Между демократией и автократией

Наконец-то мы поняли, сколько общего и гибридного есть у наших стран! Фото Reuters

На вопросы журналиста Сергея КУСКОВА отвечает Екатерина ШУЛЬМАН, политолог, доцент Института общественных наук РАНХ и ГС.

– Екатерина Михайловна, выступая в СМИ, вы часто обращаетесь к теории так называемых гибридных режимов. Откуда и когда эта наука появилась?

– Теория гибридных режимов возникла на фоне распада другой теории – о демократическом транзите. Дело в том, что в конце 80-х и начале 90-х годов ХХ века считалось, что в мире есть четкое разделение стран на демократические и тоталитарные, или автократические. И развитие шло, как считалось, линейно: суровые режимы распадаются, и на смену им приходят демократии.

Если у трансформирующихся стран случались отклонения или странности на своем пути, то это списывалось на болезни роста и значило: все когда-нибудь да придут к нормальной демократии. Но особенность этих процессов в том, что многие гибриды склонны с течением времени становиться не нормальными, а скорее слабыми и ущербными демократиями.

С такими же ослаблениями по другим причинам сталкивается и тоталитарная идея. Вот почему исследуемые гибридные режимы включают в себя нелиберальные, имитационные демократии, электоральный авторитаризм, нетираническую автократию и прочие незавершенные конструкции. Это оставляет для гибридного режима только два варианта: либо стать демократией, либо – автократией.

Прошло четверть века с начала распада социалистического лагеря, и стало ясно, что не все бывшие тоталитарные и авторитарные страны приходили к демократии. Они образовывали какие-то новые сущности и новые типы политических режимов, которые до сих пор нуждаются в изучении. Это нужно для того, чтобы ответить на такой немаловажный вопрос: неустойчивая гибридность – она временна или навсегда? Будут ли эти режимы вести страну? Если поведут, то в какую сторону – к демократии или к старым формам диктатур? А может быть, они в этом виде продолжат свой путь, и как долго это состояние будет устойчивым в историческом измерении?

Здесь все очень важно. Сегодня, например, тщательно изучаются истории сложившихся фашистских государств. В то время как за этот же период наблюдений, гибридных автократий было в десятки раз больше, а многие из них мы имеем и сейчас.

Вот именно поэтому природу гибридных режимов важно понимать. Хотя бы во избежание навязчивых исторических аналогий и траты времени на ожидание, когда же за окном наступит фашизм или взойдет заря советской власти. Тем более что гибридные режимы – это форма существования, которую представляют сегодня миллионы людей, большое количество народов и наций.

– Но существует ли определитель демократичности или автократичности режима?

– В политологии – да. Для того чтобы быть признанной автократией, страна должна иметь максимум – две политические партии. Так вот, если в стране более двух партий с возможностями легально участвовать в выборах, то это уже не классическая диктатура. Страну, преодолевшую такой порог, могут считать, конечно условно, государством с гибридным режимом.

– Как это все исследуется?

– Для этого есть статистический материал. Некоторые исследования этого феномена охватывают период начиная с окончания Второй мировой войны. Именно тогда был бум зарождения промежуточных режимов. На этом историческом этапе аналитики обнаружили примерно полторы сотни таких форм правления. Было важно выяснить, как появляются подобные режимы, чем они заканчиваются, есть ли у них некие базовые сценарии. Оказалось, что таких сценариев развития три.

Первый – трансформация – в демократии. Второй – обращение в диктатуру. И третий – неудавшееся государство, заканчивающееся в худшем случае развалом. Пример тому Югославия.

Для политической науки очень важно выяснить факторы, обнаружив которые можно представить путь к тому или иному государственному режиму. Я свое мнение по этому поводу уже высказывала.

– А что все-таки определяет, куда пойдет страна?

– Всего три фактора могут дать ответ. Первый – вовлеченность режима в международные экономические и политические структуры. Чем больше эта вовлеченность, тем выше шансы на дрейф к демократии. И наоборот – ставка на изоляционизм позволяет выиграть автократию.

Второй фактор – количество демократических институтов, которые режим имитирует. Не важно, насколько они декоративны, – чем больше режим развешивает вывесок, притворяясь демократией, тем больше у него шансов постепенно в нее превратиться. Поэтому, если у вас в стране есть регулярные выборы, честные или нечестные, несколько партий сильных или слабых, – все это работает на дрейф в сторону демократии. То же самое можно сказать и об имитационных признаках диктатуры. Если о преимуществе этого будут говорить политики, то так будет формироваться «страна порядка и стабильности». И вообще законодательные изменения в любую сторону – никогда не формальность, а важный признак режимной трансформации. В социально-политическом организме ничего абсолютно формального не бывает. Все, что делают люди, наполняется человеческим смыслом.

Наконец третий фактор – наличие крупного внешнего торгового и политического партнера. Если это демократия (например, США или ЕС), режим будет двигаться к демократии. Если это автократия (например, Китай), режим будет дрейфовать к автократии. Или распадется.

– А почему Россия представляет собой гибридный режим?

– Вероятно, потому, что мы имеем для такого вывода ряд признаков. С одной стороны, в России есть демократические институты, пусть даже имитационные. У нас неадекватная концентрация власти в одних руках, неравномерное распределение полномочий между ветвями власти, неконкурентные и непрозрачные выборы. Это все признаки, не дающие стране возможность называться полноценной демократией.

С другой стороны, мы не располагаем признаками настоящего тоталитаризма, один из которых – способность режима к тотальной мобилизации общества. Да, сегодня в России от граждан требуется активная поддержка инициатив власти, некая деятельность и самоотверженность во славу правящего режима. Но это все носит имитационный характер. А тоталитаризм – это прежде всего однопартийность. И совсем другой масштаб репрессивной политики в отношении населения.

Так что больше всего Россия соответствует признакам гибридного режима. И мы не одиноки в этом качестве. Таких стран очень много: в Северной Африке, Латинской Америке, Юго-Восточной Азии. Схожие с ними приметы характеризуют и республики постсоветского пространства.

Конечно, каждая из перечисленных мной стран проходит свой интересный путь развития. Политическая наука за этим внимательно следит. Для нас важно то, что Россия в этом плане вовсе не какая-то уникальная страна. По мнению некоторых экспертов, на нас очень похожа Венесуэла. Но если искать аналогии в мировом масштабе, то про «особый путь России» говорить не приходится.