Власть над жизнью

Кто же ее в силах постигнуть – «русскую волю»... Фото Reuters

Проблема свободы и ответственности – это не абстрактная философская проблема, это проблема жизненная, проблема в каком-то смысле выживания всех нас – страны и человечества в целом.

Несколько лет назад социологами был проведен  опрос, результаты которого многих повергли в шок. Оказалось, что 87% опрошенных российских граждан  считают, что они не оказывают влияния на свою жизнь. К любым социологическим опросам надо относиться осторожно. Тем не менее в целом обнаруженная тенденция не противоречит моим ощущениям того, что происходит в нынешнем массовом сознании россиян.

Может быть, это нормально и на самом деле возможности людей влиять на свою жизнь объективно невелики? Однако такое убеждение относится к категории того, что психологи называют «самоосуществляющимся пророчеством», –  это убеждение, само наличие которого приводит к его подтверждению. Действия человека, верящего, что он может влиять на события, существенно отличаются от действий человека, уверенного в обратном. И соответственно различаются их результаты: один убеждается в собственной силе, другой – в собственном бессилии.

Кризис не в кошельках, кризис в головах. Проблема, о которой пойдет речь, связана прежде всего с философией и психологией. Проблема свободы – одна из самых древних в истории наук о человеке. В сборнике «Определения», который приписывается Платону или кому-то из его школы, есть такое лаконичное определение: «Свобода – это власть над жизнью». Отсюда вопрос, встающий перед каждым: властен ли я над своей судьбой? 

Но ответ на этот вопрос прямо связан с проблемой более масштабной: есть ли вообще свобода, возможна ли она? Или все предначертано, предопределено, обусловлено, записано в книге судеб или решается волей богов? 

Дар богов 

В античной философии и житейских представлениях того времени свободно принимали решения и действовали только боги. Смертным же ничего не оставалось делать, кроме как исполнять то, что принято на Олимпе. Никакой свободы для смертных быть не могло. Но  жить без исключений невозможно, поэтому возникали некие промежуточные между богами и людьми формы, прежде всего герои – люди более-менее смертные, но потомки богов по боковой линии, их нелегальные  отпрыски (Геракл, Персей и пр.). 

Они-то как раз и оказывались  способными действовать свободно и принимать решения, идти наперекор воле богов и даже некоторым образом  с богами  бороться. Получалось, что сражаться с богами трудно, но можно, если опираться  на других богов, по сути, участвуя  в божественных  разборках.

Отсюда вытекала простая мысль: свобода – это божественный атрибут. Чтобы вести себя свободно, надо хотя бы отдаленно соответствовать своеобразной номенклатуре. 

Первым символом свободолюбия в западной культуре был титан Прометей, пошедший  наперекор всеобщей воле, правилам и решениям вышестоящих руководителей. Прометей нес в себе божественную кровь. Но он был тем одиночкой, который противопоставил себя коллективному разуму, единой политической воле Олимпа. И все ради того, чтобы дать огонь людям. За что и был, как известно, наказан. Однако до сих пор  этот герой остается символом того, как можно пойти против течения, получить серьезное наказание и остаться в истории именно за этот вызов богам.

В Средние века Мартин Лютер, реформатор христианства, основатель протестантизма, выпустил трактат под названием «О рабстве воли». Чуть раньше, в эпоху Возрождения, началась дискуссия о свободе воли, и, комментируя ее, Лютер заявил, что такой  свободы быть не может: все в мире предначертано, без соизволения сверху не упадет и волос с головы  человека. Какая тут может быть свобода? 

Но ему возразил  известный современник, свободомыслящий гуманист, диссидент того времени Эразм Роттердамский, выпустивший свой трактат «О свободе воли» и приведший встречные аргументы. 

Он рассуждал просто: по чьему образу и подобию создан человек? А есть ли у Бога свобода? Есть. Значит, и у человека тоже что-то такое должно быть. 

Позже, с бурным  развитием естественных наук в XIX–XX веках возникло представление о том, что все жестко детерминировано, но уже не божественным провидением, а просто материальными процессами, законы развития которых становились все более ясны, строги и однозначны. 

Возникала эйфория по поводу успехов естественных наук. Рождалось  ощущение, что все уже объяснено. 

А если что-то было еще неясно, не  включено в систему естественных связей, то росла уверенность, что еще чуть-чуть, и всем все станет понятно. Крепло представление о материальном единстве мира. Даже некоторые крупные ученые заявляли, что свобода – лишь субъективная иллюзия, потому что объективно есть  биохимия, нервные процессы и т.п. Просто человек на самом деле не знает, что его действия предопределены, ему кажется, что он свободен принимать любые решения. Если бы он понимал, что им владеет  субъективная иллюзия, – сразу бы успокоился.

Но в последние полвека гуманитарии пошли в контрнаступление, отвоевывая плацдарм для утверждения возможности человеческой свободы, пусть ограниченной и не у всех. Великий психолог и философ Виктор Франкл коротко и емко сформулировал: «Человек детерминирован, но не пандетерминирован».

Разрыв предопределенности

Однако несколько десятилетий назад жесткой версии естественно-научного детерминизма был нанесен сильнейший удар, причем из недр самих естественных наук. Это сделал один из блестящих представителей методологии современного естествознания, лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин, в раннем детстве эмигрировавший с семьей из России в Европу.

Русский гений получил под бельгийским флагом Нобелевскую премию по химии за то, что  обнаружил разрывы детерминизма в неживой природе, в некоторых неорганических процессах. В определенной точке процесса могут возникать два равновозможных варианта, по которым может далее пойти процесс. И нет абсолютно никаких причин, которые бы предсказывали, пойдет ли он по руслу А или по руслу B. Соответственно дифференциальные уравнения, которые описывают процесс в этой точке, имеют два решения, два корня. И только от случайности зависит, пойдут ли процессы в ту или другую сторону. Обнаруженный  разрыв Пригожин  назвал бифуркацией. Это слово стало очень популярным, в дословном переводе с латинского оно означает «раздвоение». 

До точки бифуркации такой процесс вполне закономерен и предсказуем, его траектория определена. Но постепенно действие механизмов, устойчиво детерминировавших этот процесс, может ослабевать, и они уже не могут поддерживать этот процесс в его устойчивом состоянии. В какой-то момент процесс должен сменить траекторию, пойти по новому устойчивому руслу, детерминируемый новыми закономерностями. Самое загадочное и непредсказуемое – сам момент перехода. Можно предвидеть его неизбежность и приблизительное время, но нельзя предсказать, куда именно процесс повернет, какую новую траекторию он выберет. Это определяется влияниями, очень слабыми по сравнению с факторами, действующими на стабильных отрезках, практически случайными. Поэтому предсказать направление перехода невозможно в принципе.

Это открытие  внесло существенный вклад в решение одной старой дилеммы. 

Отступление: о роли личности в истории

Подчиняется ли история каким-то закономерностям или в ней доминируют личности? Традиционно на первое место выдвигалась историческая роль великих героев. Сравнительно недавно появились направления исторической мысли, которые объясняли ход истории объективными закономерностями. Наиболее известная из них – теория Карла Маркса. Однако с течением времени и накоплением практического опыта стало понятно, что не все описывается и такими закономерностями.

 В истории любого большого образования – страны, нации, да и человечества в целом можно  выделить отрезки сравнительно устойчивые, которые действительно предсказываются системой движущих сил и закономерностей. И на таком отрезке ни одна личность не может сдвинуть линию исторического движения на другую траекторию. Но открытие Пригожина оказывается применимо и здесь: периодически возникают зоны бифуркации, когда эти закономерности перестают на какое-то время однозначно работать. Именно в этой зоне личность может оказать очень существенное влияние на исторические процессы. 

У Маяковского в поэме «Владимир Ильич Ленин» одному из самых успешных практических политиков прошедшего века приписана фраза о том, что сегодня восставшим выступать еще рано, а послезавтра будет поздно. Отсюда решительное ленинское – выступаем завтра!

Было ли так на самом деле или Маяковский это себе представил – не так важно. Главное, интуитивно поэт заметил чувствительность исторической личности исторического масштаба, независимо от ее знака, к той единственной точке бифуркации, в которой сравнительно локальные действия отдельных групп людей могут оказать влияние на исторические закономерности, на выбор той траектории, который последуют исторические процессы. Что и произошло в 1917 году. 

Мне кажется, что сегодня мы снова входим – или уже вошли – в очередную зону бифуркации, когда долго определявшие наше развитие закономерности перестают действовать и неминуем переход на одну из новых траекторий движения. Конкретный выбор этой траектории будет зависеть от сравнительно небольших (если брать исторический масштаб) влияний и действий людей, от того, кто именно воспользуется  открывшейся свободой выбора, пока это окно не захлопнется. 

«Безбашенность» воли

Известный философ Григорий Тульчинский рассказывал такую  историю. 

Жил в Англии сын российских эмигрантов. Будучи уже вполне зрелым человеком, он попал на концерт какого-то советского ансамбля песни и пляски. И после концерта отправился в советское посольство. Как его ни уговаривали родственники, он сменил гражданство и уехал в Советский Союз. Работал преподавателем. Но каждый год при первой же возможности уезжал в Англию... Его спрашивали, что же его так тянет на Запад. «Свобода, – отвечал он, – здесь нет свободы, свободен я только там». Но тогда, спрашивали его – что же держит его здесь? «Воля! Волен я только здесь».

Интересно, что слово «свобода» есть в большинстве языков мира. А вот  «воля» в значении безбашенной, безответственной свободы («Эх, эх, без креста…») – только в русском. Больше того, в нашем  языке воля – что-то противоположное свободе.

В философской литературе  часто употребляются такие понятия, как  «свобода от» и «свобода для». Первым об этом серьезно заговорил Фридрих Ницше в своей самой известной работе «Так говорил Заратустра»: «Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких немало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства. Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре? Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего? Можешь ли дать себе свое добро и свое зло и навесить на себя свою волю как закон? Можешь ли быть сам своим судьею и мстителем своего закона?» 

«Рефлексом воли» точнее было бы назвать описанный в свое время И.П. Павловым «рефлекс свободы» – упорное стремление собаки, привязанной к станку для опытов, освободиться от пут. Этот рефлекс наблюдался лишь в редких случаях. Более того, Павлов пишет: «Очевидно, что вместе с рефлексом свободы существует также прирожденный рефлекс рабской покорности». Этот вывод перекликается с анализом лингвиста Анны Вежбицкой, согласно которой русское слово «воля», не предполагающее грамматических уточнений «от чего», выражает состояние, антонимичное рабству, которое служит точкой отсчета в российском менталитете. Впрочем, Вежбицкая отмечает историческую изменчивость содержания этого понятия. Тем не менее, по данным психолога Андрея Юревича, понятие «свобода» довольно большая доля опрашиваемых россиян понимает исключительно как… освобождение из мест лишения свободы!

Так что «свобода от», стремление к воле, конечно, существует. Но содержание человеческой свободы оно далеко не исчерпывает.

Преодоление спонтанности

Очередная разборка полубогов. Лукас Кранах-старший. Геракл и титан Атлант. XVI век. Музей герцога Антона Ульриха, Брауншвейг

Часто свободу отождествляют со спонтанностью, снятием самоконтроля, вседозволенностью. Но свобода и воля различаются так же, как произвольность и произвол. Лев Выготский, великий психолог прошлого века, различал два вида психических функций: естественные (природные ) и высшие, связанные с сознанием. Спонтанность – это естественная форма поведения. Животное ведет себя спонтанно. Маленький ребенок ведет себя также спонтанно. Но свобода – преодоление  спонтанности. Это высшая произвольная функция, представляющая собой искусственное, надприродное явление. Как тут не вспомнить  Тютчева: «Созвучье полное в природе, –/ Лишь в нашей призрачной свободе/ Разлад мы с нею сознаем». 

Это не просто поэтическое, а научное наблюдение. Свобода в определенном смысле – серьезный разлад с природой. С врожденными рефлексами. Отсюда можно понять мнение ряда психологов, которые считают, что свобода всегда начинается с некоторой паузы. С паузы между стимулом и реакцией, говорил Ролло Мэй, знаменитый экзистенциальный психолог. Если перед тем, как реагировать, ты просто сдерживаешься и делаешь паузу, то разрываешь механическую связь стимулов и реакций, причин и следствий. После такой паузы ты уже овладеваешь своим поведением и в следующий момент можешь сделать все, что угодно, а не то, что было заложено в этом рефлексе. 

То же самое говорил советский психолог Дмитрий Узнадзе, утверждавший, что первый шаг к свободе – это «отрицательная свобода», способность воздержаться от спонтанных действий. После чего уже можно переходить к свободе что-то делать. 

Выразительно описывает этот механизм наш в полном смысле слова социальный философ и писатель Михаил Жванецкий: хочешь сказать мелочь – считай до десяти. Серьезную вещь – до ста... Для совершения поступка, по Жванецкому, надо досчитать до тысячи. Потому что именно в такой паузе можно овладеть ситуацией и начать действовать. 

Разумеется, в этом процессе большую роль играет сознание. В свободных действиях нельзя вести себя «на автопилоте». Эрих Фромм утверждал, что свобода и сознание – практически одно и то же. При этом он выделял шесть аспектов осознания, которые важны для понимания того, как вести себя свободно. 

Первое – осознавать, что хорошо, а что  плохо, то есть отличать добро от зла. Второе – решить, какой способ действия в данной ситуации подходит для достижения желаемой цели. Третье – критическое осмысление собственных неосознанных желаний. Четвертое – анализ реальных возможностей, между которыми есть выбор, и отсев того, что является просто фантазией. Пятое – осознание последствий любого решения. Шестое – ответственность и готовность заплатить за все, что связано с трудностями и утратами, которые сопровождают всякое решение и действие. 

Это очень непросто – действовать свободно. Если у вас недостает хотя бы одного из этих осознаний, ваше действие не может быть свободным. Очень важное условие в этой связи – рефлексия, смелый и трезвый взгляд на себя. Виктор Франкл ввел понятие самодистанцирования как антропологической способности человека так отнестись к самому себе, чтобы суметь во внутренних раздумьях сказать чему-то в самом себе «нет», а чему-то – твердое «да». 

В науке есть понятие степени свободы. В биомеханике это возможность конечностей двигаться в самых разных направлениях. Человек может принимать больше тысячи разных поз, не цирковых, а обычных. Постепенно, по мере развития, мы выучиваем шаблоны движения, и у нас «оттормаживается» все лишнее, ненужное. 

Но самое главное, как констатировал выдающийся физиолог Николай Бернштейн, изучавший проблемы построения движений человека, применение верных, целесообразных, нужных движений заключается всегда в уменьшении числа степеней свободы органа. Чтобы рука действовала правильно, она должна делать не любые движения, а лишь правильные. 

Эта закономерность распространяется и на теорию свободы. Если я хочу достичь цели, я должен двигаться именно к ней, к ее смыслу. И в этом плане свобода как осмысленное действие всегда предполагает ограничение. В одной из поздних книг Стругацких есть такой парадокс: высшая свобода – это когда у тебя нет выбора. Когда вариантов нет и суть вещей однозначна. Не насилие извне, а собственная целенаправленность ограничивает свободу, которая, словно топливо, сгорает в топке целенаправленного действия. Ее, свободу, нужно иметь в такой мере, чтобы не  экономить.

А властны ли мы над собой?

Честертон говорил, что рок – это не то, что происходит с вами, что бы вы ни делали, а то, что происходит с вами, если вы ничего не делаете. Тогда вы оказываетесь полностью игрушкой рока. Но вы можете как-то вступать во взаимодействие с этим. 

У каждого из нас есть прошлое, которое никто не отменял. От прошлого идут силовые линии в настоящее. Мы не властны над прошлым, но настоящее в наших руках. И наша свобода, и наша судьба связаны с прошлым, но могут взаимодействовать разным образом. Я могу подчиняться судьбе, могу бунтовать против нее или искать с ней какие-то компромиссы. 

Попробую эту ситуацию показать на простом воображаемом примере. Я прихожу в магазин, где продают компьютеры в сборке. Фиксирую все компьютеры, что есть на складе, их заводские настройки по умолчанию. А через два года прихожу к тем, кто купил эти компьютеры, и  проверяю стоящие на них настройки. Я убежден на 100%, что обнаружу высокозначимую корреляцию этих настроек с теми, что были в день отгрузки компьютеров с завода. Люди обычно не меняют заводские настройки. 

Значит ли это, что их невозможно изменить? Или это просто мало кому приходит в голову? Это к вопросу о нашей генетической детерминации. Да, наши психологические настройки во многом обусловлены тем, что передали нам наши родители, прародители и т.д. Но мало кто пытается что-то изменить в этих «настройках». 

Мы не лезем в эти настройки, мы пускаем все на самотек. Мы ничего не делаем и получаем очень высокий коэффициент генетической детерминации, называя его роком. Но если мы осознанно поставим задачу что-то сделать, то при условии целенаправленности и серьезных усилий можно добиться коррекции линии судьбы в нужную сторону. 

Когда-то на факультете психологии МГУ я рецензировал диплом, в котором студент описывал, как он решил перестроить свой темперамент. Это объективная вещь, тип нервной системы, определяемый объективными тестами. 

Парень потратил два года, разработал специальную процедуру, делал эксперименты на себе. И он действительно изменил свой тип темперамента. В начале исследования у него по всем показателям был один тип темперамента, а в конце эксперимента по тем же объективным тестам появился другой тип нервной системы. 

Конечно, такими экстремальными вещами мало кто занимается. На самом деле сфера возможностей каждого человека гораздо шире и не описывается лишь статистическими закономерностями. Судьба, детерминизм, в том числе генетический и биологический, не отрицают свободу, а сосуществуют с ней. 

Путь к освобождению

Никто не может сделать человека свободным. Его можно только  развязать или снять с него кандалы. Чтобы стать по-настоящему свободным, надо пройти путь освобождения. 

Путь к свободе нелегок. Это мучительный процесс постепенной эмансипации от симбиотических связей и неустанное движение в направлении к автономной личности. У Иосифа Бродского можно найти метафорическое описание этого преображения: «Человек – существо автономное, и на протяжении всей жизни ваша автономность все более увеличивается. Это можно уподобить космическому аппарату: поначалу на него в известной степени воздействует сила притяжения – к дому, к базе, к вашему, естественно, Байконуру. Но по мере того как человек удаляется в пространство, он начинает подчиняться другим, внешним законам гравитации». 

Это долгая история. Но ведь можно и не проходить этот путь, а  остаться на всю жизнь связанным со своими родителями, со своим начальством, со своей группой, не принимать никаких решений вразрез, а просто жить в симбиозе с окружающими. Освобождение – не вопрос жизни и смерти, многие живут в несвободе. 

Развитие личности – вообще процесс факультативный. По выбору. Это личное дело каждого, дело вкуса – развиваться или нет. В современном мире немало возможностей для саморазвития. Но рядом находится  достаточно соблазнов, чтобы не напрягаться ради какой-то там абстрактной высшей ценности. Тем более что она не материальна и далеко не всегда зрима.  

Так что вопрос: всегда ли свобода лучше, чем несвобода? – не так прост и однозначен. Лично для меня – да. Но многим людям, пожалуй, даже большинству, лучше в несвободе. Свобода не дается на халяву, за нее надо платить цену, которая для них чрезмерна. А что с этой свободой делать, они толком не знают. Чтобы они действительно научились ценить свободу, свободная жизнь должна наполниться для них ясным смыслом. Пока этого смысла нет, свобода не будет для них привлекательной.

Свобода – это не состояние, а путь. 

Поэтому, как было показано в знаменитой книге Эриха Фромма  «Бегство от свободы»,  большинство людей не воспринимают свободу  как ценность. И уж тем более – как абсолютное счастье. Необходимость усилий, осознания, связь с ответственностью делают свободу обременительной, пугающей. Без нее жить легче и проще, лучше от нее убежать или вручить ее кому-то вместе с ответственностью.

Авторство собственной жизни

Ответственность нам хорошо знакома как уголовная, гражданская, административная... То есть связанная прежде всего с наказанием,  санкциями, виной и т.д. Это идет от того, что в советские  и постсоветские времена представление об ответственности было довольно сильно  извращено. По своей сути она представляет собой нечто более важное и  ценное.  

Например, Жан-Поль Сартр определял ответственность как авторство собственной жизни человека. Еще более тонко определял феномен ответственности Михаил Бахтин. Он представлял  это как «не-алиби в бытии». Это невозможность человека заявить, что его в определенном месте не было. Он способен только на смелое и ответственное: «Я тут был. Все это проходило и проходит не мимо меня».  Иосиф Бродский полагал, что важно «быть причинами, а не болтливыми следствиями». Короче говоря, ответственность – управляемая способность производить целенаправленные изменения в себе и мире. 

При этом ее часто путают с проблемой и чувством вины. Вина – это тоже причинность, но по отношению к прошлому, уже состоявшемуся, тогда как ответственность – это осмысленная способность влиять на будущее, изменять его. Ничего нельзя прибавить к сказанному Сент-Экзюпери: «Непоправимо прошедшее, но настоящее ждет строителя, валяясь под ногами грудой самого разнообразного материала, вы должны сложить его, чтобы у нас было будущее». 

Ответственность за что? За  себя, конечно. Потому что многие люди, которые не в состоянии отвечать за себя, пытаются отвечать за других, контролировать и быть причиной поведения других. Родители, начальники и т.д. и т.п. 

Конечно же, такой самоконтроль зависит от ресурсов личности. Пределы ответственности почти всегда совпадают с границами личности, потому что я могу отвечать только за то, что я могу контролировать, невзирая на действия внешних сил. 

Еще в середине 1960-х годов Виктор Франкл, совершая лекционное турне по США, говорил о том, что свобода неотделима от ответственности, без которой она вырождается в произвол. И если у вас, напоминал он американцам, на Атлантическом побережье приплывающих встречает огромная статуя Свободы, то надо бы на Тихоокеанском побережье воздвигнуть столь же величественную статую Ответственности.

В 2005 году, когда отмечался 100-летний юбилей рождения Франкла, на конгрессе в Вене один американец сообщил, что в США создана ассоциация, которая решила реализовать этот проект и воздвигнуть статую Ответственности в одной из крупных гаваней Западного побережья США. Они уже заказали известному художнику эскиз и собирают деньги на выкуп земельного участка. 

Потом работа над проектом по разным причинам стала затихать. Но сейчас вроде бы снова за нее хотят взяться более ответственные энтузиасты. Свобода и ответственность – стороны одного феномена.

Свобода – та сторона, которой причинность обращена к самому человеку. Это чувство, что я могу, я свободен что-то делать по своему выбору, переживание, которое является моим личным достоянием. 

Ответственность же – это та сторона, которой моя субъективная причинность обращена к другим людям. 

Слияние свободы и ответственности есть мера, критерий и следствие личностной зрелости человека.