Чем опасен глобальный миграционный переход

Позже эти насильственные меры назовут социальной мобильностью. К..А. Трутовский. «Переселение из Курской губернии». 1864. Русский музей

По самым последним оценкам, опубликованным ООН, число международных мигрантов в мире в 2017 году составило 258 млн человек – на 100 с лишним миллионов больше, чем в 1990 году. Сегодня миграции у всех на слуху, и многим кажется, что мир столкнулся с чем-то новым, никогда ранее не виданным. На самом же деле миграции так же стары, как и само человечество. Как верно заметил французский демограф Жан-Клод Шене, история миграций – это дайджест всемирной истории.

Впрочем, в современных миграциях есть и своя новизна, им свойственны черты, которых не имели миграции прошлых эпох.

С незапамятных времен люди кочевали по определенной территории или перемещались на новые земли, непрерывно расширяя ойкумену, выйдя из Африки, добрались до Австралии и Южной Америки. Древние финикийцы и греки создавали бесчисленные колонии, расселяясь по периметру Средиземного и Черного морей. Степные кочевники вторгались в пределы Китая и растворялись в его населении. Волны Великого переселения народов одна за другой накрывали территорию Европы. Все это были миграции, но миграции коллективные: люди всегда двигались в составе рода, племени, общины, орды, «народа». Сейчас все обстоит иначе.

Европейские уроки

Еще совсем недавно подавляющее большинство населения всех стран было крестьянским, сельским. Такое население маломобильно в том смысле, что оно практически не знает индивидуальных миграций, даже когда нет формального прикрепления крестьян к земле или их личной зависимости от помещика. Если индивидуальные крестьянские миграции и существовали в досовременных обществах, то лишь в зародышевом, рудиментарном виде: брачная миграция между соседними деревнями; сезонная трудовая миграция на небольшие расстояния в пределах ограниченного сельского округа. Конечно, бывали и исключения, например бегство крепостных в России – в случае успеха они могли стать вольными казаками. Но такие миграции никогда не были массовыми, и даже если беглый крепостной на новом месте становился казаком, он не переставал быть привязанным к земле крестьянином.

Положение стало меняться сравнительно недавно, примерно в XVII веке, может быть, чуть ранее, и вначале только в Западной Европе. Смысл перемен, объединяемых понятием «миграционный переход», заключался в появлении неизвестных ранее массовых индивидуальных добровольных миграций. Внимание к этому процессу привлек в начале 70-х годов прошлого века американский географ Уильбур Зелинский, который писал, правда о более широком, «переходе в мобильности» (mobility transition). Повышалась готовность и способность людей не только к территориальным перемещениям в географическом пространстве, что имеет прямое отношение к миграциям, но и к перемещениям в социальном пространстве, к смене своего профессионального, социального, гражданского статуса. Эти перемены по своим последствиям, возможно, даже важнее, чем просто «миграционный переход», но они неосуществимы без появления массовых миграций совершенно нового типа. Решения о таких миграциях каждый человек принимает добровольно, ориентируясь на свои индивидуальные цели, достижение которых он связывает с предпринимаемыми им территориальными перемещениями.

Зелинский совершенно справедливо подчеркивал теснейшую связь перехода в мобильности с демографическим переходом, который часто сводят только к изменениям в смертности и рождаемости. Между тем эта связь настолько очевидна, что переход в мобильности следует рассматривать как органическую часть всего демографического перехода.

На мир посмотреть иль себя наказать? Фото Reuters

Едва наметившееся снижение смертности в Европе во второй половине второго тысячелетия привело к устойчивому увеличению естественного прироста населения, а тем самым и к нарушению необходимого в условиях аграрной экономики равновесия между численностью населения и доступными земельными ресурсами. Одним из первых ответов на это нарушение становится отход избыточного сельского населения от привычных сельскохозяйственных видов деятельности, а значит, и индивидуальные миграции в поисках иных возможностей приложения труда.

Такие миграции набирали силу постепенно, проходя через различные этапы. Мало-помалу увеличивалось расстояние, на которое перемещались мигранты, и время, на которое они расставались с родными местами. Миграции могли быть временными с обязательным возвращением домой, но все чаще становились постоянными, безвозвратными. 

Примерно в XVII веке этот новый тип массовых миграций становится заметным в европейских странах, а с середины XVIII века уже с определенностью можно говорить о становлении в Европе новой модели миграции. Ее утверждение сделало возможными массовые миграции в города и урбанизацию, превращение европейского общества в городское.

Исход в города нарастал постепенно, он занял несколько столетий. Еще к концу XIX века население всех стран Европы, за исключением Англии, было по преимуществу сельским. Но уже к середине XX столетия в городах жило свыше половины европейского населения, сейчас живет примерно три четверти. Сегодняшнее европейское общество – городское. Миграции внутри европейских стран, конечно, продолжаются, но сейчас это рутинная часть образа жизни современного высокомобильного городского населения, она не влечет за собой никаких исторических перемен.

Однако европейский миграционный переход на этом не остановился и не остался только внутриевропейским событием. Хотя изначально его ареной были преимущественно перемещения людей внутри своих стран, он не мог не распространиться со временем и на международные миграции, которые теперь могли опираться на те же осознанные в процессе миграционного перехода стимулы и те же новые социальные свойства человека, что и индивидуальные внутренние миграции. 

Источник: World Migration Report 2018. International Organization for Migration, 2017, с. 45

Новая мобильность европейского человека в сочетании с развитием средств транспорта сделала возможными индивидуальные добровольные миграции на дальнее расстояние, в том числе межконтинентальные, а европейский демографический взрыв XIX века сделал их неизбежными. Как и внутренние миграции, эти небывалые межконтинентальные перемещения могут быть интерпретированы в рамках концепции миграционного перехода, понимаемого, в свою очередь, как часть демографического перехода. Больше полувека назад американский демограф Кингсли Дэвис писал о «многоплановом ответе» (multiphasic response) на необычный рост населения. Заокеанские миграции европейцев стали одним из элементов этого ответа, одним из способов восстановления демографического равновесия, нарушенного европейским демографическим взрывом.

Повторение пройденного

Число европейцев, покинувших Европу, оценивается примерно в 60 млн. Они формировали потоки, определявшие долговременный мейнстрим международных миграций на протяжении нескольких столетий, привели к созданию новых заморских государств, изменили мировую экономическую и политическую географию. Но к середине XX века эти потоки иссякли. Целый этап мировой миграционной истории завершился, и мир вступил в ее новый этап, который мы сейчас переживаем. В чем-то он похож на предыдущий, а в чем-то разительно от него отличается.

Во второй половине минувшего столетия демографический переход, о котором и сейчас-то, боюсь, знают не все наши читатели, приобрел глобальный характер, распространился на менее развитые регионы мира, и в них сложилась демографическая ситуация, во многом повторяющая европейскую ситуацию XVII–XIX веков, но только в гораздо больших масштабах и с той существенной разницей, что тогда он происходил в более богатых странах, а теперь охватил более бедные.

Источник: UN Population Division. World Population Prospects: The 2017 Revision, DVD Edition

К началу XX века на Земле жили 1,7 млрд человек, за столетие к ним добавилось 4,5 млрд. Сейчас население мира – 7,6 млрд человек, из них, по оценке Всемирного банка, только 1,2 млрд живут в богатых странах, в которых годовой ВВП на душу населения превышает 12 тыс. долл. Численность населения в этих странах практически стабилизировалась, тогда как во всех остальных она растет. В результате этого роста к концу века население мира может превысить 11 млрд человек, среди которых жители сегодняшних богатых стран будут составлять незначительное меньшинство.

Население более бедных стран образует огромный и все время растущий «навес» над богатыми, и это не может не оборачиваться растущим миграционным давлением на них. Миграционный переход снова становится частью «многопланового ответа» на демографический взрыв – на этот раз у большей части населения планеты. Роль миграционного ответа тем больше, чем менее эффективными оказываются другие составляющие этого ответа, прежде всего снижение рождаемости. Увеличение численности населения менее развитых стран с середины XX века более чем на 4 млрд человек говорит о том, что они были недостаточно эффективными.

Глобальный демографический взрыв чреват глобальным миграционным взрывом, на фоне которого Великое переселение народов первого тысячелетия нашей эры может показаться незначительным эпизодом. Население Европы тогда составляло 50–60 млн человек, население мира 200–250 млн – меньше, чем сегодняшнее число международных мигрантов.

По сути, этот новый миграционный взрыв уже давно идет, но вначале, как это было и в Европе, его энергия была направлена на перемещение населения внутри стран с быстро растущим населением, которые стремительно урбанизировались.

С 1950 по 2015 год городское население развивающихся стран выросло в 10 раз – на 2,7 млрд человек. В 2008 году городское население Земли впервые в истории превысило ее сельское население. Рост сельского населения прекратился, весь демографический прирост уходит в города.

Невероятная по скорости и масштабам урбанизация не подготовленных к ней, бедных и недавно еще сплошь сельских стран привела к возникновению многомиллионных маргинальных городских слоев. Они пока еще только отчасти городские, еще не порвали пуповину, связывающую их с традиционной сельской культурой, которая до сих пор преобладает в большинстве стран недавней скороспелой урбанизации.

Но они уже и не маломобильные сельские жители, которые не представляют себе, что можно навсегда бросить родную деревню и отправиться на поиски новой судьбы в мире, который кажется миром неограниченных возможностей. Миграции деревенских жителей в города – школа мобильности и в то же время предиктор международных миграций, которые стремительно нарастают.

Источник: UN Population Division. World Urbanization Prospects: The 2014 Revision, CD-ROM Edition

Их направление очевидно – люди едут из более бедных стран в более богатые. За 1950–2015 годы в страны с высоким доходом переселилось 126 млн человек; до конца века, согласно среднему варианту прогноза ООН, по-моему, достаточно консервативному, переселится еще 184 млн. Всего, стало быть, 310 млн человек, притом что в 2000 году население богатых стран составляло 1,1 млрд человек и почти не растет, а если и увеличивается немного, то именно за счет мигрантов.

Бедные развивающиеся страны, модернизируясь, становятся более богатыми, и, казалось бы, это должно привести к сокращению оттока населения из них. Но если это и происходит, то лишь после того, как достигается некоторый пороговый уровень доходов, а до этого рост доходов приводит не к сокращению, а к нарастанию эмиграции из развивающихся стран. Это нарастание может длиться долго, потому что доходы в бедных странах повышаются медленно.

Сейчас особенно быстро растет население Африки. За четверть века – с 1990 по 2015 год – население Европы почти не выросло, население Азии выросло на 37%, Латинской Америки – на 42%, Африки – на 88%. Африка к тому же и самая бедная. Внутренняя мобильность населения Африки была высокой и 25 лет назад, за четверть века она не слишком выросла. А вот число африканских мигрантов за пределами Африки удвоилось, сравнялось с числом внутриафриканских мигрантов, превысило 16 млн человек и скорее всего будет расти и дальше.

Дамоклов меч иммиграции

Не удивительно, что в богатых странах нарастает тревога по поводу все большего притока мигрантов. Она отражается не только в реакции общественного мнения, становящегося все более антимигрантским, но и в работах профессиональных демографов. Примером может служить концепция «третьего демографического перехода» британского демографа Дэвида Коулмена. В ее основе лежит обеспокоенность тем, что приток мигрантов изменяет этнический и культурный состав населения принимающих стран, может повлиять на их политические и правовые системы и т.п. Еще один пример такой обеспокоенности – позиция польского демографа Марека Окольского, который полагает, что «быстрый демографический рост стран Юга и демографический упадок Запада (Севера) создали основу для кардинального изменения демографического равновесия между западной и иными цивилизациями, а также для существенной маргинализации первой».

Я думаю, что тревога Коулмена, Окольского, как, впрочем, и огромного числа других исследователей, политиков, журналистов, да и широкого общественного мнения стран, принимающих большое число мигрантов, вполне обоснованна. Риски, связанные с массовой иммиграцией, не надуманны, они вполне реальны. Боюсь только, что эти риски серьезно недооцениваются, что выражается прежде всего в прописывании рецептов, которые радуют своей простотой, но не отличаются эффективностью. Часто это что-то вроде плацебо – успокаивает, но не лечит. (Кстати, слово «плацебо» в переводе с латыни означает «буду угоден». Эта формула особенно нравится политикам, которые всегда уверены, что они любезны народу, и они делают все, чтобы быть ему еще более любезными, в том числе и когда они откликаются на народное беспокойство по поводу миграции. А Пушкин, как известно, давал иной совет.)

Самый простой рецепт – возвести стену вдоль всей границы. Он был опробован еще 3 тыс. лет назад древними шумерами, которые хотели защитить свое государство, весьма мощное по тем временам, от вторжения кочевников-амореев. Шумеры построили стену длиной в 200 км от Тигра до Евфрата, однако только зря потратились – амореи все равно вторглись. Великая Китайская стена тоже строилась для защиты от кочевников, она была в 100 раз длиннее шумерской. Но, как написал позднее один китайский поэт, «Длинная стена росла вверх, а империя катилась вниз. Люди и сегодня смеются над ней… Как только объявлялось, что стены будут строиться на востоке, обязательно сообщалось, что орды варваров напали на западе». Идея стены для защиты от мигрантов, как известно, жива и сегодня, хотя не всегда речь идет о материальной стене, чаще ставка делается на непроницаемость не имеющих четкого физического образа государственных границ.

«Каждое государство самостоятельно решает, до какой степени могут его границы оставаться открытыми для жителей других государств, само выбирает, какие методы ограничения использовать, и таким образом оно контролирует приток людей из других цивилизаций», – пишет Марек Окольский. Так же думают и многие другие демографы, не говоря уже о журналистах или политиках. И они, конечно, правы, но только в той мере, в какой есть основания говорить о надежности доступного «каждому государству» контроля.

Между тем нельзя не видеть, что растущие миграционные потоки из бедных стран глобального Юга из-под контроля-то как раз все больше и выходят, подобно тому как вышел из-под контроля рост населения этих стран. Возможности же политиков воздействовать на эти потоки, причем не только в тех странах, куда направляются мигранты, но и в тех, откуда они выезжают, далеко не безграничны. И нельзя уклоняться от вопроса о том, всегда ли «бескровная интервенция иммигрантов», которая беспокоит экспертов по миграции, будет оставаться бескровной.

Риски, связанные с массовыми миграциями с глобального Юга на глобальный Север, часто интерпретируют в духе известной концепции столкновения цивилизаций Хантингтона, исходящей из существования «непримиримых различий» между носителями разных цивилизаций. Я не разделяю эту концепцию и применительно к рискам, связанным с такими миграциями, говорю совсем о другом.

Происходящие в мире демографические процессы чем-то напоминают смещение геологических пластов, которыми управляют универсальные физические законы, а не государственные мужи. И главные риски миграции тоже вытекают из универсальных социальных процессов, которые привели к тектоническим демографическим сдвигам, не считающимся с цивилизационными различиями и мало подвластным президентам и правительствам даже самых могущественных держав.

Для того чтобы понять, что такое сегодняшние, а тем более завтрашние миграции, надо прислушиваться не к брюзжанию европейского, американского или российского обывателя, а к тем раскатам грома, которые доносятся из дальних пределов, из менее богатых, а то и вовсе бедных стран глобального Юга, в которых сегодня живут 8 из каждых 10 жителей Земли.

Демографический переход предопределил еще одну чрезвычайно важную особенность населения более бедных стран – его необыкновенную молодость. Половина жителей богатых стран моложе 40 лет, половина населения стран со средними доходами – моложе 29 лет, в самых же бедных странах половина населения – это дети и подростки моложе 18 лет. Медианный возраст населения Нигерии, самой большой африканской страны, которая по числу жителей превосходит любую европейскую страну, включая Россию, – 17,9 года.

В бедных странах все сильнее ощущается острота социальных проблем, имеющих много корней, но сильно усложненных стремительным ростом населения. И именно в этих странах – и тоже в результате демографического перехода – разрастаются многолюдные маргинальные городские слои, состоящие из новоиспеченных горожан, среди которых огромную долю составляют молодые люди и подростки, «заряженные» новой мобильностью. Они недостаточно образованны, не удовлетворены своим экономическим и социальным статусом и чрезвычайно восприимчивы к популистской пропаганде, основанной на упрощенных идеологических конструкциях, которые легко завоевывают множество фанатичных сторонников. В основе таких конструкций может в равной степени лежать и упрощенный ислам, и упрощенный марксизм, и какая-нибудь новая религия, которая может возникнуть в накаленной обстановке современного мира.

В странах глобального Юга накапливаются горы сухого пороха, которые могут взорваться в любой момент, и именно с этим связаны самые серьезные риски. Демографический напор Юга на Север может приобрести самые разные формы – от террористических атак до военно-политического давления, способного привести к крупномасштабной перекройке политической карты мира и отбросить современную цивилизацию со всеми ее достижениями далеко назад. На фоне этих угроз любезная народу антимигрантская риторика российских, европейских или американских политиков, либо такие шаги, как выход Великобритании из Европейского союза, выглядят детской забавой.

В чем опасность оптимизма

Наверняка найдутся люди, которые посчитают, что я сгущаю краски, и в этом случае я бы хотел, чтобы оказались правы они, а не я. Но бывают случаи, когда опасность лучше преувеличить, чем преуменьшить. Иногда полезно вспомнить фразу горьковского персонажа: учит скепсис, а оптимизм воспитывает дураков.

Я не берусь обсуждать проблему «дамоклова меча иммиграции» в полном объеме, она слишком сложна и многопланова. Сейчас, оставаясь в пределах своей компетенции, я хотел бы только еще раз вернуться к демографическому переходу. Я думаю, что он не только породил множество проблем и угроз, но, как и всякий исторический процесс, создал и новые возможности. Вопреки широко распространенным представлениям о неизменных «матрицах» разных цивилизаций демографический переход разрушает целостность этих матриц и с неотвратимой силой вербует сторонников модерна внутри все еще традиционалистских обществ. Идет ли речь о Китае, Иране или арабских странах Магриба, там, где снижается рождаемость и получает культурную санкцию свобода прокреативного выбора, уже нет возврата ни к обществу, вообще не признающему индивидуального выбора, ни к прежнему положению женщины, ни к прежнему одноколейному жизненному циклу. Вся традиционная система ценностей трещит по швам.

Политики и рядовые граждане в России, Европе или Америке озабочены тем, что Юг расширяет свои позиции внутри Севера и несет с собой архаические ценности, от которых Европа освобождалась так долго и с таким трудом. И это, пожалуй, действительно имеет место. Но нельзя не видеть, что и Север пустил свои корни внутри Юга, а на этом пути как раз и можно помериться силами.

И в Азии, и в Африке, и в Латинской Америке растет число тех, кто не хочет жить по законам своей «матрицы», а тем более распространять ее на весь мир. Если бы это было не так, не было бы ни «Исламского государства», ни его африканского побратима «Боко харам», что в переводе означает «западное образование греховно». Главная цель исламистского радикализма – остановить разъедание традиции западными ценностями, но в этом не было бы нужды, если бы сторонников этих ценностей не становилось все больше. А больше всего их среди тех, кто мигрирует в Европу или Америку, не говоря уже об их детях, родившихся и выросших здесь.

Разумеется, и среди них есть фанатичные противники Запада, и вообще вся картина, формируемая многомиллионными миграционными потоками, характерными для современного мира, отличается большой сложностью и пестротой. Но ее упрощение до требования построить стену против иммигрантов, закрыть границу на замок отнюдь не свидетельствует о готовности и способности Севера ответить на вызовы глобального миграционного взрыва.

В любом случае такой ответ возможен только при увеличении числа союзников Севера внутри Юга, а не в умножении там числа своих противников. Но это же относится и к представителям Юга внутри Севера. Я не сомневаюсь в том, что среди иммигрантов, живущих в западных странах, есть непримиримые противники модернистских ценностей, но я также убежден, что потенциальных сторонников этих ценностей намного больше, иначе иммиграция не имела бы смысла. Об этом и надо думать, в частности, выстраивая продуманную и дальновидную миграционную политику.