов были выходцами из отдаленных кишлаков и слабо разбирались во всех этих проблемах, съезд встретил это возгласами "Аллах акбар!" и единогласно поддержал Давлата Худоназарова.

Во время перерыва я не присоединился к президиуму съезда, который обедал в отдельном помещении, и решил пойти в кафе "Саадат", находившееся рядом, через дорогу. На обратном пути, когда я приближался ко входу в здание Политпросвета, меня окружили незнакомые люди. Я услышал возгласы "Вот он!" на таджикском языке. Перед глазами промелькнули обрезки железных труб. Как выяснилось позднее, эти люди были исмаилитами, выходцами с Памира.

Активисты ИПВ, дежурившие около входа, поспешили мне на помощь и создали живой коридор, по которому я поспешил внутрь.

Этот съезд был последним элементом той конструкции, которая предопределила гражданскую войну, поражение исламского проекта в Таджикистане и многолетнюю эмиграцию тех руководителей ИПВ, которым посчастливилось остаться в живых после событий лета-осени 1992 года.