Елена Желтова
 |
| Лев Толстой своим романом
«Война и мир» бросил в свое время вызов французской историо- графии Наполеона. Почтовая открытка начала ХХ века |
Россия запомнила войну 1812 года по Льву Николаевичу Толстому. Первые главы его грандиозного романа-эпопеи «Война и мир» были напечатаны в 1865 году в январской и февральской книжках журнала М.Н. Каткова «Русский вестник». Правда, назывался тогда роман «Тысяча восемьсот пятый год». Публикация продолжилась в февральской, мартовской и апрельской книжках журнала за 1866 год. Почему именно 8, 9, 10 и 11 декабря года 2015-го в России решили отметить 150-летие со дня первой публикации романа чтением его в прямом эфире 1300 отобранными добровольцами – бог весть. Но в любом случае – это более чем достойная концовка Года литературы. «Он (Толстой. – «НГН») сознавал, что пишет миф, предание, «сказку 12-го года», – отмечает Андрей Балдин, архитектор, исследователь «Войны и мира». – Но именно это ясное понимание помогло ему создать связную картину 1812 года. Настолько связную, что для абсолютного большинства наших читателей это представляется правдой. Важной, сокровенной и одновременно простой правдой, о которой и спорить не нужно. Было так, как написал Толстой!»
Возможно, несколько большее количество степеней свободы (свободы интерпретаций, толкований), присущих любому мифу, по сравнению, скажем, с сугубо академическим исследованием, и позволила французскому социальному философу и историку науки Бруно Латуру увидеть в великом романе Льва Толстого эвристически мощную социологическую методологию. Выявить и применить ее в анализе причин потрясающей эффективности Науки на примере деятельности выдающегося французского микробиолога Луи Пастера. Поэтому и нет ничего неожиданного в прочтении «Войны и мира» как «Войны и мира микробов».
Исследование Латура полезно прочитать всем, кто интересуется становлением науки как самого авторитетного социального института в современном обществе. Предлагаемый вашему вниманию, уважаемые читатели, текст лишний раз иллюстрирует какое-то именно «мифологическое» свойство науки: она легко включается в любой общественный (политический) организм, постепенно занимая в нем доминирующие позиции… А объяснить этот феномен, показать механизмы такой «заразности» науки, оказывается, помогает роман Льва Толстого.
Ответственный редактор приложения «НГ-наука» Андрей Ваганов
«Когда социология последует за Толстым,
мы снова сможем гордиться своей профессией».
Бруно Латур
В 2015 году на русском языке вышла ставшая для социологии науки уже классической книга французского социолога Бруно Латура «Пастер: Война и мир микробов». Как видим, название книги о Пастере включает в себя название знаменитого романа Льва Толстого. Можно было бы предположить, что это совпадение случайно. Но нет, многочисленные отсылки по ходу текста книги – в одной только первой главе Толстой упоминается 10 раз! – свидетельствуют, что роман Толстого действительно играет в размышлениях Бруно Латура немаловажную роль. Что же ценного увидел у Толстого влиятельный французский социолог науки, пересматривающий представление о социальном?
Роман без героев
 |
| «В память столетнего юбилея Отечественной войны 1812–1814 гг». Календарь на 1912 год. Текст и рисунки по роману «Война и мир» Л.Н. Толстого».
Иллюстрация из книги «Отечественная война 1812 года. Библиохроника. 1789–1985 гг.». М., 2012 |
До исследования Латура господствовал миф о величии гения Пастера, «силой своего разума» преобразовавшего жизнь в Европе. В глазах французов, как отмечает Латур, Пастер имел особенно выдающиеся заслуги; считалось, что он создал и всю новую медицину, и новую биологию, и новую гигиену. Латур хочет разобраться в том, что на самом деле было сделано Пастером, а что ему приписывалось, и находит образец для воплощения своего замысла в «Войне и мире».
В свое время Толстой взялся за схожую задачу. Он решил написать «Войну и мир», так как полагал, что военные историки создали ложную картину кампании Наполеона 1805–1812 годов. Историк, согласно Толстому, ищет причины уже состоявшегося результата военных действий и обязан описать действия тысяч людей очень кратко, опираясь главным образом на донесения военачальников и главнокомандующего. Все это приводит к рождению взгляда на события, где само собой разумеется, скажем словами Толстого, «что та самая дисциплина, которая покоряет десятки тысяч людей воле одного на плацу, будет иметь то же действие там, где идет дело жизни и смерти». То есть историк следует модели: военные начальники отдают приказы, армии их выполняют.
Но Толстой знал, что действительный ход военных действий иной; что сразу после сражения ни от кого невозможно узнать, как все происходило на самом деле, и менее всего, подчеркивает Толстой, от главнокомандующего.
Поэтому в своем романе Толстой ориентируется не на результаты, а непосредственно на события, не рассматривает человека как безоговорочно подчинившегося одной-единственной цели – следовать приказам ради победы над французами, а показывает персонажей в разных ситуациях, с разными, часто противоречивыми, человеческими проявлениями.
Например, героически командовавший в сражении батареей капитан Тушин в другой ситуации оказывается растерянным и робким мужичонкой. Толстой не стремится создать портрет героя, более того, он утверждает, что в его романе героев быть не должно. Наполеон и Кутузов – не исключение.
Подход Толстого импонирует Латуру, и он проводит параллель между Наполеоном в изображении Толстого и Пастером: «Пастер играет такую же роль, как Наполеон в трактате по политической философии, который был написан Толстым и носит название «Война и мир».
В этой книге Толстой вводит сотни персонажей, чтобы разобраться со столь важным для него вопросом: что может человек? Что в действительности может такой великий человек, как Наполеон или Кутузов? Ему требуется почти 800 страниц, чтобы восстановить ту множественность сил, которую историки того времени приписывали мужеству или гению нескольких людей».
Чего не делал Пастер
Роман «Война и мир» в свое время был вызовом французской историографии Наполеона. Об этом помнят во Франции. И в книге о Пастере Латур хочет, продолжив линию Толстого, сделать свой вызов, но уже в отношении выдающихся личностей в истории науки. Он указывает, что именно у Толстого его (Латура) особенно вдохновило: «Толстой навсегда ниспроверг представления о лидере, стратегии и строгой субординации…»
Теперь слово за Латуром, а он мысленно держит перед собой «свою неподражаемую модель» – роман «Война и мир».
Известно, что Бруно Латур критически относится к сложившемуся понятию социального, считая, что в социальном порядке нет ничего специфического, что нет никакой особенной «социальной силы», никакого «социального контекста»; он всматривается в те времена, когда слова «социальные силы», «социальный контекст» не повторялись повсюду как сами собой разумеющиеся.
И Латур видит у Толстого важную для себя возможность избежать понятия социального контекста: «Только если мы делаем различие между контекстом и содержанием, стремление уменьшить приписываемую великим людям власть входит в противоречие с прояснением их действительных личных заслуг. Возрождение Толстым жанра исторического романа – прекрасный способ избежать этого явного противоречия: только после того как толпы вводятся в картину, писатель наделяет каждого персонажа своим собственным обликом и характером».
Действительно, Толстой сводит масштабные действия армии к самостоятельным действиям отдельных людей. Именно поэтому, отмечает Латур, Толстому удается показать, что победа русских в кампании была в большой степени обеспечена самой армией, а не действиями Багратиона или Кутузова.
В своем романе Толстой раскрывает свою мысль о том, что пока пишутся истории отдельных лиц, а не истории всех людей, принимавших участие в событии, «нет возможности не приписывать отдельным лицам силы, заставляющих других людей направлять свою деятельность к одной цели». На схожий механизм приписывания Пастеру того, что он не делал, указывает Латур. Следуя за Толстым, уже в своем сюжете Латур стремится восстановить множество сил, действовавших вокруг Пастера, «предоставить свободу всем акторам французского общества».
Микробы-акторы
Со слова «актор» (actor), казалось бы, начинается отличие взгляда Латура от Толстого. Латур – новатор в современной социологии, описываемая им в книге о Пастере новая по форме метафизика не принимает различия между природным и общественным. Акторы, то есть те сущности, которые действуют или действия которых ощущаются другими сущностями, у Латура могут на равных быть и человеческого, и природного, да и любого другого происхождения. Внимание Латура обращено не к природе действующих сущностей, а к тому, как они проявляют себя, к силе их воздействия на окружающее.
Интрига книги о Пастере строится вокруг той огромной силы, которую возымели в обществе еще не открытые лабораторией Пастера микробы. Неясные тогда силы держали в страхе всю Европу. Держали в напряжении и страхе не только из-за необъяснимо вспыхивавших эпидемий. Эти силы были способны неожиданно привести к неудаче практически любое начинание человека: от родов – и у бедных, и у очень состоятельных, высокородных людей смерть младенцев и рожениц случалась постоянно – до провала коммерческого дела – привезенное пиво или молоко могло оказаться забродившим, скисшим.
Толстой же в своих рассуждениях говорит только о персонажах, о людях, то есть не выходит за рамки представлений об общественном и социальном, которые критикует Латур. Но это только в рассуждениях. Латур отмечает: «Всякий актор, описываемый Толстым, резюмирует то, что делают другие, и пытается придать хаосу осмысленность».
«Всякий актор», а не «всякое действующее лицо», как написано в русском переводе. В «Войне и мире» во взаимоотношения с персонажами-людьми вступают и «акторы» другой, нечеловеческой природы.
Сам Толстой обращает внимание, что все «неперечислимые» участники войны с Наполеоном действовали в силу многих обстоятельств, «вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей». Николай Ростов, приводит пример Толстой, поскакал в атаку на французов, потому что не мог удержаться от желания проскакать по ровному полю. В социологии Латура «ровное поле» – равноправный актор, действие которого сказалось на осуществлении атаки. А в сражении под Аустерлицем немалую роль в стремительной победе Наполеона у Толстого сыграл густой утренний туман. Следуя самонадеянному плану австрийского генерала Вейротера, утром 20 ноября (2 декабря) 1805 года в марше спускались русские войска в покрытую непроглядным туманом лощину, обрекая себя на гибель – туман скрыл от русского командования, что армия Наполеона за ночь вплотную подошла к русским войскам. Наполеон же, напротив, воспользовался туманом: «Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело».
По Латуру, Пастер многократно приумножил силу своего воздействия на общество благодаря установлению своеобразного союза с микробами, демонстрируя в своей лаборатории модель того, как можно избежать непредсказуемых и разрушительных действий, производимых в обществе еще недавно непонятными и пугающими силами, которые теперь обрели ясно показываемый пастерианцами источник – микробы. У Толстого Наполеон, взяв перед Аустерлицким сражением в своеобразные союзники туман, усилил свое наступление воздействием тумана на дезориентацию русских войск.
Выявление действий «акторов» нечеловеческой природы служит у Латура той же цели, что и прояснение действий всех людей и их союзов, принимавших участие в событии, – более точному определению того, что именно сделал один стоявший во главе действия человек, а что произошло по причине действия «других акторов».
Обладатели власти
 |
| По Латуру, гениальность Пастера в том, что он создал сеть влияния на сознание огромных масс людей. И до сих пор это влияние, если судить по выпускам почтовых марок от Монако до Гамбии, посвященных Пастеру, не ослабевает. Почтовые марки 1972 и 1989 годов |
В последнем примере про туман мы вплотную подходим к понятию власти и стратегии, на критику которых Толстым Латур обращает особое внимание: «Лев Толстой в эпилоге «Войны и мира» критикует как социальные, так и мистические объяснения стратегии; особенно интересна для нас его критика понятия власти».
Что же из критики власти Толстым важно для Латура?
Обладатель власти у Толстого наделен правом отдавать приказы, но сам приказывающий находится дальше всех от событий. Есть много непредвиденных обстоятельств, которые могут создать ситуацию, при которой приказ окажется неисполнимым. Согласно Толстому, исполниться могут лишь те приказы, у которых есть возможность быть исполненными. После взятия Москвы, поясняет свою мысль Толстой, Наполеон как никогда был полон сил и близок к победе. Наполеон отдавал такие же замечательные, гениальные приказы, как и в Австрии, но в Австрии они выполнялись и принесли успех и победу, а в России – нет. Чтобы приказ был исполнен, должна иметься заинтересованность в его исполнении, показывает Толстой.
Именно этот момент «заинтересованности в исполнении» важен для Латура. И, отталкиваясь от мыслей Толстого, Латур рассуждает о Пастере: «Для читателя Толстого никакого распространения идей Пастера, никакого общественного резонанса на пастеровскую доктрину не было бы, и никакие рекомендации или вакцины не покинули бы лабораторию Пастера, если бы другие люди ни ухватились за них, ни возжелали их, не были бы в них заинтересованы».
Чтобы приказ из штаба главнокомандующего был исполнен, нужна мотивация тех, к кому приказ адресован. Чтобы идея вышла из лаборатории и получила поддержку в обществе, необходимо, чтобы ее подхватила заинтересованная сила самого общества. Тут мы приходим к понятию стратегии, которое вслед за Толстым взял на вооружение Латур.
В комментарии ко второй главе книги о Пастере Латур пишет: «Слово «стратегия» постоянно используется здесь в том же смысле, что в «Войне и мире». Стратег строит планы, которые постоянно уплывают из-под ног; оказавшись посреди запутанных обстоятельств, он ловит случай, он активно борется за то, чтобы в случае победы ему приписали всеобщую заслугу, а в случае поражения возложили ответственность на кого-нибудь другого».
А далее следует очень важное для Латура наблюдение о романе «Война и мир», которое мы уже частично цитировали, а теперь приведем полностью: «Всякий актор, описываемый Толстым, резюмирует то, что делают другие, и пытается придать хаосу осмысленность. Порой его интерпретацию разделяют другие, эффективно действующие в тех же рамках и тем самым вносящие свой вклад во всеобщий хаос. Я называю стратегией это деятельностное резюме и эти соглашения относительно общего направления».
«Неизбежное движение»
Уже в другой своей работе, в статье 2014 года «Agency at the Time of the Anthropocene» («Действующие факторы в эпоху антропоцена»), Латур подробно разбирает эпизод из «Войны и мира», где Кутузов отдает приказ о выступлении русских войск, хотя считает это выступление бессмысленным.
Латур показывает, как складывается стратегическое решение Кутузова, и приводит известную цитату из Толстого: «Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенингсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и, отдав приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт».
Кутузов не настаивал на своем мнении. Однако его покорность обстоятельствам воспринимается не как слабость главнокомандующего, а как реалистическое решение. Происходит это потому, объясняет Латур, что Толстой показывает все обстоятельства ситуации, и читатель оказывается способен различить объективные и субъективные факторы – «свершившийся факт» и «неизбежное движение», с одной стороны, и «власть, ум, опытность, знание» – с другой. Латур отмечает, что такое различение субъектов и объектов, которое мы видим у Толстого, утрачено в сегодняшнем обществе.
Этот эпизод о Кутузове упоминается и в книге о Пастере. Согласно Латуру, то, что у Толстого Кутузов мог суммировать все обстоятельства и, исходя из этого, принимать решения, и является признаком гениального человека. И Латур признается, что заимствует эту модель «гения» у Толстого для анализа деятельности Пастера.
В книге «Пастер: Война и мир микробов» Латур вводит понятие о двух механизмах компоновки сил общества вокруг Пастера. Первый механизм, который восстанавливает сам Латур, присоединяет к одной возникшей в обществе потребности в определенных научных разработках другую, а к ней следующую. Восстановление такой цепочки позволяет показать, что Пастер ориентировался именно на потребности или, по Латуру, на силы, способные со стороны общества подхватить его разработки. Пастер не один раз бросал фундаментальные разработки, в которых добился успеха, ради разработок, интересующих значительную часть общества, – этим Латур и объясняет длительный интерес к лаборатории Пастера.
Второй же механизм объясняет неугасающий интерес к Пастеру исключительно гениальностью самого Пастера. А дальше Латур вновь оглядывается на Толстого: «Когда Толстой объясняет ход русской кампании Наполеона, он описывает первый механизм, однако он хорошо осведомлен о том, что второй механизм устроен иначе, поскольку осуществление всех военных действий приписывается историками исключительно «гению Наполеона» и «гению Кутузова».
И это так. Толстой в романе многократно описывает действие «второго механизма». Например, он в деталях показывает, как после страшного поражения русской армии под Аустерлицем из-за неодолимой потребности русского общества в герое в Москве в ходе светских разговоров и пересудов создается образ героя в лице князя Багратиона, не сыгравшего, как мы видели из предыдущего повествования, никакой роли в сражении под Аустерлицем.
Трудно сказать, насколько, но, по всей видимости, то, что в романе «Война и мир» герои все время находятся во внутреннем, часто противоречивом, движении, мыслями и чувствами следуют обстоятельствам и другим людям, утвердило Латура и в его понимании социологии как науки о постоянно возникающих и разрушающихся союзах и связях между «акторами».
Латур vs Толстой
Но восхищение Латура «Войной и миром» небезусловное. В романе много рассуждений, с которыми он не может согласиться. Главное, что не приемлет Латур, – провиденциализм Толстого.
В своем подходе Латур намеренно избегает употребления таких понятий, как стратегия, социология, теология, etc. Они, по его мнению, не проясняют, а укрывают действительный порядок вещей. Латур стремится создать новую социологию или даже новую философию, где взаимоотношения между действующими объектами свободны от идеологии человека, от антропоцентризма, но не только. «Акторы», или «актанты», Латура свободны и от подчинения какой бы то ни было божественной сущности.
Поэтому, рассуждая в первом издании книги о Пастере о том, сколь часто в описаниях научных, политических, военных конфликтов люди прибегают к бессодержательным наукообразным понятиям, Латур указывает, что даже Толстой находит общее религиозное объяснение освобождению России от нашествия армии Наполеона в божественном замысле. А в частной переписке Латур так формулирует свое общее впечатление от романа «Война и мир»: «Великий писатель умножает количество действующих участников в моем понимании (поэтому лучше называть их актантами), а затем, когда начинает размышлять о значении того, что же он сделал, то игнорирует многосложность, развернутую в тексте, и заменяет ее утомительной идеологией действия людей по отношению к действию Провидения, что снижает ценность романа».
