Андрей Байков
Такое единение и равенство бывает только на саммитах. Фото Reuters
В российской внешней политике приоритетность БРИКС необъяснимо завышается. По концентрации на себе внимания политиков и популярности у центральных массмедиа он сегодня почти сравнялся с ШОС середины нулевых годов. А с 2014 года стало возникать стойкое ощущение, что в российском сознании БРИКС заместил «группу восьми». У неспециалистов на БРИКС уже выработался рефлекс. Его упоминания вызывают ассоциации в духе АТЭС или АСЕАН – как успешной интеграционной группировки, по своей значимости для России уступающей разве что Евразийскому экономическому союзу. Предельно огрубляя, БРИКС сегодня – российский проект, который Москва последовательно «продюсирует».
Многие еще помнят, что первоначально БРИК – объединение крупных развивающихся государств, с которыми в первой половине нулевых годов западные финансовые аналитики связывали надежды на ускоренный рост мирового хозяйства. К 2008–2009 годам, однако, темпы роста Бразилии и России резко снизились. Зато одновременно на фоне неудач американской стратегии на Ближнем Востоке и спада американской экономики эксперты заговорили о децентрализации мировой системы. В тех условиях обращение к формату БРИК казалось Москве естественным шагом в демонстрации Западу отсутствия в мире единой позиции по наиболее острым вопросам международной безопасности и готовности ведущих региональных держав консолидироваться на антизападной платформе.
С 2009 года Россия ведет дело к институционализации БРИКС, то есть ее трансформации из неофициальной консультативной группы с размытыми целями в полноценную организацию межгосударственного сотрудничества с серьезными многосторонними, в том числе финансовыми, обязательствами. В какой степени такая линия способствует стратегическим интересам России?
Идеологически БРИКС преподносится как формат, уважающий равноправие и суверенное равенство сторон и потому более справедливый, чем сложившаяся в мире после 1991 года система институтов, в которой доминирующие позиции занимают страны Запада. Приводится и другой аргумент: БРИКС выражает подлинное цивилизационное и культурное многообразие современного мира, сопротивляющееся социально-культурной глобализации мира «по-американски».
На практике ключевые элементы поддержки этого формата со стороны России – солидарность с Москвой по крымскому и шире – украинскому вопросу, выразившаяся в неприсоединении к санкционному режиму, а также попытка представить БРИКС как форму коллективной мировой оппозиции однополярному порядку. В этом смысле опора на БРИКС – инструмент преодоления Россией последствий противопоставления себя Евроатлантике, возникшей после событий весны–лета 2014 года. БРИКС нужен России как раз в силу своей географической глобальности. Лидерство в ШОС или даже на постсоветском пространстве как максимум гарантирует России региональный статус. Лидерство же в БРИКС или хотя бы принадлежность к нему обеспечивает Москве положение глобального игрока.
Думается, что среднесрочный интерес России в БРИКС может состоять в развитии двусторонних отношений с ключевыми странами группы – Китаем, Индией, Бразилией – в областях взаимного интереса. В то же время сомнительно, что российским интересам будет соответствовать форсированная институционализация БРИКС, инициирование в ее рамках новых «общих» проектов, особенно предусматривающих равное или паритетное выделение финансовых и организационных ресурсов. Почему?
Исторически международные кооперативные организации, выходящие за рамки рутинных консультаций, возникали (а) либо как инструмент примирения противоречий сторон; (б) либо для обустройства и совместного освоения сопредельного географического пространства; (в) либо с целью сохранения общего социокультурного ареала.
При создании БРИКС отсутствовали все три возможных мотивационных фактора.
Разговоры о том, что в рамках БРИКС страны способны к координации усилий на основе равноправия и общих стратегических интересов – опасное заблуждение. В той мере, в которой страны – члены БРИКС имеют различные объективные параметры с точки зрения их положения в международной системе, фундаментально различаются и их интересы, внешнеполитические стратегии и возможности для их реализации. Да и социокультурно эти страны развивались по весьма непохожим траекториям. Нет никаких оснований предполагать, что в процессе соразвития эти расходящиеся интересы будут сближаться.
Продвижение БРИКС как международной организации, основанной на общих интересах, подразумевает реализацию общих проектов и потребует (и уже потребовало в случае с Новым банком) соответствующих инвестиций. Представляя БРИКС как «свой проект», Россия вряд ли сможет избежать вложений в проект на паритетных началах, чтобы «не потерять лицо». Но ресурсные возможности России и Китая и даже России и Индии не сопоставимы. В этом смысле БРИКС вполне можно рассматривать как механизм принятия Россией на себя невыгодных ей финансово-экономических обязательств.
Понятно, что политика Москвы в отношении БРИКС представляет собой классическую «внешнюю политику престижа». Однако такая политика должна отвечать стратегическим интересам России, то есть усилению ее позиций в мировой системе и укреплению безопасности. Поддерживать функционирование любой организации и проводить соответствующие мероприятия дорого. С учетом имеющихся бюджетных ограничений Россия могла бы использовать эти средства более разумно и внутри страны.
Пример Сетевого университета БРИКС в полной мере демонстрирует трудности, связанные с сопряжением столь непохожих друг на друга стран. Очевидно, что даже с точки зрения содержания образовательных программ то, что преподается студенту южноафриканского вуза, будет существенно отличаться от минимума знаний китайца, поскольку различаются сами контексты получения образования в этих странах. И это не говоря о логистических трудностях реализации подобных программ. Между тем философия БРИКС требует применения единого подхода и стандартов для того, чтобы проект заработал как действительно совместный. На практике же мы скорее всего получим систему множества двусторонних договоренностей между вузами, каждая из которых будет исходить из своего понимания целей и выгод сотрудничества. То есть никакой многосторонности.
Нередко в защиту БРИКС можно услышать следующий аргумент: многосторонний формат позволяет России и Индии вступать в прямое взаимодействие с Китаем, избегая его слишком явного доминирования. Данное допущение, возможно, имеет смысл для Индии, у которой с Китаем сохраняются противоречия. Для нее действительно растворение двустороннего антагонизма в многостороннем формате более комфортно. В случае России и других стран двусторонние форматы взаимодействия с Китаем существовали до БРИКС и плодотворно развиваются сегодня помимо БРИКС. Но развиваются с разной степенью интенсивности, диктуемой разными потребностями и различным уровнем сопутствующих рисков.
Другое дело, что как раз из-за БРИКС преобладание Китая с точки зрения его комплексного потенциала становится более очевидным, поскольку, как мы видели на примере дискуссии о взносах в Новый банк БРИКС, внутри БРИКС происходит институциональное закрепление превосходства Китая по отношению к России, которое в двусторонних отношениях нивелируется соображениями взаимной выгоды сторон. В случаях же, когда требуется двустороннее взаимодействие, многосторонний формат БРИКС скорее мешает, поскольку требует выработки консенсусной позиции всех участников.
Децентрализация международной системы и сопутствующее ему обострение междержавной конкуренции образует базовую рамку «структурного» понимания эволюции международных отношений на средне- и долгосрочную перспективу. В сущности, речь идет об объективном ослаблении материально-силового потенциала коллективного Запада и порождаемом этим сокращении его мирорегулирующих возможностей. На этом фоне БРИКС выглядит закономерной реакцией системы на меняющийся характер ее структуры.
Однако между констатацией БРИКС как группы государств, представляющих собой восходящие центры регионального, а в случае Китая – глобального влияния, и осознанием БРИКС как международной общности, готовой к организационному оформлению, – громадная сущностная дистанция.
Для России в этих условиях важно определиться с приоритетами. Это прежде всего сохранение стратегической самостоятельности при поддержании известного уровня взаимозависимости в отношениях с ключевыми центрами силы на Западе в вопросах участия в выработке ключевых решений и правил в области международной стабильности и безопасности. Между тем оформление БРИКС в качестве полноценной организации способно усугубить проблему отстраненности России от решения этих проблем и затянуть процесс стратегического урегулирования со странами Запада.
Существует и другой риск. Ставка на вхождение в форматы с участием Китая может вытолкнуть Россию на передовую в намечающейся в перспективе ближайших 10–15 лет американо-китайской конфронтации. Исторической опыт показывает, что для периодов обострения междержавной конкуренции характерна повышенная «чувствительность», даже нервозность великих держав в вопросах обеспечения своей безопасности. В этом смысле основной риск для России в среднесрочной перспективе следует усматривать в непроизвольном вовлечении нашей страны в междержавную конкуренцию по линии США–Китай. Последний сценарий крайне нежелателен для России – с учетом ее ресурсных ограничений и наиболее слабого среди великих держав комплексного потенциала. Фактически этот риск подразумевает втягивание России в американо-китайское противостояние на стороне Китая. Участие в БРИКС и курс на его институционализацию кардинально повышает градус этого риска.
