Отрасль номер один

Прорывные продукты и услуги быстро становятся доминирующими.
Фото Reuters

О проблемах IT-индустрии с президентом ассоциации «Руссофт» Валентином МАКАРОВЫМ беседовал ответственный редактор «НГ-сценариев» Владимир СЕМЕНОВ.

– Валентин Леонидович, расскажите про вашу ассоциацию. И вообще про положение дел в отрасли.

– «Руссофт» создан как некоммерческое партнерство разработчиков программного обеспечения в 1999 году.

В первые годы мы сознавали, что государству не до нас, и поэтому мы за свои деньги шли на мировой рынок и помогали компаниям продавать там свои услуги и продукты. Через три-четыре года мы поняли, что, если государство не понимает, что в стране есть IT-индустрия, оно либо предпринимает неправильные шаги, которые мешают нашей работе, либо не предпринимает правильные шаги, если мы ему об этом не скажем. И мы стали добиваться принятия правильных законов, стали объяснять, что такое эта индустрия, зачем она нужна, каковы перспективы, почему в других странах ее поддерживают.

– Путин не раз говорил о ее важности, Медведев все время про Интернет говорит┘

– Говорить они говорят, но не хватает реальных дел. В 2004 году в России было ликвидировано министерство, занимающееся информационными технологиями, и была мысль включить информационные технологии в сферу деятельности Министерства транспорта. Какое-то время вообще не было министерства, связанного с информационными технологиями. И тогда АПКИТ – рамочная Ассоциация предприятий компьютерных и информационных технологий – решила сама подготовить концепцию развития IT-индустрии в России. Предложили эту концепцию Леониду Рейману, который через несколько месяцев возглавил Министерство IT и связи.

В той концепции было очень много правильных вещей. Одна из основных и сейчас актуальна как никогда: идея низкого социального налога, а теперь страховых взносов. В нашем бизнесе основные расходы идут на оплату персонала, наши затраты на 70% – это наша зарплата. Поэтому повышение налога на зарплату бьет по нам больше, чем по другим отраслям. Но мы же работаем на мировом рынке, российский рынок программного обеспечения был открыт с самого начала. Поэтому если у российского производителя ПО повышают налог на ЗП, он теряет в сравнении с зарубежным конкурентом.

– А как же оборонка?

– Оттуда люди уходили. Многие уехали за границу, многие стали создавать собственное дело. Через международные контакты стали получать зарубежные заказы. Простых вещей не давали: передавали задачи русским, только когда были вынуждены, когда сами с ними не могли справиться.

А когда мы накопили опыт, то стали пытаться сами выходить на мировой рынок со своим маркетингом и стараться брать более масштабные задачи, а не только узкотехнологические. Нужно было научиться строить процессы, налаживать управление качеством, то есть делать то, что не свойственно гениям, которые решали сверхсложные, но узкие задачи в своем деле. Нужно было помочь этой индустрии, состоящей из маленьких групп, научиться управлять сложными процессами, овладевать иностранными языками, научиться продавать, выходить на выставки, проводить пиар-кампании. Ассоциация этим и занималась. И эта работа показала, что у внутреннего развития только за собственный счет есть ограничения. Во-первых, за свой счет мы не можем это сделать в нормальном масштабе, сравнимом с конкурентами. Во-вторых, условия ведения бизнеса в России не соответствуют оптимальной реализации потенциала индустрии. Поэтому нужна была поддержка государства.

– Помогло?

– Первая задача, самая главная, которая была решена, – это внести позицию «разработка программного обеспечения» в качестве «других» при определении видов трансграничного предоставления услуг. Тем самым мы полностью вывели разработку ПО из-под регулирования таможенных органов. Думаю, что это и явилось кардинальным условием такого стремительного развития экспортной индустрии.

Но все-таки проблема с таможней у нас остается, когда необходимо ввести единичные экземпляры новой техники для разработки ПО для его управления или тестирования. Например, делают сложную медицинскую технику в Америке для поддержки жизнеобеспечения какого-нибудь органа человека. А программное обеспечение разрабатывается в России. Это эффективно, быстро, качественно. Это очень большой рынок, за него борются наши конкуренты во всем мире. А у нас, если ты ввозишь этот аппарат для разработки системы его управления, то затратишь несколько месяцев на оформление ввоза. Это очень дорогие аппараты – они стоят миллионы и миллионы долларов. Таможня говорит: внесите стоимость оборудования в качестве залога или предоставьте гарантии, что вы его не будете использовать в коммерческих целях. А эта железяка не сертифицирована, она еще не продается, у нее в принципе не определена цена. То есть таможня практически ставит запрет на участие России в этом сегменте рынка. 12 лет мы бьемся над тем, чтобы урегулировать законодательство в этой области.

Сейчас наши интересы по ввозу высокотехнологичного оборудования в Россию совпали с интересами Роснано и РВК, так что можно надеяться на то, что совместными усилиями удастся пробить процедуры, по которым оборудование и материалы для научной деятельности можно будет ввозить по упрощенной технологии и беспошлинно.

При президенте существует комиссия по модернизации, и логично, что в ней есть рабочая группа по IT. Но в рабочей группе по IT нет ни одного представителя какой-либо IT-ассоциации. Там есть представители министерств и ведомств, а также представители ряда частных фирм. И это, конечно, создает проблемы.

Дело в том, что в ассоциации интересы членов сбалансированы. Когда ассоциация предлагает государству участников в рабочие группы или комиссии, они несут перед ассоциацией моральную ответственность. Любой из членов может спросить: как ты представляешь там наши интересы? Представители ассоциации должны отчитываться перед другими членами ассоциации. А если вы приглашаете в комиссию представителей конкретных компаний, то они представляют интересы прежде всего этих компаний. И никакого рычага воздействия на них у ассоциации нет.

Здесь сразу закладывается возможность конфликта, возникновения подозрений. Государству надо, наоборот, создавать более простые и понятные процедуры взаимодействия с бизнес-сообществом.

– Тут я не могу не задать вопрос: новые идеи о национальной операционной системе или о национальном поисковике – это что? Чем Яндекс не национальная операционная система – у него 60% рынка?

– Многие участники рынка тоже сомневаются – зачем делать национальную операционную систему или поисковик? За этим не стоит предварительной проработки вопросов с индустрией. Может быть, идея чем-то и хороша, но пока не проведено обсуждения с реально действующим и организованным сектором экономики, который этим занимается, очень велика вероятность ошибки. Если индустрию никто не спрашивает, значит, либо проект нужен с чисто политической целью, либо он реализуется в интересах какой-то компании. И тогда это сразу ставит под вопрос эффективность и проекта, и его инициаторов.

Чтобы не попадать в зависимость от одной операционной системы (например, Windows), мировое сообщество придумало несколько вариантов решений с открытым кодом. Эти решения реализуются в виде проектов, которые поддерживаются большими сообществами разработчиков во всем мире, которые их развивают и наполняют. Есть соответствующие процедуры участия в этих проектах. Если придумать собственную операционную систему, отличную от тех, которые поддерживаются всем мировым сообществом, то не хватит ресурсов ее постоянно поддерживать и адаптировать, следуя за всеми лучшими тенденциями. Ты обязательно потеряешься и отстанешь. А люди, которые хотят следовать всему передовому, будут пользоваться той системой, которая быстрее развивается. Все-таки логичнее быть в мировом тренде, раз система открытая. А еще лучше отслеживать две или несколько операционных систем с открытым кодом.

– Я вспоминаю журнал «Корея сегодня», там однажды рассказывалось, как мастер изобрел чучхейский штангенциркуль┘

– В этом может быть смысл только в одном случае – когда ты добился в своем штангенциркуле технологического прорыва, который дает тебе значимое преимущество на глобальном рынке. И рынок этих железяк должен давать миллиарды юаней. Тогда ты вкладываешь силы и средства именно в этот проект, чтобы уйти еще дальше от конкурентов. И весь мир будет вынужден принимать именно твое изобретение и платить за него России. У нас не так много таких достижений, но они есть. Сейчас в сотне ведущих мировых поставщиков услуг по разработке ПО восемь – российских.

Кроме услуг, в России быстро развивается сектор собственных продуктов. Продукт – это когда права на то, что ты спрограммировал, принадлежат тебе. И этот продукт возможно тиражировать и самому продавать.

Примеры продуктов: ABBYY – 50% программ по всему миру, которые превращают информацию, полученную от сканера, в нормальные форматы, – это сделано ими. Считывание паспорта – тоже технология ABBYY. Есть СПИРИТ, продукты которого используются в половине всех мобильных телефонов мира. Есть новосибирская Parallels, которая соединяет программы Apple и Microsoft. Есть ПРОМТ – у которого качество автоматического перевода выше, чем у Google. Существует Центр речевых технологий – с крупнейшей в мире внедренной национальной системой распознавания голосов, с системой синтезирования голоса. Есть очень много компаний, которые делают маленькие программы для мобильных телефонов. Питерская SPB Software – номер один в мире по количеству проданных лицензий. В общем, доля сектора продуктов в экспорте ПО из России все время растет – несколько лет назад была 12%, а сейчас составляет 33%.

Но в целом разделять производителей услуг и продуктов ≈ бессмысленное дело. Потребителю нужны и продукты, и услуги, и вообще это сейчас все более связанные вещи. Существует продажа софта как услуги. То есть вы не продаете коробку, а даете доступ к своему продукту на какое-то время. Потому что коробка может быть очень дорогой и ею можно пользоваться 10 минут. То есть продукты и услуги находятся в процессе конвергенции, и со временем, может быть, граница между ними будет стираться.

У лицензионных продуктов есть и свои противники. Они рассуждают так: ты произвел продукт один раз, потом тиражируешь его бесплатно, и это не совсем честно. Вот они и придумали софт с открытым кодом. Ты придумал свое ПО, продал один раз вместе с кодами, а потом только поддерживаешь. Пускай все конкурируют, бьются за то, кто лучше поддерживает и совершенствует открытую систему. Есть такие области применения, где лицензионное ПО имеет больше преимуществ, где оно стимулирует производителя придумывать новые решения. А есть такие области применения, где без открытого кода никуда не денешься (например, сложные научные системы). Вот мы говорили о национальной операционной системе – конечно, она должна быть открытой. Каждый раз платить обладателю прав за ПО, разработанное 15–20 лет назад, – это противоречит интересам прогресса, не позволяет оптимизировать расходы на собственно производственную деятельность.

ПО для сложной медицинской техники часто разрабатывается в России. Фото Бориса Бабанова (НГ-фото)

– ПО и так составляет все большую долю в любом продукте┘

– И если все ПО везде будет лицензионное, а не открытое, то цена всего этого станет неподъемной. Поэтому и стараются стимулировать внедрение ПО с открытым кодом. Доля софта в современных технологических процессах и продуктах неизбежно должна расти, а вот стоимость единицы продукции ПО – уменьшаться. Иначе все это приведет к тому, что отрасли, которые используют больше современного ПО, станут слишком дорогими, они перестанут давать конкурентное преимущество.

Еще хотелось бы отметить, что у нас есть сектор зарубежных компаний, которые создают центры разработки в России. Нанимают российских инженеров и решают свои задачи. Эти центры очень полезны для индустрии, потому что через них проходит большая масса людей, которые обучаются правилам работы и корпоративной культуре в крупных компаниях. И без такого опыта они с трудом смогут сделать собственную большую компанию. Прошедшие через эти крупные корпорации люди становятся большими профессионалами, часто им надоедает решать узкие технологические задачи, и они потом уходят и создают собственные компании. Кроме того, корпорации очень активно участвуют в образовательном процессе. Если бы не они, то году в 1995 вообще все преподаватели уехали бы из России. В Петербурге четыре вуза питались тогда только контрактами от Motorola. Она платила преподавателям, чтобы они учили людей, которые потом оставались в Питере и работали на Motorola. Главное – люди остались. Этот сектор составляет приблизительно 17% общего экспорта.

– Но кроме экспортной индустрии есть и внутренний рынок. В каком они соотношении?

– Экспорт – это порядка трех миллиардов долларов продуктов и услуг. На внутреннем рынке тоже есть продукты и услуги. В экспорте из услуг мы смотрели только разработку ПО. А на внутреннем рынке видов услуг больше, и поэтому они заведомо больше экспорта. Главное – мы можем говорить об одном порядке цифр, они сравнимы. Но важно еще помнить, что глобальные, тяжелые решения могут быть приняты только на основании масштабных исследований и разработок, большого маркетинга, крупного бизнеса. Oracle, Microsoft, Intel, конечно, захватили российский рынок (и не только российский), потому что, произведя программное обеспечение несколько лет назад, они уже окупили свои затраты в США и, приходя на новые рынки, могли регулировать цену и уничтожать любого местного конкурента. Поэтому сложные решения практически полностью были оккупированы импортными продуктами. В некоторых областях, там, где доминировала специфическая российская ментальность или бухгалтерская отчетность, этого не случилось. Там 1С сумел закрепиться и вырасти в крупную компанию, которая теперь пытается выдавливать Microsoft и других импортных производителей на рынке ERP-систем, уже и на крупных предприятиях. Но таких сфер довольно немного. Есть, например, автоматизированное проектирование – САПР. В нем есть несколько российских фирм, имеющих собственную продукцию, но они не могут конкурировать с AutoCAD, который был разработан давным-давно, в который были вложены большие деньги.

– С гигантами в любой отрасли трудно конкурировать.

– Это правда. Но поскольку мы решаем в программировании сложные задачи, то в индустрии сохранилось такое ощущение, что мы способны конкурировать с любыми лидерами в любой области.

Для этого нужны не запреты на участие иностранцев в конкуренции, а выстраивание государством приоритетов поддержки местного интеллектуального бизнеса на нормальных рыночных основаниях. И тогда можно подвести к такой ситуации, когда в стратегических отраслях у нас будет отечественный продукт. Как это получилось, например, с Яндексом. Вместо AutoCAD может быть наше ПО, которое будет заниматься проектированием в судостроении и авиастроении, потому что оно сумело применить лучшие знания российской инженерной науки и культуры. Для этого надо, чтобы средства на научно-исследовательские разработки Министерством промышленности или Минобрнауки выделялись таким образом, чтобы они были сконцентрированы на этих приоритетных направлениях, а их конечным критерием был экспортный потенциал создаваемого продукта.

Есть такая простейшая национальная идея, которая движет всеми развитыми странами мира. Жить лучше за счет того, что ты завоевываешь чужой рынок. По тому, какую долю на глобальном рынке высокотехнологичной продукции и услуг вы занимаете, можно точно сказать, какой у вас уровень жизни, потому что именно на этом рынке наибольшая прибавочная стоимость и наибольший потенциал охвата нового рынка.

– Один из наших авторов, Яков Паппе, любит фразу: «Развиваться можно, только работая на мировой рынок». Это относится и к автомобилям, и к зажигалкам.

– Это правда. Единственное, что отличает самые высокотехнологичные сектора, – это то, что, согласно теории волн Леонтьева, когда мы приходим к новому витку и новому технологическому переделу, то появляется возможность максимального захвата рынка за счет появления принципиально нового качества. Новое качество заставит всю индустрию перейти именно на этот продукт. Российский рынок IT занимает сейчас меньше 1% мирового, следовательно, ориентируясь на российский рынок, ты бьешься головой об стенку, бегаешь, как белка в колесе. Невозможно стать крупной компанией, если не исходить из идеи, что нужно выходить сразу на глобальные рынки. И нужно строить всю политику государства с точки зрения стимулирования завоевания чужих высокотехнологичных рынков. И средства на НИОКР давать только тем, кто имеет экспортный потенциал.

ВТО запрещает прямое субсидирование экспортеров, но вот продвигаться на чужие рынки за счет маркетинга не запрещено, и государства всех стран имеют право субсидировать участие своих предприятий в международных выставках, конференциях, обучать сотрудников языку, учить продавать, проводить сертификацию. Государство фактически субсидирует этим свои компании, и это разрешено ВТО. Однако именно в этой сфере наше государство считает необязательным оказывать нашим предприятиям такую форму поддержки.

Автомобилестроение – последний несырьевой сектор, который уступил нашему сектору в экспорте, за исключением оборонки. Атомная промышленность сильно поднялась, и ее экспорт вырос значительно. Так что сейчас, наверное, после атома и оружия мы третьи по объему экспорта среди всех несырьевых секторов экономики России. Но эти сектора экономики государственные, с огромной господдержкой. А если смотреть частные экспортные отрасли, то мы, несомненно, номер один.