Судьба науки в российском социуме – 1

Изучение целей, задач, форм и методов научно-технической политики СССР требует внимательного анализа. Плакат А. Соколова © ТАСС

В настоящее время производственный аппарат и российская экономика в целом оторваны от научного поиска новых технологий, продуктов и услуг и не соответствуют декларируемым целевым установкам. Попытки налаживания такого взаимодействия остаются проблемой в течение всего постсоветского периода.

Сложившаяся ситуация может показаться парадоксальной с учетом того пути, который прошел в своем развитии научно-технический комплекс страны в ХХ веке. Однако более внимательное изучение целей, задач, форм и методов научно-технической политики СССР и ее места в общей системе принятия решений позволяет прояснить картину с проблемной ролью науки в современной России.

Модернизация или архаизация?

Специфика исторического пути России заключается в резких сменах периодов продолжительной стагнации и застоя периодами бурного и форсированного развития в условиях, как правило, внешней угрозы с упором на мобилизационные методы. Главным субъектом процессов мобилизации всегда выступало Российское (в XX веке – советское) государство.

Эта цивилизационная гонка с преследованием сопровождалась потерей качества формальных и неформальных институтов, незавершенностью развития или отсутствием отдельных социальных, производственных, интеллектуальных, культурных и духовных контуров функционирования социума. Наша исторически сформировавшаяся специфика во многом предопределяет выбор направлений и способов модернизации страны, начальным моментом которой является объективная оценка ее исходного и желаемого состояния, что не всегда имеет однозначную трактовку.

Президент Академии наук СССР Александр Несмеянов на траурном митинге зачитывает сообщение о смерти Сталина. Фото РИА Новости

Так, специалисты по российской истории до сих пор не имеют единого мнения о феодальном периоде развития страны, поскольку отечественное служилое дворянство отличалось от западноевропейских вассалов: раздававшиеся в награду за службу поместья не похожи на европейские феоды. А короткий по историческим меркам период после отмены крепостного права (1861–1917) не позволил утвердиться капиталистическим отношениям, поверхностный характер которых был с легкостью сметен революцией 1917 года.

Неправильно расставляемые исторические ориентиры имеют следствием ошибки в оценках реальных тенденций развития и ложное целеполагание. Так, принято проводить прямые аналогии между Октябрьской революцией 1917 года в России и Великой французской революцией 1789 года. С точки зрения модернизации каждой из стран эти революции были абсолютно разнонаправленны. Революция во Франции уничтожала препятствия на пути развития капиталистических отношений, и субъектом этого социального переворота было третье сословие, являвшее собой новый передовой класс.

Движущей силой Октябрьской революции было российское крестьянство в лице бедняков и середняков, выступившее против капиталистической модернизации страны. То есть, несмотря на прогрессивную оболочку (восьмичасовой рабочий день, всеобщее избирательное право, равенство мужчин и женщин и т.д.), это была консервативная реакция на процесс быстрых социально-экономических перемен, опередивших время и возможности социальной адаптации основной части населения. Революция 1917 года по своей сути (но не по масштабам) схожа с иранской революцией 1978 года против возглавлявшейся шахом Резой Пехлеви модернизации сверху.

Специфика развития России и СССР в ХХ веке состояла в том, что попытка модернизации, основным инструментом которой была индустриализация, осуществлялась в условиях разнонаправленности изменений в отдельных сферах общества: поступательное движение одних его сфер, сохранявших инерцию прогрессивного развития, унаследованную от предыдущей эпохи, осуществлялось при кардинальной архаизации других.

Исторический опыт свидетельствует, что главным субъектом индустриальной модернизации, осуществленной Европой в XVI–XIX веках, выступала буржуазия, которая с помощью реализации своего предпринимательского потенциала аккумулировала, переосмыслила и материализовала многообразные социальные, культурные, религиозные, научные и технические новации в абсолютно новую цивилизационную реальность. При всех минусах, которые были сопряжены с выходом буржуазии на историческую арену, неоспоримым фактом является то, что достигнутый в настоящее время прогресс в наиболее развитых странах является в значительной мере ее заслугой.

В 1917 году российское общество потеряло не только наиболее передовой и деятельный класс, но с его утратой оно лишилось пусть незрелой и несовершенной, но, однако, прогрессивной институциональной системы. Эта система институтов была заменена довольно примитивной административно-командной, воспроизводящей в новых условиях механизмы власти феодального периода.

Силовое изменение политической и социальной структуры общества имело и продолжает до сих пор иметь отягчающие последствия. Передовые по меркам своего времени наука, образование, культура, техника и производство отныне вынуждены были сопрягать свою деятельность с архаизирующейся организацией государственного управления, с ретроградной политической системой и деформированной социальной структурой общества. Коллизия состояла в том, что прогрессивные сферы социума стали регулироваться архаизированными политическими и управленческими системами.

Государство, объединившее в себе столь разновременные социальные структуры и механизмы власти, представляло собой исторически уникальную социальную химеру. (В биологии химерами называются животные или растения, разные клетки которых содержат генетически разнородный материал, в отличие от обычных организмов, у которых каждая клетка содержит один и тот же набор генов. Химеры возникают в результате мутаций, рекомбинаций, нарушения клеточного деления.) Заставить работать и не развалиться возникшее государственное новообразование можно было только чрезвычайными усилиями, которые и стали в итоге повседневной практикой функционирования СССР.

В рамках подобной логики становится понятной насильственная советская индустриализация, которая, будучи лишенной субъектности в лице нейтрализованной буржуазии, не могла быть иной. Попытка модернизации в рамках подобной социальной химеры вне социальной базы и в отсутствие адекватной институциональной основы обусловила технократическую направленность советских пятилеток, сопровождавшихся бюрократизацией, репрессивным администрированием и относительно быстрым исчерпанием социальных ресурсов развития, поскольку осуществлялась вне исторического и культурного контекста.

История российских модернизаций показывает, что в прошлом ни одна из них не была доведена до своего логического конца (см., например: Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. СПб.: 1909. изд. 6. Ч. 1). Поэтому поиск путей развития страны должен учитывать эту перманентную незавершенность. В противном случае российская модернизация снова выродится в технократическую кампанию, проводимую с переменным успехом под патронажем государства, что и происходит сегодня под лозунгом построения инновационной экономики.

Стартовый капитал советской науки

Сказанное выше должно помочь в понимании особенностей пути, пройденного российской и советской наукой, и оценить ее потенциал в решении проблем модернизации страны.

Обычно инновации воспринимаются разработчиками многочисленных планов и программ построения светлого будущего как универсальное средство решения современных задач, продемонстрировавшее в развитых странах свою результативность во всех сферах производства и общества. При этом упускается из вида, что инновации являются порождением определенных социально-экономических и политических условий и только в этих условиях способны сработать с наибольшим эффектом. Однако незрелость стартовых условий снижает или нивелирует потенциальную результативность науки и инноваций. Именно этот процесс постепенного разложения института науки под депрессивным влиянием архаизированного окружения наблюдается последние 100 лет.

Говорят, атомная бомба спасла советскую физику от «лысенкования». Памятник академику Игорю Курчатову в Москве. Фото PhotoXPress.ru

В России еще до революции сложилась монопольная структура управления наукой. Министерство народного просвещения было образовано в 1802 году, а в 1803-м ему была подчинена Академия наук, и спустя два века, несмотря на все преобразования, сегодня существует Министерство образования и науки, выполняющее те же функции, что в ХIX веке, с небольшими поправками на современность.

Для понимания социально-экономической среды, в которой развивалась наука, важно оценить позиции Российской империи в мировой экономике, чтобы выявить «стартовый капитал» для советской науки.

В конце существования Российской империи в последнем «благополучном» 1913 году ее доля в мировом ВВП составляла 9%, то есть – на одном уровне с Германией. Однако ВВП в расчете на душу населения был в 3,5 раза меньше, чем в США. Между тем экономика росла высокими темпами, и при сохранении сложившихся трендов Россия могла бы, по мнению экспертов, занять второе место после США по объему производства (см.: Мировая экономика. Глобальные тенденции за 100 лет / Под ред. И.С. Королева, ИМЭМО. М.: Наука, 2003).

Соответственно в начале ХХ века российские ученые, признанные мировым научным сообществом, – Д.И. Менделеев, В.И. Вернадский, Н.Д. Зелинский, И.П. Павлов, К.А. Тимирязев, А.Н. Крылов – разрабатывали проекты развития производительных сил, организации прикладных разработок в промышленности, ходатайствовали о создании новых научных институтов, например Ломоносовского института при Академии наук, Физического, Биологического и Химического научных институтов в Москве. В 1915–1917 годы были выдвинуты проекты институтов физико-химического анализа, чистой и прикладной химии, нефти. Уже в 1916 году возник проект по организации государственной сети научных учреждений (Вернадский В.И. О государственной сети исследовательских институтов // Отчеты о деятельности КЕПС. № 8. Пг., 1917).

В первые годы после социальных катаклизмов начала ХХ века наука, выступая драйвером развития, внесла весомый вклад в подготовку и развертывание процесса, именуемого историками «социалистической индустриализацией». Революционные настроения конца XIX – начала XX века вызвали к жизни целую серию социалистических проектов переустройства общества, которые ставили эту проблему на вполне конкретную почву научно-технических, хозяйственных и политических программ.

Показательным примером подобного подхода явился государственный план электрификации России (план ГОЭЛРО), широта замысла которого, масштаб целей, глубина проработки проблем развития страны и горизонт планирования даже сегодня, почти век спустя, поражают воображение. Разработчики плана ГОЭЛРО полагали, что составить план народного хозяйства России на электрической основе невозможно без учета перспектив этого хозяйства в целом. В соответствии с этим подходом в плане ГОЭЛРО были даны четкие ориентиры научно-технической политики, сопровождавшиеся детальной системой мероприятий, ставших прообразом современных целевых комплексных и научно-технических программ.

Самые первые практические шаги планового управления развитием науки и техники подкреплялись организационно. Впервые в практике государственного управления возникли и стали действовать такие учреждения, как научно-технический отдел Высшего совета народного хозяйства (НТО ВСНХ), научный отдел наркомата просвещения, Главнаука и т.д.

Огромное значение имели развернувшаяся культурная революция и такие важнейшие социальные достижения, как бесплатный доступ к образованию на всех его ступенях. В царской России государственные расходы на образование достигли максимума в 1913 году и составили 2% валового национального продукта (ВНП), что соответствовало уровню поддержки этой сферы в развитых странах того времени (большую долю ВНП на образование тратили только в Японии и Германии – 2,5% и 2,1% ВНП  соответственно). В СССР уровень государственных расходов на образование, упав до 0,9% ВНП в 1923/24 году, вырос до 5,6% ВНП в 1938 году, а своего максимума – 6,4% ВНП достиг в 1947-м. Однако к середине 1980-х годов доля расходов на образование сократилась до 3,6% ВНП (по данным: Диденко Д.В. Интеллектуалоемкая экономика: человеческий капитал в российском и мировом социально-экономическом развитии. СПб., 2015.).

На протяжении всей советской истории наблюдался устойчивый рост государственных расходов на научные исследования и разработки, но наибольшие темпы роста приходятся на послевоенный период вплоть до середины 1980-х годов. В 1979 году совокупные затраты на НИР из всех источников, включая собственные расходы предприятий, достигли 3,5% ВВП, что было одним из самых высоких показателей в мире.

Но вслед за этим, несмотря на продолжающийся рост государственной поддержки, составившей в 1989 году 2,03% ВВП, финансирование из внебюджетных источников снизилось, обусловив долговременную тенденцию падения общего уровня затрат на НИР. В настоящее время уровень государственной поддержки этой сферы колеблется на показателе 1,1–1,2% ВВП.

«Вплоть до полного морального уничтожения»

Однако, несмотря на столь впечатляющий список этих и других социальных завоеваний, ни СССР, ни постсоветская Россия не смогли реализовать переход к экономике знаний. Коренная причина этого – рост масштабов архаизации советского общества. В результате существовавшие драйверы модернизации и роста стали деформироваться и терять свой продуктивный потенциал. Для того чтобы убедиться в этом, снова обратимся к истории.

Советское руководство в 20–30-е годы преследовало вполне благую цель: максимально использовать небогатый научно-технический потенциал того времени для решения насущных социально-экономических проблем, трактовка которых оспаривалась научной общественностью. Причина расхождений состояла в том, что формулируемые с политико-идеологических позиций цели и задачи развития страны страдали отсутствием серьезного научного обеспечения, были далеко не бесспорными и отдавали зачастую откровенным волюнтаризмом, политиканством и безграмотностью.

Чтобы направить исследовательскую мысль в «правильное» русло и сделать голос научного сообщества созвучным партийным интересам, в 1927 году для организации научной деятельности в соответствии с официальной идеологией была учреждена Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству (ВАРНИТСО). Это «содействие» включало различные методы «борьбы» с нелояльными учеными, начиная от подрыва их авторитета в научной среде до «активной борьбы путем общественного разоблачения и изоляции (требование снятия с работы), а в отношении лиц, не признающих этой группы (ВАРНИТСО. – Авт.), прямая и открытая борьба вплоть до полного их морального уничтожения» (Коpовин Е. Ученые вpедители и задачи ВАРНИТСО // ВАРНИТСО 1930, № 9–10).

Уже в мае 1930 года президиум московского отделения организации утвердил рекомендации по методам борьбы с вредительством. Один из руководителей ВАРНИТСО, Б.И. Збаpский, выдвинул лозунг: «В деле раскрытия вредительств вызвать на соревнование ОГПУ». Напомним: ОГПУ,  Объединенное государственное политическое управление – главная политическая спецслужба СССР в 1923–1934 годы). Последовавшие вскоре процессы по «Шахтинскому делу» и Промпартии показали, что «моральное уничтожение» оказалось полумерой. В 1929–1931 годы было сфабриковано «дело Академии наук», по которому было арестовано свыше 100 человек.

С этого момента начинается отсчет политики тотального подчинения науки государству. Ее неизбежным следствием стало господство политической конъюнктуры над интересами поиска объективной истины, повлекшее запрет целых научных направлений, таких как генетика, кибернетика и ряд отраслей гуманитарного знания (социология, отдельные направления экономической науки, философии, психологии и т.д.). И хотя с середины 1950-х годов советские ученые работали в условиях, очищенных от ужасов сталинских репрессий, зависимость от государства сохранилась, незначительно варьируясь под влиянием смены руководства страной – от  оттепели на рубеже 50–60-х годов до застоя 80-х.

В одном из своих писем Никите Хрущеву академик Петр Капица писал: «Ученого у нас запугивали, уж больно часто и много зря его «били», и больше стало цениться, если ученый «послушник», а не «умник» (Капица П.Л. Пять писем Н.С. Хрущеву // Знамя. 1989. № 5. С. 202).

Тем не менее Дж. Бен-Дэвид полагает, что важным элементом научной деятельности в СССР была возможность видеть в своей работе «истинное выражение системы ценностей, в отличие от фальсификаций и недостатков политической и экономической практики» (Бен-Дэвид Дж. Роль ученого в обществе. М., 2014). Можно предположить, что особенно ярко процесс созерцания «истинных» ценностей мог переживаться репрессированными учеными в сталинских шарашках, о чем можно судить по свидетельствам Александра Солженицына хотя бы в его романе «В круге первом».

Санкт-Петербург

Продолжение статьи читайте в следующем выпуске приложения «НГ-наука».