Пора думать не только о "дружбе народов", но и о "дружном народе"

Гражданская солидарность выше этнических различий. Фото РИА Новости)

Совсем недавно Институт этнологии и антропологии РАН закончил большой проект, в котором участвовали ведущие специалисты по различным странам. Результаты работы нашли отражение в книге «Культурная сложность современных наций». Это исследование феномена сверхмногообразия современного мира. Он действительно волнует гуманитариев-специалистов, не говоря уже о политиках.

Дело в том, что существуют определенные линии усложнения, по которым, мне кажется, происходит этот бесспорный, не отрицаемый никем феномен.

Попробую эти линии перечислить и объяснить.

Первая из них определяется внутристрановой мобильностью населения, повсеместной урбанизацией, размыванием границ ареалов культурно-отличительных сообществ. Это касается фактически всех стран мира, а уж России и стран бывшего СССР – тем более. У нас большая часть населения (75%) проживает в городах в смешанных сообществах. Отсюда следует, что вся этнография и культурная мозаика из сельской местности перешли в города, и эта тенденция глобальна. Сегодня скорее деревня утратила свой некогда традиционный облик: даже экспонаты ремесла и быта из нее увезли в городские музеи и квартиры.

Вторая линия усложнения – радикально изменившиеся трансграничные миграционные процессы, активность людей, которая тоже меняет облик современных наций, приводит к таким серьезным кризисам, какие мы наблюдали последние несколько лет по линии Север–Юг. Это затронуло прежде всего Европу, принимающую миграцию, и страны Востока, Северной Африки, откуда идут эти потоки. Кстати говоря, с территории бывшего СССР в Европу мигрировало не меньшее число людей, а Россия в последние четверть века стала второй после США принимающей мигрантов страной.

Третья линия – это рост этнических, религиозных, локально-региональных идентичностей среди граждан. То есть усложнение культурного облика современных наций сегодня идет не только по линии появления новых этнических и конфессиональных сообществ, роста их численности, формирования отличительных границ (как пространственных, так и ментальных), но и по линии самосознания отдельных личностей, которым современный образ жизни и культурно-информационная среда позволяют или навязывают более широкий набор культурных практик, начиная от потребляемой пищи, характера жилища, художественного творчества и вплоть до владения разными языками.

Поэтому сегодня почти все страны мира, скажем, в ходе переписей населения или научных изысканий выявляют, скажем, не просто этническую (национальную) принадлежность, но и пытаются раскрыть, понять сложное самосознание (идентичность) человека. В некоторых странах (например, США, в странах Латинской Америки) даже стали выявлять смешанное расовое самоопределение человека. Признание права человека иметь сложную этническую и расовую принадлежность стало почти всеобщей нормой. Правда, это не касается религиозной принадлежности, где групповые границы более жесткие и иметь сразу несколько вероисповеданий непозволительно. Таким образом, множественные, не взаимоисключающие друг друга формы идентичности характеризуют сегодня значительную часть населения мира, включая, конечно, и россиян.

Четвертая линия усложнения заключается в формировании новых трансграничных космополитичных форм идентичности. Это не такая уж маленькая категория лиц. Они не просто те международные бюрократы или работники транснациональных корпораций, у которых родина там, где ближе международный аэропорт. Это еще и огромная масса людей в сфере культуры, разных профессий, это люди, которые эмигрировали и проживают в других странах. Благодаря Интернету и современному транспорту они сохраняют родственные и профессиональные связи со страной исхода и зачастую вместо ассимиляции или хотя бы интеграции в принимающие общества сохраняют лояльность и образ жизни бывшей родины.

Например, брекзит выявил, что почти полмиллиона жителей Великобритании, сохраняя гражданство и все вытекающие отсюда права и обязанности, проживают за пределами страны, в других странах Европы и мира. Зато почти миллион поляков в Соединенном Королевстве продолжают ставить на первое место свою польскую национальность, и их добрая половина даже не считает себя британцами, хотя и имеет гражданство этой страны.

Такой феномен позволяет сохранять мигрантам свою страновую, этническую и религиозную идентичности гораздо в большей степени, чем в прошлые времена. Уже не обязательна ассимиляция или интеграция: чувство дома, связь с родными и близкими, а нередко – собственность и место работы – все это остается на бывшей родине.

Это и есть феномен современной культурной сложности или сверхсложности – на индивидуальном и коллективном уровнях. Что, собственно, и заставляет нас переосмысливать содержание категорий, по которым прежде делилось население в разных странах мира.

Самая мощная из этих категорий – это, конечно, категория нации. И именно здесь идет процесс в сторону и пользу признания культурно сложных гражданско-политических сообществ.

Кто после этого скажет, что жизнь – не фонтан... Фото РИА Новости

Сегодня нам только кажется, что на Земле есть 200 государств и 5000 разных этносов в разных странах. При этом многие в России убеждены, что в Испании живет этнос испанцев, а в Китае – этнос китайцев и т.д. А вот ни на кого не похожее, самое большое многоэтничное образование в мире – это наша страна. Тут же приводится число 193 (число этнических категорий по переписи населения 2010 года), делающее нас лидерами в этом отношении.

Нам в голову не приходит, что в большинстве стран мира вообще не знают, что это за категория – этнос. Там же, где этничность (на нашем языке – национальность) все-таки фиксируется и используется, она не носит повсеместного и своего рода первичного характера. Есть не менее полутора десятка государств, где число этнических групп (народов) больше, чем в России (Индия, Индонезия, Бразилия, большинство стран Африки). Получается, что сам принцип категоризации населения, то есть деления его на четкие и якобы созданные самой человеческой эволюцией этносы, не одинаков и не является всеобщим, а сама номенклатура этнических групп довольно изменчива, не говоря уже об их названиях.

Но реалии таковы, что пока мы живем в своего рода постъякобинскую эпоху, в которой нация (как политическая и культурная категория) остается очень мощным фактором образования и существования государств, и эта категория, несмотря на свое сугубо европейское происхождение, фактически обрела всеобщий характер. Я не знаю стран, которые вступили в Организацию Объединенных Наций и не считали бы себя государством-нацией.

Попытки найти сегодня и установить критерии – где есть нация, а где ее нет, – как правило, не вносят ни определенности, ни ясности. Больше того, появляются версии, согласно которым понятие гражданской нации связано с уровнем демократии в той стране, где она должна появиться. Но в этом случае нации нет в Китае и в других странах, где есть проблемы с демократией. А в период правления полковников в Греции или хунты в Аргентине нации должны были на какой-то период исчезнуть.

Так что жесткой связи между нацией как неким коллективным телом с обязательным набором характеристик не существует. Поэтому подход к поиску нации по каким-то признакам, да еще и глобальным, является непродуктивным, в принципе неверным.

Для каждой страны важнее то, как ее жители воспринимают и относятся к расовым, этническим и религиозным различиям среди своих соотечественников, какие стратегии и механизмы в ней работают, чтобы управлять культурной сложностью, обеспечивать единство и стабильность.

Эти механизмы управления культурно сложными нациями существуют, и я их назову.

Первый из этих механизмов – это сам факт признания разных исторически существующих или недавних этнических сообществ, которые составляют единый народ государства, то есть нацию. Такое признание не всегда легко дается, но, натолкнувшись на недовольство и кризисы, оно рано или поздно происходит: в разное время, но Турции пришлось признать наличие в стране народа курдов, Болгарии – наличие турок и македонцев, Украине – карпаторусинов и т.д. Принцип «в Турции живут только турки, и никто больше» в современном мире фактически не работает.

К чести для России, следует отметить, что конституционное признание многонациональности российского народа как гражданской нации является примерным. Аналогичные практики есть в Канаде, Испании, Китае и в ряде других крупных государств.

Второй механизм – это само государственно-административное устройство той или иной страны. Крупные страны, тем более с большой территорией, с регионально-историческими различиями, с компактно проживающим культурно-отличительным населением, предпочитают федерализм, федеративную форму устройства. Это оправданная система как для Европы, так и для других регионов мира (от Германии, Канады и США до Индонезии и Нигерии). К сожалению, только одно государство из распавшихся после СССР выбрало форму федеративного устройства. Это Россия. В принципе федерализм мог бы спасти от внутренних коллизий и Грузию, и Молдову, а уж тем более Украину.

Третий механизм – внутреннее самоопределение в виде этнотерриториальных или экстерриториальных национально-культурных автономий. Некоторые говорят, что российские республики – это наше наследие от СССР, и никто больше такими рискованными вещами не занимается.

На самом деле это не так, потому что и в Китае есть автономные районы и округа, и почти все неханьские народы – а это около 150 млн человек – имеют внутренние автономии. Внутренние автономии существуют в некоторых постсоветских государствах (Гагаузия в Молдове, Каракалпакия в Узбекистане), и в странах Европы они тоже есть. Иногда отдельные регионы или обычные административные образования имеют особый статус в связи с отличительностью от остальной страны его населения. Например, провинция Квебек в Канаде, Каталония в Испании, южный Тироль в Италии.

В свою очередь, экстерриториальная автономия – это прежде всего форма общественной самоорганизации представителей той или иной национальности при поддержке государства. В свое время моя инициатива введения такого института в Российской Федерации отвергалась сторонниками радикально-демократического «решения национального вопроса» (только через суверенную государственность!), но после принятия в 1996 году закона об НКА эта стратегия себя оправдала.

Гораздо более сложную природу имеет и само стремление и политика от имени тех или иных культурно отличительных сообществ иметь особый статус или отдельную государственность, в случае если такого признания нет, а есть дискриминация, притеснение и насилие. В таком случае работает принцип «голос или выход» (voice or exit), то есть если отказ в признании особого статуса, тогда выход из общего пространства. Именно это лежит в основе явления сепаратизма, причем далеко не всегда от этнического, а даже чаще – от имени регионального сообщества.

Но вы будете напрасно искать этносы в Испании, потому что там как раз принцип деления регионально-исторический. Поэтому каталонский или Страны басков сепаратизм – он не исключительно этнический. Это региональные сообщества, которые имеют свои отличия, но прежде всего имеют общую региональную идентичность, и их не устраивает статус-кво. Это надо иметь в виду, потому что не всегда и не везде мы находим сугубо этническую привязку. Иногда меньшинство, проживающее в том или ином регионе, может стать причиной или отправным моментом для сепаратизма или ирредентизма (то есть воссоединения с культурно-близким населением в соседнем государстве). Кстати, пример выхода из состава Украины населения Крыма, осознающего не только отличительность русского большинства, но и имеющего общекрымскую идентичность («крымчане») как часть общероссийской идентичности, попадает именно в эту категорию мировых явлений.

Еще один механизм-стратегия, который выработали культурно сложные нации, – это грамотное распределение власти, справедливого в ней представительства на всех уровнях. Здесь есть разные подходы. Например, квотная система не очень успешна: опыт Пакистана и других стран это показал. Но элементы так называемой концессиальной демократии, согласия, договоренности, могут дать возможность меньшинствам, которые в голосовании никогда не пересилят большинство, какое-то реальное представительство.

Этот опыт апробирован, и он достаточно успешен. В нашей стране на уровне региональных сообществ он действует, скажем, в Дагестане. На уровне всей страны мы не имеем палаты национальностей, как, например, в Китае, а там такое представительство действует на уровне всего государства. Но в России есть Совет Федерации Федерального собрания, воспринимаемый именно как «палата регионов».

Наконец, важна культурно-языковая политика, принцип официального двуязычия. Кстати, если бы Украина выбрала федерализм и официальное двуязычие, я думаю, что она бы сохранила свою целостность. Я считаю, рано или поздно ей все равно придется это сделать.

Поэтому есть довольно много механизмов, чтобы обеспечить формулы, на которые вышли сегодня современные государства; которые более-менее, можно сказать, успешные. Это формула единства в многообразии (unity and diversity), формула «нации наций». Это поддержка и сохранение разнообразия, уважение различий – и в то же время обеспечение единства. Обеспечение единства российской нации – это самая важная общественно-политическая задача в современной России.

Мы же были одержимы установлением различий. До сих пор жива идея сделать о каждом народе по фильму и показывать его отличие от других народов. Это, конечно, тоже интересно, но почему нас так мало интересует общее? То, что делает нас сильными и дружными? Может быть, пора вести речь не только о «дружбе народов», но и о «дружном народе»?

Старая ментальность разграничения, разделительности в нас сидит очень прочно. Отсюда и само понятие «российский народ» не принимается некоторыми политиками и экспертами. А влиятельные люди до сих пор говорят: «Россияне – это поганое слово, его якобы Ельцин придумал». Забывают, что это у Пушкина: «Измены, гибель россиян на лоне мстительных грузинок» или «О, громкий век военных споров – свидетель славы россиян».

Риск устройства Советского Союза был в том, что такая мощная категория, как нация, была спущена в исключительную собственность на уровне этнических групп. Это признают сегодня все специалисты, в том числе и западные. Но там, где живет этнический принцип, начинается борьба большинства за право быть государствообразующей нацией, а среди националистов от имени меньшинств постоянно присутствует установка на разрушение такого рода государства.

Пьянящее великодержавие и своего рода ответный этнонационализм все еще держат многих из нас в тяжелой и пугающей зависимости. Но у российского проекта не может быть конкурирующих альтернатив.