Скрипучий поворот

Социализм советского образца давно доказал свою несостоятельность.
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)

Финал минувшего века по сложившейся уже традиции запоздал, миновав календарную дату, – и тем более неминуемым кажется ныне конец предкризисной Belle Epoque.

Мгновенный и не полностью еще осознанный переход части элит к традиционному же, сладостно-катастрофическому мироощущению «конца века» сопровождается коллапсом финансовых институций, производств, государственного управления и финансово-экономического контроля.

Но рушится не только и не столько это: рушатся взаимопроникающие системы мироустройства, выстроенные на фундаменте алчности, лжи, беспринципности и лицемерия, – системы, сумевшие бесконечно размножить видимости и мнимости.

Начавшаяся ревизия подобных симулякров может завести в идеальную бодрийяровскую пустоту. Однако не слишком лестное для человеческой природы допущение, что данные системы стали возможны как результат более или менее сознательного общественного договора, оставляет место для надежды.

Новые ревизионисты

В этот узкий туннель с расплывчатым пятном света в конце ринулись, похоже, самые чуткие из новых ревизионистов, рассуждая о реальном в противовес виртуальному, об оздоровлении культуры, социума и человеческих отношений, о самоограничении и опрощении в противовес безудержному потребительскому буму, о возвращении к фундаментальным ценностям бытия.

Вновь входят в моду Кейнс и Гэлбрейт; на фоне волны кризисных национализаций, роста государственного контроля и вмешательства государств в экономику дискутируются также концепции «нового социализма» или, с легкой руки читинского узника, «левого поворота».

Новый социализм с человеческим лицом

Может показаться, что перед нами реанимированная советская альтернатива миру, погрязшему в акульей пучине капитализма. Между тем наиболее либертарианские из государств давно применяют разнообразные методы влияния на экономику – от ценовой, налоговой и монетарно-кредитной политики до антимонопольной регуляции. Вдобавок продолжают существовать европейский, китайский, израильский и прочие изводы социализма, тогда как доктринерский социализм советского образца давно и убедительно доказал свою несостоятельность.

Поэтому у многих сторонников «нового социализма» речь идет не о возврате к системе советского типа, который бы неизбежно сопровождался ограничением гражданских и политических свобод. Спор – о степени государственного регулирования, которое само по себе не должно быть ни табу, ни панацеей. В ситуации, которая сложилась в мировой экономике, иные из предлагаемых «новыми социалистами» рецептов (интуитивно взятые сейчас на вооружение рядом государств в качестве срочных антикризисных мер) вполне способны оказать позитивное воздействие, особенно если они, как у того же Ходорковского, представляют собой часть откровенно циклической модели.

Опаснее другое – когда под видом «левого поворота» и лозунгами нравственности, социальной защиты и прогресса предлагается очередной симулякр, призванный еще прочнее сцементировать уродливую, тяготеющую к тоталитарной химеру государственно-олигархического капитализма. Еще опаснее, когда маска «нового социализма» скрывает очередное унылое, но столь свойственное известному типу российского сознания дихотомически-манихейское видение мироустройства – видение, прямиком ведущее не к новому, а к национал-социализму.

Общее: новая система и добрая воля

Отметим аспекты, в которых вменяемые «новые социалисты» смыкаются с новыми ревизионистами. Прежде всего – неизбежно должен возникнуть вектор, противоположный как «социалистическому», так и «ревизионистскому», направленный на сохранение или относительно быстрое восстановление рушащихся сейчас систем; начало этого процесса можно уже наблюдать. Далее – реализация воззрений «новых социалистов» и новых ревизионистов постулирует, по сути, наличие доброй воли хотя бы у некоторой части масс и властных элит и в определенной мере революционный переворот в массовом сознании – не больше, но и никак не меньше.

Мы возвращаемся к идее договора, сулящей надежду и спасение. Вопрос в том, было ли кому подписывать договор, и если да – то что именно все мы подписали.